Флаг миноносца - Анненков Юлий Лазаревич - Страница 38
- Предыдущая
- 38/103
- Следующая
«Огурцов», то есть снарядов, действительно было маловато, меньше дивизионного залпа. Будь их побольше, Арсеньева не смутило бы положение дивизиона. Но сильнее всего его волновала судьба тех машин, которые должны завтра днём прийти в Песчанокопскую с грузом снарядов.
Арсеньев и Яновский вышли на край посадки. Здесь они сели на траве у канавы и выработали план почти невероятный по дерзости, но единственно возможный. Он основывался на том, что и дивизион, и машины с боезапасом находились внутри обширного клина, обращённого углом на юг. Сторонами этого клина были дороги, занятые противником. Арсеньев и Яновский решили послать небольшой отряд, который должен найти транспорт с боезапасом и привести его к дивизиону, минуя Песчанокопскую. Но сможет ли дивизион продержаться до прибытия снарядов? Мощный удар, нанесённый только что по скоплению танков, повышал этот шанс. Но кого послать? Николаева? Под Ростовом он показал, что умеет решать самостоятельно самые неожиданные задачи. Отвага его — вне всяких сомнений. Он — из шестёрки с «Ростова».
— Да, Николаев! — решил Арсеньев. — Как ты смотришь?
Яновский ответил не сразу. Арсеньев ждал. Само собой получилось так, что в последнее время он не принимал без Яновского ни одного серьёзного решения. Прежнее недоверие и ревнивая подозрительность Арсеньева постепенно рассеялись на степных дорогах. Он не заметил, как комиссар стал необходим ему. Что касается Яновского, то его отношение к командиру проделало другую эволюцию. Арсеньев с самого начала был для него героем, лучшим командиром, какого только можно было пожелать. Но и у лучших есть недостатки. Яновский знал недостатки Арсеньева и не скрывал этого. Эти недостатки были продолжением достоинств капитан-лейтенанта. Смелость переходила в лихость, твёрдость — в суровую холодность, требовательность граничила с безжалостностью к себе и другим, а чувство собственного достоинства — с высокомерием. Конечно, за несколько месяцев не мог измениться характер много пережившего, цельного человека, но за эти месяцы изменилось отношение самого Яновского к Арсеньеву. Теперь он не только уважал, но и любил его, как любят близкого человека — брата или сына, со всеми его качествами — плохими и хорошими. Яновский родился всего на шесть лет раньше Арсеньева, но он чувствовал себя старше на целое поколение. Когда одиннадцатилетним мальчишкой Арсеньев ещё гонял голубей, Яновский уже ушёл с завода по первой комсомольской мобилизации на Колчака. Теперь за его плечами было двенадцать лет партийного стажа, а Арсеньев стал коммунистом только в начале войны.
Яновский хорошо изучил характер командира дивизиона. Он никогда, прямо с порога, не отвергал решения Арсеньева. Он задавал вопрос, вспоминал какую-нибудь деталь. Иногда одно вскользь брошенное слово комиссара меняло решение упрямого, самолюбивого командира части.
Так было и на этот раз.
— Николаев? Хорошо, — ответил, наконец, Яновский. — А Баканов? Справится он?
«Действительно, справится ли командир взвода Баканов, если батарее придётся действовать самостоятельно? — думал Арсеньев. — Этот добродушный силач — человек удивительной смелости. Иногда кажется, что он даже не храбр, а просто не понимает опасности. Басит потихоньку да делает не спеша своё дело и всегда успевает. Но сможет ли он самостоятельно командовать батареей в такой сложной обстановке? Пожалуй, действительно не следует отсылать комбата».
Яновского смущало и другое: Николаев — отличный артиллерист, лучший комбат в дивизионе — настоящий моряк. Он давно освоился на суше. Но все-таки не лучше ли послать на ответственнейшую задачу, которая может решить судьбу дивизиона, сухопутного командира-разведчика, уже привыкшего к путанице степных дорог, человека не менее смелого, чем Николаев?
Комиссар знал, на ком, в конце концов, остановится выбор, но вместо того, чтобы хоть чем-нибудь умалить достоинства Николаева — соратника Арсеньева по лидеру «Ростов», он похвалил другого моряка с лидера:
— А знаешь, Сергей Петрович, из мичмана Бодрова складывается толковый разведчик!
Это был хитрый ход.
