По лезвию катаны - Логачев Александр - Страница 44

• Предыдущая
• 44/66
• Следующая

САТОРИ [13]

Он пришел в себя от холода и тряски. Перед глазами проносилась и прыгала земля. Мельтешили лошадиные ноги, из-под копыт летели комья земли и грязные брызги. Он слышал шумные выдохи бегущей лошади и ритмичное позвякиванье. Доносился и перестук копыт другого коняшки, скачущего рядом. А под ним была лошадь убитого ронина Масанобу — Артем узнал ее по масти и по деревянному седлу, к которому был привязан.

Все прыгало не только перед глазами, все сотрясалось внутри. От этого сотрясения враз поплохело. Вернее сказать, стало еще хуже, потому что плохо было уже давно. Тело, как в упор картечью, пронзил залп невыносимой боли, и снова сознание окутала пелена…

В голове прозвучал отчеканенный звонким пионерским голосом стишок из какого-то фильма: «Скакает лошадь, уже устала, но все равно скакает…»

Куда мы уходим, когда засыпаем? Где мы пропадаем, куда проваливаемся? Ну, уж точно проваливаемся в такое место, где время не имеет никакого значения или где его попросту нет. Потому что после того, как над нами сдвигается темная завеса, похожая на иссиня-черные клубы грозовых туч, нас тут же перестает волновать, когда мы оттуда выберемся и выберемся ли вообще…

…Дружный вскрик удивления разбился на отдельные крики: ужаса, изумления, истерики. Оркестр сломал мелодию. Нескладными кастаньетами хлопали кресла. Визжали женщины. Поблизости и вдалеке разные люди выкрикивали одни и те же слова на китайском языке.

Потом послышался и стал приближаться топот множества ног, который не могли заглушить опилки арены.

— Осторожно, осторожно! Не трогай, говорю, твою забралом вперехлест! Пропустите меня! — перебил другие голоса чей-то очень знакомый голос.

— Мама, мамочка! Да что же это дела-а-е-ется!

— Заткнись, Лизка! Уйди отсюда! Уйди, говорю! Уберите ее!

— Глеб Саныч, может, подогнать кар?

— Подгоняй. Где Волков?

Глеб Саныч — это администратор цирка, Волков — это главный цирковой доктор. На гастроли всегда оправляются двое-трое медработников. Как правило, это главврач, его помощник и массажист. Ну, а как иначе, когда каждый день ушибы и микротравмы, а через день травмы посерьезнее и нервные срывы.

— Что ты здесь делаешь? Что ты здесь делаешь, я спрашиваю, ерш твою в кадриль? — кричит на кого-то Глеб Саныч. — Не видишь, что с публикой! Руководи выводом! Какое продолжение, охренел!

— Кранты, Саныч, не дышит. Посмотри, как шея свернута.

— «Скорую» кто-нибудь вызвал?

— Какая «скорая»! Мертв он, мертвее не бывает…

— «Скорую» вызывайте, идиоты, живо! Для публики, не для него! В одних обмороках с припадками мы сейчас захлебнемся. Еще, не дай бог, кто-нибудь из публики шваркнется с сердечным приступом. И где кто-нибудь из желтопузых, где ихний администратор…

А потом увозили с арены. Над головой проплывали грозди прожекторов, большей частью отключенных, переплетенье тросов и металлических прутьев и над всем этим — таинственный полумрак свода циркового купола.

По мягкому урчанию электродвигателя он понял, на чем его везут — на каре из номера «Собачий поезд». Везли ногами вперед.

Надвинулась арка выхода на арену, поплыл ее желтый облупленный свод, надвинулся высокий потолок «предбанника». Кар остановился.

— Накройте чем-нибудь.

Распоряжение Глеб Саныча выполнили незамедлительно. Набросили нечто зеленоватое полупрозрачное, усеянное матерчатыми ромашками. Какое там «нечто». Реквизит из медвежьего номера. Это покрывало участвует в сценке «Маша и медведи».

