Осени не будет никогда - Липскеров Дмитрий Михайлович - Страница 15

• Предыдущая
• 15/54
• Следующая

Доплетаясь до своего дома, он краем глаза отмечал играющих детей, которым не глядя раздавал конфеты и жвачки, а как-то раз угостил девочку, глаза которой были похожи на Милины. Так, что-то промелькнуло у него в голове!..

В один из наступивших летних сезонов Вова, как обычно, не работал, к иностранцам не ходил, а нутро без запаха осени и водки горело, словно камни в финской парной, не политые водой. Тогда-то он и обменял свою квартиру на Метростроевской на дальнюю новостройку, с доплатой в двадцать ящиков водки.

Стенки в новом жилище были тоньше бумаги, и как-то ночью соседское радио, настроенное на «Свободу», сообщило, что сегодня великому русскому художнику Владимиру Рыбакову исполняется пятьдесят лет. Далее шли поздравления от известных эмигрантов и от мировой общественности… Но Вова ничего этого не слышал, забывшись пьяным сном в своих осенних листьях. Он спал сном праведного алкоголика и совсем не ведал, сколько ему лет…

– Слизь-ки-ин! – выл в отдельном боксе лысый. – Слизь-ки-ин!

Его уже переодели в больничное, натянув поверх смирительную рубаху. Причем в пациенте без уха обнаружили необычайную силу, особенно когда лысый схватился за ручку запертой двери и сломал ее. В психиатрических больницах ручки на дверях столь же надежны, как и в тюрьмах, а потому Сашенька попросила ввести подопечному двойную дозу успокоительного и теперь смотрела на него сквозь непробиваемое стекло бокса.

– Ваша фамилия Слизькин? – пыталась уточнить она.

Лысый на Сашеньку не реагировал, продолжал подвывать, а она тихонечко радовалась про себя, что ей такой пациент достался. Что-то подсказывало молодому ординатору что благодаря этим мятущимся глазам цвета черной вишни она защитит кандидатскую.

Своему научному руководителю профессору Фишину она решила не сообщать, что пациент имеет способность менять цвет глаз, при этом проливая из них свет, как будто радужки были маленькими фонариками. Сашенька справедливо полагала, что Наум Евгеньевич сочтет ее, по крайней мере, переработавшей, психически уставшей, и отправит дышать свежим воздухом на свою дачу в Моженке к жене Лизоньке с ее множественными банками всевозможного варенья.

Ни этим днем, ни следующим Сашеньке не удалось добиться от лысого ничего, кроме фамилии «Слизькин». Впрочем, в истории болезни его этой фамилией и окрестили, назначив с понедельника различные анализы, в том числе и энцефалограмму, если понадобится – МРТ, но и остальное, как обычно: кровь, моча и т.д. Девушка знала, что в психиатрии крайне редко случаются быстрые результаты, а потому терпеть и ждать умела.

Сашенька шла по стеклянному переходу в другой корпус, но профессор сам спешил ей навстречу, приветливо улыбаясь.

Она шла, чуть цокая каблучками, смотрела на своего научного руководителя, ответно улыбаясь милому лицу, и мечтала сохранить к восьмидесяти годам такую же, как у Наума Евгеньевича, моложавую осанку, физическую силу и ясность ума.

Он приобнял ее, потрепав по волосам, словно маленькую внучку.

– Новенький?

– Ага, – подтвердила, наслаждаясь теплом его большой и сильной ладони.

– И чего там?

– Похоже, амнезия на фоне травматического шока, – сообщила Сашенька неуверенно. – Я такого человека в жизни не видела!

– Какого – такого? – поинтересовался профессор, глядя сквозь стекла коридора на уползающие с территории больницы снега.

А Сашенька не знала, как объяснить необычность лысого. Она просто чувствовала, а как выразить чувства…

– Знаете, он ручку стальную от двери отломил!..

– Сплошь и рядом, – профессор посмотрел дальше по местности, за забор, где начиналось государство, со всеми его мирскими законами, которые не действовали здесь, в психиатрическом больничном комплексе. – Частенько даже пьяные, допившись до «белки», отламывают ручки дверей лифта и падают в шахты. На моем веку раз десять такое случалось. А один раз пятидесятилетний шизофреник поднял трехсоткилограммовую бочку с бетоном и…

Профессор Фишин не договорил, за него продолжила Сашенька.