— Да, Бодров — прирождённый разведчик, — согласился Арсеньев. — В случае чего он сможет заменить Земскова. Пошлём Земскова.
Именно этого хотел комиссар. Он кивнул головой:
— Вызывай Земскова. Я думаю, вам лучше устроиться в кабине боевой машины, чтобы можно было разобраться по карте.
В кабине было душно. Стекла подняли и завесили их снаружи плащ-палатками. Ярко горел аккумуляторный фонарь. Земсков разложил на коленях свою заслуженную карту.
Арсеньев долго смотрел на юношу, будто видел его впервые. Высокий лоб, синие спокойные глаза с длинными ресницами кажутся ещё светлее от густого загара. Между бровей легла глубокая бороздка. Слишком рано.
— Сколько вам лет, Земсков?
— Двадцать четыре.
Командиру дивизиона было на десять лет больше. Словно угадав его мысли, Земсков сказал вполголоса:
— Десять лет разницы — это пустяки.
Арсеньев не расслышал.
— Что вы говорите?
— Так, ничего, товарищ капитан-лейтенант. Стихи Багрицкого.
Арсеньев уже был занят картой. Мгновенная жалость к этому юноше, которого он посылал, может быть, на смерть, заслонилась настойчивой мыслью о снарядах. Их надо было добыть и привезти в дивизион во что бы то ни стало. Арсеньев обвёл карандашом небольшой лесок.
— Мы будем здесь. Вы — едете в Развильное. Кратчайший путь — через Песчанокопское. Надо проскочить посёлок с ходу — там немцы. Обратный путь выбирайте соответственно обстановке. На всякий случай подготовьте машины к взрыву. Кого возьмёте с собой? Да вы что, волнуетесь?
Земсков провёл ладонью по своему лицу:
— Нет, я спокоен, товарищ капитан-лейтенант. Возьму свою группу разведчиков на пулемётной машине, два автоматических орудия, отделение бронебойщиков с двумя ПТР, радиста, санинструктора.
— Бронебойщиков не дам. Одно автоматическое орудие по вашему выбору. Договоритесь о времени радиосвязи.
Он погасил фонарь. Разговор был окончен. Сборы заняли немного времени. Орудие Клименко выехало на шоссе, где стояла уже пулемётная машина Земскова. Кто-то тронул его за рукав. Земсков обернулся.
— Товарищ гвардии лейтенант, санинструктор Шубина прибыла в ваше распоряжение.
— Валяй в кузов, в наше распоряжение! — ответил из темноты Косотруб.
На девушке была надета через плечо толстая санитарная сумка. Выражение лица Людмилы нельзя было разобрать в темноте, только глаза блестели. Она подошла к Земскову вплотную, так, что он ощутил её дыхание на своём лице. Земсков вспомнил, как заглянул к ней в палатку ещё там — за Доном. Бойкая и развязная Людмила в присутствии Земскова обычно становилась какой-то скованной. У каменоломни под Ростовом, перевязывая Земскова, она была именно такой. Земсков решил тогда, что девушка просто напугана боем. Теперь она сама просилась на задание, с которого все они могли не вернуться.
— В какую машину мне садиться? — спросила Людмила.
— Да вы понимаете, куда я еду?
— Понимаю.
«Удивительная все-таки девушка, — подумал Земсков. — Что это: романтика или сознательная ненависть к врагу?»
Может быть, в другое время он нашёл бы более простое решение, но теперь Земскову некогда было думать об этом.
— Скажите Горичу, чтобы прислал ко мне другого санинструктора. Бегом! — Он смягчился и добавил: — Мы поедем с вами когда-нибудь в другой раз, если…
Она всхлипнула и прижалась щекой к его руке.
— Что вы, Людмила? Дайте сумку. Я решил обойтись вообще без санинструктора.
Подошли Арсеньев и Яновский. Из кустов выезжала машина.
— Дадим вам ещё одно орудие, — сказал комиссар. Он пожал руку Земскова. — Счастливо!
Из темноты послышался взволнованный голос Сомина:
— Товарищ лейтенант, первое орудие ПВО — ПТО к выходу готово.
Земсков обнял Сомина за плечи:
— Значит, снова вместе! Рад, что назначили именно тебя.
«Лучше бы послали другое орудие. Пропадёт парень вместе со мной!» — подумал он.
- Предыдущая
- 38/103
- Следующая
