Житие Ванюшки Мурзина или любовь в Старо-Короткине - Липатов Виль Владимирович - Страница 38
- Предыдущая
- 38/56
- Следующая
– Но! Кого мне еще слушать?
– Смешная вещь получается, Иван! – продолжала Настя. – Ты от рождения чалдон, но, если нужно, разговариваешь только по словарю Ожегова и, кажется, никогда у тебя случайно родное слово не вырвется, а я сорок местных слов знаю, а себя контролировать не могу. Ну не комедия ли?
Иван задрал обе брови на лоб, нерешительно помялся, послушал, как за тонкой дверью похрапывает Костя, и сказал прямо:
– Привыкла ты к Старо-Короткину, сильно привыкла, хотя никак не хотела превращаться в деревенскую жительницу. Вот она правда, Настя! – добавил он веско. – Утешься! Не ты первая, не ты последняя от города прикипела к деревне и к Оби. У нас трое учителей в Ромск уезжали, один – пост в облоно занял, а все вернулись, да так, что землю чуть не целовали…
Славно и уютно было в их доме. Сентябрьское солнце щедро лилось в окна, пригревало сквозь стекло; нежная голубизна безветренной Оби заглядывала в гостиную, и вместе с солнцем все, на что падал взгляд, кажется, поднималось вверх и вверх. Хорошо дремать в низких и мягких креслах, слегка закрыв глаза, чтобы не исчезало нежно-розовое свечение. Думай не думай, а жизнь у Ванюши Мурзина была хорошая. Спал в соседней комнате сын-богатырь, сидела рядом жена – добрая, умная и красивая, где-то в собственной голове жила математическая шишка, ходила по ферме мать – Герой Труда, а в городе Ромске жену и мужа Мурзиных ждал с нетерпением завод, Дом культуры, самый большой в области, университет с всегда шумящей под ветром тополевой и березовой рощей…
Вот и жить бы так дальше, дальше и дальше на виду у нежноголубой Оби и сентябрьского солнца, всегда с чистой совестью, без вранья и обмана, с душой нараспашку… Ведь можно так жить, наверняка можно, если сильно захотеть, и уж с этой дорожки, как с рельсов, никуда не сворачивать!
– Кто это? – лениво и с досадой спросила Настя, когда в двери аккуратно постучали. – Ну если это мои киномеханики опять пришли три рубля занимать…
Настя пошла к дверям, а Иван даже и не пошевелился с полузакрытыми глазами, хотя подумал: «Киномеханиками я сам займусь. Давно уж пора пужнуть разочек да так, чтобы без купанья в Оби не очухались». Но вдруг Иван не только открыл блаженно смеженные глаза, а подпрыгнул в кресле.
– Здравствуйте! – сказали в прихожей, и сказано это было голосом заразы Любки, то есть не ее, конечно, голосом, но таким похожим, что Иван еще раз подскочил в своем кресле: «Это Любкина мать – вот кто!», а похожий голос продолжал: «Вы очень любезны. Спасибо, спасибо, я пройду…»
В гостиную – жена Настя позади – царственно вошла Любка Ненашева, поправляя на груди какой-то бантик. Белая блузка, длинная, ниже колен юбка, сабо на платформе; волосы зачесаны гладко, как у учительницы начальной школы, на лице ни пудры, ни помады, а губы сжаты культурным бутончиком, глаза постно опущены.
– Простите за беспокойство, Настасья Глебовна, – продолжала Любка. – Извините за неожиданное вторжение, Иван Васильевич!
Это все произошло так быстро, что Иван от удивления даже забыл покраснеть и растеряться, хотя мысли лихорадочно наскакивали одна на другую и только одна – трусливая – внятно стучалась в висок: «От Любки всего можно ждать, ляпнет вдруг такое…»
– Садитесь, Любовь Ивановна, – говорила между тем спокойно Настя. – Сюда, пожалуйста!
«Сюда» – это значит на второе кресло, от которого до Ивана полтора метра, не больше, и, как только Любка села, наплыло облако ее особенных духов, увиделись вблизи страшные красотой глазищи, потом, как всегда, померещилось, что Любка Ненашева сидит абсолютно голая – нитки на ней нет, заразе!
– Прекрасная погода, вы не находите? – спросила зараза Любка. – Вы не поверите, даже Торнтон Уайлдер не читается!
Она прикрыла глаза. – Какой прелестный роман, этот «Теофил Норт»! Вам нравится, Настасья Глебовна?
– Не читала. И не слышала, – ответила Настя.
