Тот самый Тимофей Зоткин? Тот, тот… - Липатов Виль Владимирович - Страница 1

• 1/2
• Следующая

Анкетные данные. Тимофей Никитич Зоткин, 1929 года рождения, коренной житель знаменитого села Абашево, игрушечных дел мастер в четвертом поколении, женат, имеет детей.

Древность. Пальцев-то у меня хватит, только не все я знаю, многое перезабылось, но известные на весь мир абашевские игрушки, по моим подсчетам, лет двести тому назад появились. Прадед, которого помню смутно, говорил будто бы моему деду Семену Максимовичу, что наш род еще при крепостном праве глиняные игрушки-свистульки мастерил, понемногу откупался от барина, а когда крепостное право отменили, в считанные месяцы выкупился. И с тех пор ни одна ярмарка в округе не обходилась без глиняных свистулек. Стоили они не дешево, но дед Семен Максимович рассказывает, что свист стоял на ярмарке оглашенный, будто кто ростом в церковь на гармошке мотив подбирал… Кроме нас, Зоткиных, хорошо работали по глине соседи и друзья Еськины. Мы друг друга не повторяем, у каждого свое: форма, раскраска, звук…

Неожиданное. Ни дед мой Семен Максимович, ни отец Никита Семенович, убитый на фронте в сорок втором году, и в мыслях не держали, что серьезным делом занимаются. Им для жизни той радости хватало, какую испытывала малышня, увидев яркие игрушки. Магнитом оттянуть было нельзя – намертво хватали родителей за полу: «Купи да купи!» А тут оказывалось, что яркая до праздничества игрушка еще и свистит. Дед, бывало, говорил: «Большую плату мы за свои игрушки получаем – ребячью радость!» И никому в голову не приходило, что игрушки-свистульки время не затронуло, что, оказывается, мы в целости и сохранности донесли до конца двадцатого века искусство древнее, самобытное, имеющее даже музейную ценность. В мою мастерскую известные художники наведываются, искусствоведы об игрушках статьи пишут, Русский музей в Ленинграде коллекцию игрушек демонстрирует, ВДНХ медаль присуждает, иностранные туристы со всех континентов готовы отдать последний доллар за абашевский сувенир. Одним словом, нежданно-негаданно превратились наши игрушки-свистульки в образцы народного творчества. Честь велика – значит, обязанностей и ответственности больше, и это все на мои плечи ложится, а я горюю, что отец не дожил до таких серьезных дел, когда наша работа не безделушками считается, а подлинным искусством.

Искусство и дети. Рассудительный взрослый человек над нашими игрушками если и не потешается, то втайне посмеивается: «Да кто встречал в жизни зеленого оленя с золотым деревом на голове? И самый ласковый щенок не удержится на груди матери-собаки, если она на задних лапах стоит!» С таким человеком спорить бесполезно, да он и прав, а вот мальчишки и девчонки таких речей слушать не хотят, с хохотом затыкают уши пальцами. Они совсем недавно «Приключения барона Мюнхаузена» прочли, до колик смеялись над вишневым деревом, что выросло на оленьей голове, и никогда не поверят, что абашевские мастера и слыхом не слыхали о бароне Мюнхаузене, а художественным чутьем поняли: быть на оленьей голове золотому ветвистому дереву, а самому оленю – зеленым. Одним словом, вслепую мы работали, и только недавно… Это я к тому, что Лев Толстой и Гете писали: искусство не будет искусством, если точно копировать жизнь. Гете прямо писал, что если художник изобразит такого же мопса, каким он его видит, то будет два обыкновенных мопса, а искусство ровно ничего не приобретет… Дети этих слов не знают, дети нутром чувствуют настоящее искусство – их на мякине не проведешь. Радостно видеть, как ребенок хватает сделанную тобой игрушку и крепко-накрепко прижимает к груди. А сколько добра и нежности на лице ребенка, когда он видит, как к шее собаки-матери приник ласковый щенок!

Предельно короткая биография. Мне анкету заполнить или автобиографию написать – плевое дело, хватит листа из ученической тетради. Родился в Абашево, вырос в Абашево, живу и буду жить в Абашево, из которого только дважды выбирался, так сказать, в большой мир. С апреля 1950 года по декабрь 1953 года в армии служил да недавно четыре месяца в Саратовской больнице на операции пролежал. В самом Абашеве мой мир тоже тесен – работа, дом, прогулка по лесу. Но мне просторно, мне не скучно, у меня руки начинают болеть, если больше трех дней к глине не прикасаюсь. Я из больницы вернулся – не домой пошел, а на работу, чтобы пальцы проверить. Почувствовал, что все хорошо: «Здравствуй, родимый дом!» Потому и оказалось наше мастерство старинным, что отец мой и дед мой суету двадцатого века от себя, как болезнь, гнали, а я по-грамотней их буду, так знаю пушкинское: «Искусство суеты не терпит!»

