Цветущая, как роза - Лофтс Нора - Страница 14
- Предыдущая
- 14/65
- Следующая
Рано утром в понедельник я отнес письмо в «Трубадур», дал кучеру на чай и получил заверение в том, что Вилл Бейнс, почтальон, которого кучер знал в лицо, получит послание в Гоут Черд в Колчестере. После этого я с нетерпением и надеждой ожидал прибытия экипажа из Колчестера, который приходил в среду утром. Я знал, что Линда не могла еще получить мое письмо и отправить ответ, но в глубине души надеялся, что она написала мне раньше. Письма не было, и я утешал себя рассуждениями о том, что если ее отец по-прежнему так серьезно болен, то она не может покинуть дом и отправиться в деревню разыскивать Вилла Бейнса, даже если она думала обо мне и написала мне письмо. Но в следующую среду я обязательно узнаю, как чувствует себя ее отец, и когда мне ожидать их приезда.
Даже ребенок, в ожидании давно обещанного подарка, не мог бы испытывать такого нетерпения.
Я начал новое письмо, чтобы отправить его с экипажем в понедельник. Во вторник той самой недели истекал срок, который Натаниэль определил для своей поездки, и вечером я явился в Дом Мошенников в радостной надежде найти его там. Но меня ждало еще одно разочарование. Натаниэль передал мне сообщение в письме, адресованном своему кузену. Кузен, очень напоминавший Натаниэля ростом и складом фигуры, даже голосом, в котором однако отсутствовали юмор и радушие его родственника, зачитал то, что касалось меня: «некий мистер Филипп Оленшоу может интересоваться мной в следующий вторник. Передай ему, пожалуйста, что я вынужден отправиться в Плимут, и что если он все еще печется о судьбе своих друзей, то ему может и должен помочь Джон Талбот. Расскажи юноше, как пройти к его дому, и попроси передать от меня привет Джону».
С указаниями, как пройти к дому сэра Талбота, небрежно нацарапанными на обрывке бумаги, я покинул Дом Мошенников в еще более подавленном настроении, чем пребывал все эти две недели. От Линды ничего не было, и Натаниэль все еще не вернулся. С тем же успехом я мог бы не уезжать из дому! И все же оставался еще завтрашний экипаж, на который была последняя надежда.
Джон Талбот оказался точной копией миссис Краске — такой же толстый и пыхтящий. И у него было что-то не в порядке с глазами. Лишенные ресниц веки, красные и припухшие, усыпали крошечные гнойнички. Это был отталкивающий старикан, и хотя обед, которым он меня угостил, превосходил все, что мне довелось отведать в Лондоне, я все равно не получил от еды никакого удовольствия.
Однако он вспомнил Джошуа Сибрука и поклялся, что, только благодаря ему, он до сих пор еще не ослеп.
— Это проклятие, посланное нашей семье, — торжественно заявил он. — У моего прапрадеда бегали глазки, и однажды они забегали с удвоенной частотой. Пожилая дама, дочь которой оказалась объектом этого довольно похотливого глаза, — и не только его — ха-ха! — однажды сказала: «Вам, сэр Челистонн Талбот, гораздо больше повезло бы в день Страшного Суда, если бы ваше зрение не было столь острым». И хотите верьте — хотите нет, с тех пор нас не покидает эта беда. Я никогда не мог распознать, хороша моя душка или нет. Но это вовсе не плохо, это великое благо. Для меня они все выглядели одинаково. Ха-ха-ха! Но старый Сибрук изготовил какое-то зелье из дикого растения, которое действительно помогло мне. Передайте ему от меня привет, молодой человек. Ведь вы молоды, не так ли? У вас молодой голос.
— Джошуа Сибрук и сам не очень здоров, — подхватил я, стараясь воспользоваться случаем, чтобы начать разговор.
И я начал осторожно расспрашивать, не знает ли он кого-либо, кто мог бы предоставить Сибруку надежное убежище. Да, у него был друг в Букингемшире, который мог бы, по его предположению, оказать такую услугу. Он распорядится, чтобы ему написали письмо. Но всякое одолжение, сделанное Сибруку, подразумевало, что при этом последний постоянно будет снабжать своего благодетеля лекарством. Я пообещал это от имени Джошуа.