— Глеб Саныч, Глеб… Саныч! Еще один… — подбежавший человек сильно запыхался и еле выпихивал из себя слова. — Еще… труп…

— Что-о!!!

— Я послал своего механика наверх… — человек никак не мог отдышаться. — Прове… проверить, что случилось. Щас! Фу-у!

Хрипотца, белорусский выговор, сильная отдышка… Главтехник Прокопович, полный, много курящий человек.

— Ой, Глеб Саныч, беда.

— Да телись давай!

— Наш ковер… коверный там… Червиченко… Найден. Это он его… того…

— Кого «того»! Говори нормально.

— Клоун перерезал трос, на котором была трапеция. «Болгаркой» перерезал. Ну, и сам клоун…

— Сам что?

— Гикнулся. Трос-то был в натяжении. Ну, и это… Наверное, обрывком троса клоуна садануло по руке, а «болгарка» была не выключена, ну и прошлась кругом по горлу, а круг был на максимальных оборотах. Думаю, так было. Экспертиза покажет точно.

— Экспертиза. Шмекспертиза. — Раздался грохот. Что-то рассыпалось. Мягкое и легкое. Ах да, там в углу были сложены картонные коробки с мишурой. По этой горке, похоже, саданули ногой. — Вашу мать! Сейчас такое тут у нас начнется! Вы хоть понимаете, что это означает для всех нас? Ни хрена вы не понимаете… Короче, отъездились.

Вжикнула зажигалка.

— Тема… — Покрывало отлетело в сторону. Знакомое женское лицо, глаза в слезах. Лена. Они росли почти как брат и сестра. Вместе играли на цирковом дворе, вместе ходили в школу, их дразнили «жених и невеста». Правда, любви у них так и не случилось. Ленка вышла замуж за дирижера циркового оркестра. Но дружить они не перестали.

— Ну почему… Ты… Какой же ты дурак! — причитала Лена, уронив голову ему на грудь. Ее руки обхватили его за плечи. Ее слезы капали ему на трико.

— Лена, ты слышь, это… — сказал Глеб Саныч севшим голосом. — В общем, не вернешь… Ну, а вы что стоите? Чего пришли? А ну вас!… Эй, Рома! Не в службу. Сбегай ко мне в комнату, там под ведрами бутылка коньяка. Ай, чего там! Все, какие найдешь, тащи сюда…

Как обычно выходишь из сна? Или разом, будто кто выдергивает, как репу из грядки, или постепенно: в становящиеся все более тонкими и проницаемыми сновидения вкрапляются звуки и запахи из мира яви (например, шарканье метлы дворника, бряканье первого трамвая или нудный гундеж радиоточки на кухне).

На этот раз Артем пришел в себя одним махом. Его выбросило на поверхность из темных глубин, как поплавок.

Он открыл глаза. Над ним неподвижно темнели лапы какого-то хвойного дерева. С них непрерывно капало и капало, как слезы Лены во сне капали ему на грудь. Но лапы все же худо-бедно защищали от дождя. Вон какой проливень хлещет в двух шагах впереди. А он лежит, прислонившись к стволу, на небольшом бугре, на сухой, годами копившейся под деревом хвое.

Что это? Артем чуть пошевелился, и… некие странные, каких раньше не было, ощущения сопровождали это шевеление. Артем засунул руку под куртку, и пальцы нащупали шелк. Ах, вот оно что… Хидейоши перевязал его, изрезав собственное кимоно. А ведь Артем ничего не чувствовал — ни как снимали с лошади, ни как ворочали, ни как стаскивали трико. А трико где? Проверяя догадку, Артем сунул руку под спину. Ну да, так и есть — трико постелено на землю.

— Очнулся? — раздался рядом голос Хидейоши.

Артем нашел в себе силы повернуть голову. Чиновник сидел рядом, прислонившись к тому же стволу. Сейчас он держал на раскрытой ладони левой руки коробку, а в правой руке — палочки для еды.

• Предыдущая
• 44/66
• Следующая