Ошибка. Я и чужих-то детей люблю, а свои – самая большая радость на свете. Мы с женой Анной на этом сходимся, но вот какая ерундистика получилась. Мечтали, что троих детей заведем, и с таким расчетом я начал дом рубить. Сам сруб ставил, сам крышу возводил, сам рамы для окон вязал, сам и печь сложил. А детей-то мы родили семерых – сына и шесть дочерей. Грызу себя до сих пор, что не того размера дом построил – тесновато в нем и нам и ребятишкам. Все собирался прирубок сделать, да так и не собрался: старшие ребятишки уж своими домами и квартирами жить стали – печальное это дело!

Печальное дело. Вот, значит, начинают мои ребятишки своими домами и квартирами жить, выпархивают из родного гнезда один за другим, а кто же останется, кто отцовское дело в свои руки возьмет? Первенец наш, сын Николай, глину видеть не может, из дочерей только одна Ирина, как мы говорим, «работает игрушку». А кто поручится за то, что, выйдя замуж, по примеру других, не укатит из Абашево в город?! Много у меня таких случаев было, когда потянет молодого человека глина, способности проявятся, а – оглянуться не успеешь! – весы не в мою сторону опустятся: город перевешивает. Вон дочь Татьяна, из старшеньких, прямо говорит: «Не буду с коровой возиться, в земле ковыряться», – а я давным-давно заметил: не может человек «абашевские игрушки» делать, если с землей не связан, если корову молочной цистерной заменить хочет. У нас с женой все свое: молоко, овощи, масло, сметана. В магазин только за промтоварами ходим…

Созерцание. Большинство людей на мир во все глаза смотрят, кажется, все видят, а главного не замечают, мимо проходят. Есть еще и наблюдательные люди, на которых вся детективная литература держится, а мы речь ведем о созерцании, о людях-созерцателях. Я к ним себя отношу, так как меня ничто в прошлом не гнетет, а будущего ни капельки не боюсь. Чего больше всего на свете боится человек – будущего, неизвестности, а я по земле легко хожу, так как верю, что краюхой хлеба и глотком воды меня всегда люди встретят. Свобода – вот с чего начинается созерцательность, свобода – вот тесто, на котором замешан человек-созерцатель. Вижу мир в незамутненном его обличье, скрытую сущность вещей постигаю, глазаст, как стрекоза, которая вперед и назад смотреть умеет. И на секунду не огорчусь, если не отвечу на вопрос, где у коровы рога растут – впереди ушей или позади… На хорошее слово я наткнулся – «незамутненность». Вот чего требует настоящее искусство – незамутненности, примитивной и одновременно сложной детскости взгляда на мир подлунный. А где у коровы рога растут – это наблюдательный человек скажет…

Как это делается. Никаких эскизов мы не признаем, с закрытыми глазами все в комке глины обязаны видеть… Вот беру комок глины, слегка разминаю в пальцах и… ничего большего вам рассказать не могу, словами ничего не объяснишь… Вы специально со мной разговаривайте, нарочно меня от дела отвлекайте, можно песню общую завести – пальцам до всего этого дела нет! И вы подумаете, что не человек перед вами, а машина, производящая глиняные свистульки. Со стороны это, наверное, так и видится: вот туловище, вот голова собаки-матери, вот смешной щенок, как бы повисший ласково на шее матери, – на первый взгляд, штамповка, но вы приглядитесь повнимательней. У одного пса морда дразнилки, у второго – просто смешная, у третьего – добрее самой доброй, а у четвертого… Неужели не видите, что этот пес себе на уме, он себя в обиду не даст, у него и свист хулиганский… Если уж машина два одинаковых изделия практически изготовить не способна, что говорить о человеке… К слову сказать, это плохо, что из-за множества мелких деталей игрушки нельзя формовать. А ведь мастеров ручной работы с каждым годом все меньше и меньше становится… До войны игрушками и гончарным промыслом в Абашево не менее трехсот человек занимались, среди них высокоталантливые люди были, да вот не вернулись к родным берегам. Кто заменит их и когда? В мою мастерскую – было дело – старшеклассники приходили лепке учиться, среди них немало золотых рук встречалось… Где они теперь? Кем стали? Понимают ли, что собственному таланту наступили на горло? Среди них и такие ребята были, что превзошли бы меня, как я отца – он это сам признавал – превзошел.

• 1/2
• Следующая