Кризис психоанализа - Фромм Эрих Зелигманн - Страница 3

Это присущее Фрейду и его теории противоречие неизбежно влечет за собой вопрос, какой из этих двух аспектов станут развивать его ученики. Последуют ли они Фрейду – продолжателю трудов Коперника, Дарвина и Маркса, или довольствуются тем Фрейдом, чьи мысли и чувства строго ограничивались категориями буржуазной идеологии и опыта? Разовьют ли они специальную теорию Фрейда о связанном с сексуальностью бес сознательном в общую теорию, объектом которой стали бы любые вытесняемые психические переживания? Разовьют ли они идею сексуального раскрепощения как форму освобождения через расширение сознания? Иначе говоря, станут ли они развивать наиболее эффективные и революционные идеи Фрейда или сосредоточат внимание на тех теориях, которые с наибольшей вероятностью могли бы быть ассимилированы потребительским обществом?

Преемниками Фрейда могли бы стать ученики одного и другого направления. Однако правоверные ученики последовали Фрейду-реформатору, а не радикалу. Они оказались не способны развить его теорию, освободив ее фундаментальные выводы от временных ограничений, и ввести их в более широкий круг радикальных идей. Они все также продолжают эксплуатировать реформаторские тенденции психоанализа, сложившиеся перед Первой мировой войной, когда разоблачение сексуального ханжества почиталось смелым и революционным.

Доминирующее влияние конформистски настроенных учеников было отчасти обусловлено одной специфической чертой характера самого Фрейда. Он был не только ученый и врач-психиатр, но еще и «реформатор», который верил в свою миссию создателя движения за рациоэтическое преобразование человека[7]. Он был ученым, однако, несмотря на интерес к теории, никогда не упускал из вида это «движение» и его политическую деятельность. Большинство из тех, в ком он видел лидеров движения, были людьми, совершенно лишенными какой бы то ни было способности к радикальной критике. Сам Фрейд не мог не знать об этом, однако выбирал он их – за несомненную преданность ему и движению. К тому же многие из них обладали специфическими качествами, присущими чиновникам любого политического движения. Поскольку движение контролировало как теорию, так и психотерапевтическую практику, такой выбор лидеров должен был по вполне объективным причинам оказывать большое влияние на направление развития психоанализа.

И все-таки кое-кто из учеников от него отступился: Юнг – потому, в частности, что был неисправимым романтиком, Адлер – потому, что был весьма способным, хотя и недостаточно глубоким рационалистом. Ранк выдвигал оригинальные идеи, но был «изгнан» не столько догматической установкой Фрейда, сколько откровенной завистью своих соперников. Ференци, пожалуй, самый любимый и наиболее одаренный творческим воображением изо всех учеников Фрейда, не претендовавший на лидерство и не имевший мужества порвать с Фрейдом, был тем не менее сурово отвергнут, когда в конце жизни уклонился от общепринятого направления по нескольким важным пунктам. Вильгельм Райх был исключен из организации, при том что – или скорее из-за того, что – развивая теорию Фрейда о сексе, максимально ее расширил. Он представляет собой чрезвычайно интересный пример, когда из-за страха перед психоаналитической бюрократией (а в данном случае также и перед самим Фрейдом) переходят с позиции реформаторской на позицию радикальную в той самой сфере, которую Фрейд сделал центром своей системы.

«При дворе» Фрейда поддерживался жесткий контроль, хотя и среди победителей в дворцовых интригах бушевали ревность и соперничество. Наиболее показательные случаи таких внутренних распрей, имевшие место среди членов группы, описаны в «придворной биографии» Эрнста Джонса (Ernest Jones), где автор клеймит двоих бывших своих основных соперников – Ференци и Ранка как помутившихся разумом к моменту их отступничества[8].

Большинство правоверных психоаналитиков признало над собой контроль со стороны чиновников от психоанализа и подчинилось их правилам и, пусть на словах, проявляло требуемую лояльность.