Возвращаясь домой от Джона Талбота, я почувствовал какое-то недомогание. Я приписывал это слишком обильной пище, которую поглощал из вежливости, в то время как маячившие передо мной отвратительные веки совсем не способствовали хорошему аппетиту. Меня тошнило, голова кружилась. Несколько раз по пути домой я останавливался в темных подворотнях, чтобы вырвать.
Войдя в свою комнату, я обнаружил, что в кувшине нет воды, и мне пришлось спускаться по крутой лестнице к колодцу. Возвращаясь, я вынужден был останавливаться через каждые несколько ступенек, сердце мое бешено колотилось, я едва дышал. Добравшись, наконец, до своей комнаты, я выпил почти полкувшина воды и свалился на кровать. Было очень жарко, и я сбрасывал с себя одежду, пока не остался в одной рубашке. Голова была такой тяжелой, что я не мог повернуть ее. И вдруг я почувствовал, что нужно идти, потому что Линда в опасности. Что это было, я не понимал, но отчетливо слышал ее крики и мольбы о помощи. Это, наверняка, пожар, потому что я чувствовал обжигающие языки пламени на своем теле. Я сделал еще одну отчаянную попытку встать с постели, скинуть тяжесть, придавившую меня, и тут голос Линды и жар огня угасли…
То и дело что-то прорывалось сквозь темноту, но это было так мимолетно, что я не мог понять, что же происходит со мной. То острый луч света больно ударял в глаза, то оглушал резкий голос, но разум не повиновался мне. Через какое-то время появился свет. Я начал смотреть и слушать, и обнаружил, что свет лился из фонаря, который приближался ко мне. Я распростер руки и начал искать свою кровать, но матрас мой лежал на полу — каменном, сыром и холодном. Я почувствовал страшную вонь, которой было пропитано помещение, и меня начала мучить нестерпимая жажда.
Фонарь приблизился, и, прищурившись, я разглядел длинную седую бороду и сутулую фигуру старика, который глядел на меня.
— Где я?
— В доме прокаженных, — лаконично ответил он.
— Почему?
— Принесли тебя сюда умирать, так что, молодой человек, поторопись и не причиняй никому беспокойства.
— Но я не собираюсь умирать. Мне уже лучше. Дайте мне, пожалуйста, воды.
— Я же сказал, не причиняй хлопот. Я здесь не для того, чтобы нянчиться с тобой. Я здесь, чтобы убедиться, что ты совершенно мертв, прежде чем положить тебя в яму, которую для тебя приготовили. Так что лежи спокойно.
Он пошел дальше, и я видел, как он склонился над полом недалеко от меня. Я вытянул руку и нащупал еще одну подстилку.
— Этот уже окоченел, Том. Помоги поднять его, — сказал старик, и из темноты появился еще один человек.
Тот, что с фонарем, с трудом взял труп за ноги, в то время как второй поднимал его за голову. Они медленно прошли мимо меня, и я видел мертвеца с неестественно расставленными ногами и волочащимися по полу руками. Скорбная процессия дважды проходила мимо меня, останавливаясь у моих ног. — Давай покончим и с этим? — предложил старик.
— Ага, — произнес его напарник.
Я с трудом приподнялся, а затем встал на четвереньки. Я все еще был в своей рубашке, которая стала жесткой от засохшего гноя. Башмаки остались в Нью Кат, где я сбрасывал с себя одежду в ту ночь, когда болезнь настигла меня. Случилось ли это прошлой ночью, или еще раньше? Не было никакой возможности узнать это. Без своего башмака я едва мог ходить, не говоря уже о том, чтобы бежать.
Я смотрел на могильщиков с отчаянием загнанного в угол зверя.
— Вы не можете живьем похоронить меня, — воскликнул я, стараясь придать своему голосу как можно больше силы. — Мне лучше, уверяю вас. Я хочу выбраться отсюда, принесите мне какую-то одежду — я заплачу вам.
— Мы принесем, — произнес старикан с какой-то ядовитой неторопливостью в голосе. — Нам платят по шиллингу за каждые похороны. И ни пенни за тех, кто уходит отсюда. Правда, Том?
— Ага, — подтвердил Том.
Старик повернулся и что-то прошептал своему товарищу. После долгой тишины, в которую я был все это время погружен, мой слух стал необычайно острым, и я услышал каждое его слово.
— Я знал, что с этим будет трудно, Том, дружище, — говорил он. — Все время орал что-то. Кто-то спрашивал его?
- Предыдущая
- 14/65
- Следующая