– И бросил ее на шесть метров сорок сантиметров. Я читала вашу монографию о резком возрастании физической силы при некоторых психических расстройствах.

– Да-да, – кивнул головой старик. – А вы знаете, Сашенька, что ее год назад засекретили?

Девушка сделала лицо удивленным, проверила изящную сережку на изящном ушке и принялась ждать объяснений.

– Пришел этакий мужчина с серым неприметным лицом под цвет костюма, показал удостоверение подполковника ФСБ и поинтересовался, каким тиражом выходила моя монография… Теперь, Сашенька, вы ее ни в одной библиотеке не найдете, даже в Интернете ошметков не осталось…

– Зачем же?

– О том нам не сказывали. А я и не спрашивал. Я этих ребят хорошо знаю. Двадцать лет не выезжал за границу…

Он не докончил, а Сашенька не стала уточнять за что наказание. Оба смотрели, как в больничные ворота медленно вползает автобус с зашторенными окнами.

– К нам что, автобусами пациентов завозить стали? – удивился профессор.

Она не успела ответить, потому что пазик, скрипнув тормозами, остановился, и из дверей посыпались вооруженные автоматами люди в масках и камуфляже. Они живо рассредоточились по территории больницы, а двое, с открытыми лицами, видимо, старшие, направились прямиком к корпусу, где располагалось начальство.

– К нам идут, – проговорила Сашенька.

– Может быть, какое-нибудь ЧП в больнице?

Но девушка уже чувствовала, что она каким-то образом связана с приездом ОМОНа. Слегка заволновалась, но тотчас заставила себя успокоиться…

Так они с профессором простояли минут семь, пока не увидели заведующего третьим отделением, указывающего на Сашеньку:

– Вон она…

Из-за спины заведующего появились военные. Один из камуфляжных кивнул головой, а второй быстро-быстро заговорил что-то по рации.

Лицо первого, жирного телом, как кастрированныи певец, показалось Сашеньке знакомым. Она судорожно попыталась вспомнить, где встречала эту мерзкую, гадливо улыбающуюся харю?.. Она узнала мента, когда тот уже ударил ее кулаком в лицо. В глазах потемнело, она отлетела к стене, но устояла на ногах, удержав сознание почти ясным.

– Ну что, козявка?! – лыбился возле самого ее лица старшина Пожидаев и пыхал луковым духом изо рта. – Собираемся на спецпоселение, или сразу в крытку?!

Она чувствовала, что рассечена бровь, что кровь сочится по щеке. Ей очень хотелось сесть, прислониться к прохладной стене и потерять сознание.

Сашенька вдруг увидела мертвенно-бледное лицо профессора Фишина. Она смотрела, словно в рапиде, как он шагнул к старшине и как сжатым кулаком вдарил менту по виску, как по бычьей башке молотом, отчего тот, крякнув, осел мешком с салом на линолеум и завращал ошарашенными глазами. Профессор Фишин вновь замахнулся, желая добить сволочь, но его занесенную для удара руку перехватил капитан-омоновец. При этом шея офицера напряглась, и чуть выше кадыка открылся тонкий бледный шрам.

– Не надо, дедушка! – попросил он, подумав, что в дедуле силы, сколь и в медведе, услышал щелканье затвора АК и заорал. – Отставить!!!

Пожидаев, целящийся в живот профессора, вопросительно поглядел на офицера и увидел ногу в сапоге, выбивающую из его ослабевших рук автомат. Совсем не понял, что происходит!.. Фигня какая-то!.. Преступники налицо, а капитан… Сука!!!

Дальше разбирались в кабинете главврача.

– Мы забираем вашего пациента, – констатировал капитан, показывая бумаги.

В это время Сашенька находилась в ординаторской, где ей зашивали рассеченную бровь.

– И девушку забираем, – продолжил омоновец.

– По какому праву? – рыкнул пожилой главврач, привыкший к тому, что Кащенко есть государство суверенное и командовать в нем может только он.

– По праву выданного мне постановления. Я человек спокойный, военный, рычать на меня не надо, все равно, что приказано – сделаю.

– А Сашеньку-то за что? Извините, Александру Игоревну Бове?..

• Предыдущая
• 15/54
• Следующая