И тем не менее были также и те, кто, оставаясь в организации, сумел внести существенный вклад в развитие теории и практики психоанализа: С. Радо (S. Rado), Ф. Александер (F. Alexander), Фрида Фромм-Райхман (Frieda Fromm-Reichman), чета Балинтов, Р. Шпитц (R. Spitz), Э. Эриксон (Е. Erikson) и еще немало других. Подавляющее же большинство входивших в организацию психоаналитиков старалось видеть только то, что ожидали обнаружить (что от них, собственно, и требовалось). Вот один из поразительнейших примеров подобного «видения»: почти вся ортодоксальная психоаналитическая литература не касается столь очевидного факта, как привязанность ребенка к своей матери задолго до развития эдипова комплекса и что эта первичная привязанность к матери обычна как для мальчиков, так и для девочек. Лишь некоторые наиболее одаренные творческим воображением и наиболее смелые психоаналитики, вроде Ференци, замечали и отмечали эту связь в своих описаниях клинических наблюдений. Однако, когда дело доходило до теоретических выводов, они повторяли формулировки Фрейда и пренебрегали собственными клиническими наблюдениями[9]. Другим примером парализующего воздействия чиновничьего контроля можно считать поразительное единодушие, с каким почти все правоверные психоаналитики восприняли тезис о том, как женщины суть кастрированные мужчины, несмотря на самоочевидные клинические данные, а также суждения биологов и антропологов.

Поскольку Фрейд не уделял должного внимания человеческой агрессивности, то игнорировали ее и авторы, принадлежавшие к психоаналитическому движению, но едва лишь Фрейд открыл инстинкт смерти, тенденция к выраженной агрессивности поведения становится центральной темой. Только вот соглашаться с концепцией инстинкта смерти многие все-таки не стали (ибо, как мне кажется, они были чересчур связаны с механистической теорией инстинкта, чтобы по достоинству оценить эту новую теорию), но даже они попытались как-то приспособиться к ней, постулируя «инстинкт разрушения» как противоположный половому инстинкту и отказываясь тем самым от прежней дихотомии между половым инстинктом и инстинктом самосохранения и в то же самое время сохраняя привычную концепцию инстинкта ^{2}.

На основании изложенных замечаний может сложиться впечатление, будто Фрейд несет всю полноту ответственности за беспощадность ортодоксальной психоаналитической мысли. Однако это, конечно же, необоснованный вывод. В конце концов ведь никто не заставлял психоаналитиков следовать теоретическим выводам Фрейда – они вольны были поступать как им заблагорассудится.

Худшее, что могло бы с ними случиться, это исключение из организации, и действительно было несколько человек, которые совершили «смелый» шаг без каких-либо пагубных последствий, если не считать, что чинуши заклеймили их. Так что же препятствовало проявлению смелости?

Одна причина очевидна. Фрейд разработал такую теорию, которую подвергали нападкам и насмешкам почти все «респектабельные» профессионалы и традиционалисты, ибо в ту пору она ставила под сомнение многие табу и привычные методы психиатрии. Отдельно взятый психоаналитик оказался незащищенным перед лицом враждебного окружения и стремился укрепить свои позиции через принадлежность к организации, которая гарантировала бы ему защищенность и понимание сторонников. Естественно, что наряду с верой в помощь организации стал бы развиваться также и своего рода культ личности.

Следует принять во внимание еще один фактор. Психоанализ претендовал на то, что он получил ответ на тайну человеческого сознания. И действительно, у него были кое-какие «ответы» на один аспект этой загадки, если только она существовала. Однако, если принять во внимание обширность и сложность данной проблемы, там оставалось еще немало непонятого. Если отдельно взятый психоаналитик отдавал себе отчет во фрагментарности собственного знания – как в теоретическом, так и в практическом отношении, – то он чувствовал себя еще незащищеннее в ситуации, когда даже то, что он, бесспорно, знал, отвергается и осмеивается. А потому разве не естественно было с его стороны поддерживать фикцию, будто Фрейд, по существу, обрел всю полноту истины и что он как один из членов организации через магическое участие вступает в совладение этой истиной? Конечно, он мог бы признать факт фрагментарности своего знания и экспериментальности его характера, однако на это потребовалось бы не только немало независимости и мужества, но также и творческого мышления. Каждому психоаналитику пришлось бы тогда иметь установку пытливого исследователя, а не человека, пытающегося зарабатывать на жизнь, отстаивая свою теорию.