– Что вы, что вы! – испугалась Любка. – Журнал «Иностранная литература», июльский и августовский номеры, то есть номера…
Оклемавшись, Иван про себя катался со смеху. Голос у Любки Ненашевой был от Филаретова А. А., а остальную дичь порола по Марату Ганиевичу. Этого сроду не бывало, чтобы Любка по собственной охоте книжку до конца прочла, она и детективы-то читала в три приема: узнает, что убили, потом, пролистав книгу до середины, поинтересуется, кого напрасно в убийстве подозревают, а потом заглядывает в конец: кто убил.
Настя смотрела в пол, скулы набухали грецкими орехами, чтобы не удариться в такой смех, когда ей приходится укладываться на диван. Волевой женщиной была Настя – даже не улыбнулась, а серьезно сказала:
– Июльский номер я, видимо, пропустила, а в августовском «Человек-ящик» Кобо Абэ. Вот и не заметила Уайлдера. – Настя ослепительно улыбнулась. – Прекрасная погода, не правда ли?
«Ну если дело второй раз до погоды дошло, то быть драке!» – быстро подумал Иван и басом закашлял, чтобы перекрыть голоса жены и заразы Любки, от светских разговоров которой он не только пришел в себя, но постепенно весь как бы пропитался негромкой холодной злостью. «Лезет в наш дом, кроме себя, никого за людей не признает, учиться не хочет, а выпендривается, как огородное пугало. Ладно! Накроем тебя, зараза, автоматной очередью!»
– Жена, – сказал Иван, – слышь, жена, а ведь нам надо хрусталь да сервизы в ящики паковать. Это токо издаля зырится, что дело просто, а возьмися – до утра буишь пластаться. У нас ить, почитай, ящика на три хрусталю да фарфору…
Спокойным и властным взглядом окинула хозяина дома Любка Ненашева, осмотрела и Настю в ситцевом халатике, немного смягчив острый блеск глаз. Такая была, зараза, как Филаретов А. А. на открытом партсобрании, когда прорабатывают заядлого пьянчугу или бездельника.
– У меня к вам дело, Настасья Глебовна, – строго, но с ясной улыбкой проговорила Любка. – Мы с Филаретовым А. А. никак по-человечески обставиться не можем. Вы, говорят, мебель продаете?
– Продаем, – ответила Настя. – Гарнитур этот стоит…
– Простите, что перебиваю, Настасья Глебовна, только нам сколько стоит – без надобности. Не дороже денег, я полагаю. Правильно?
Любка Ненашева, свободная, неторопливая и церемонная начала знакомиться с гарнитуром и знакомилась так, словно покупала мебель для сорок восьмой маловажной комнаты родового замка. «Стенку» сверху донизу, вдоль и поперек оглядела, даже оттопыренным мизинчиком потрогала, но как-то пренебрежительно; по столу, по стульям, даже по диван-кровати только взглядом скользнула, а вот обоими креслами горячо заинтересовалась и добилась-таки своего: поднялся Иван с места и на прямых от злости ногах вышел скучать на крыльцо, ругаясь про себя на чем свет стоит. Минут пятнадцать просидел он на перилах, пока не раздались шаги и не послышались голоса.
– Значит, договорились, Настасья Глебовна! А скидка на амортизацию нам вовсе без надобности.
– За полную цену я мебель не продам.
– Здря.
– Зря или не зря, но скидка – двадцать пять процентов. Так и скажите Александру Александровичу.
– Филаретов А. А. здесь без адреса, как все дела хозяйка, то есть мы, решаем… Значится, я вас правильно поняла, что об будущий понедельник мебелишку брать можно?
– Правильно. Учтите, понадобятся два грузовика, чтобы перевезти мебель неразобранной.
– Мы и три пригнать можем, Настасья Глебовна. Значит, до свидания!
– До свидания, Любовь Ивановна!
Женщины вышли на крыльцо, наперебой уступая дорогу друг другу, улыбались плакатами «Применяйте зубную пасту «Здоровье», а на Ивана, точно его на белом свете не было, внимания не обращали.
– До понедельника, Настасья Глебовна!
– До понедельника, Любовь Ивановна!
Мужа Настя обнаружила в тот момент, когда Любка с лошадиным топотом – иноходец – начала прощупывать деревянный тротуар заграничными своими сабо на платформе. И вот что интересно: чем дальше уходила Любка, тем громче становился лошадиный топот, чего по физическим законам быть не могло. Иван хотел слезть с перилины, но Настя боком прижалась к его коленям, не спуская глаз с исчезающей покупательницы гарнитура, на нервной почве попавшего в благословенное Старо-Короткино. Когда же Любка растворилась в домах и кедрачах, Настя негромко сказала:
- Предыдущая
- 38/56
- Следующая
