На короткой волне - Анисимова Александра Ивановна - Страница 19
- Предыдущая
- 19/32
- Следующая
Василий ответил майору, что «понял», а сам потихоньку упрекнул партизан:
— Ну и командование у вас! Немцы под носом, а вы приказа ждете!..
Чувствовалось, что между партизанами возникли разногласия. Юзеф косился на наших разведчиков. Он уже не пытался командовать и распоряжаться, как делал это несколько месяцев назад.
Чем-то обеспокоенные, немцы усилили патрулирование дорог. Партизанам пришлось затаиться.
Дождливыми смутными вечерами мы лежали или сидели в бункере. В нашей жизни, где на нескольких метрах землянки все было переговорено, пересказано, где с нетерпением ждали наступления темноты и плохой погоды, большую радость приносила песня. Чаще и громче обычного пели «Гураля». В этой песне бедного, придавленного нуждой крестьянина-горца жила извечная народная тоска о родной земле, о лучшей доле. Долгим-долгим тревожным криком звучал призыв: «Гуралю, врацай до галь!..»
В такие минуты я особенно сильно чувствовала, как беспредельно, со всем пылом души люблю свою землю. Да, да, землю — метровый слой черной, жирной рязанской земли на краю оврага. Я так ясно представляла себе эту землю, что даже шевелила пальцами, как бы разминая ее…
Собирается на задание группа — Людвик, Зайонц и другие. Разбирают железнодорожный путь и пускают под откос состав. Железная дорога на участке Краков — Тешин не работала десять часов. А через день нам пришлось срочно переходить в другой бункер, заготовленный заранее на всякий случай: немцы вновь устроили облаву. Но нас успели вовремя предупредить — полиция вернулась в село ни с чем.
В эти же дни заболел Василий. Он метался на постели, бредил, смотрел на меня мутными глазами и тихо шептал:
— Асенька, пить…
У нас не было лекарств и не было возможности сходить за ними в село. Мне не хотелось, чтобы партизаны видели Василия таким больным и слабым. Я помогла ему перебраться в мой уголок, через каждые двадцать — тридцать минут меняла холодный компресс на голове, старалась загородить от света, от людей. Иногда он засыпал, но ненадолго. Вероятно, и во сне его преследовали кошмары, потому что он, тяжело дыша, просыпался, пытался встать, падал на подушку и опять просил:
— Асенька, пить…
Так продолжалось более суток. На вторую ночь я не выдержала и задремала. Какой-то внутренний толчок заставил меня открыть глаза. Василий лежал, глядя в потолок. Неярким, голубоватым пламенем горела карбидка. Лицо Василия, казалось, тоже было синеватого цвета. Я наклонилась над ним… дыхание ровное.
— Василь… Ну как, Василь?
И он вдруг начал говорить. Я слушала его, не прерывая, а сердце сжималось, хотелось кричать… Он рассказывал медленно, отчетливо выговаривая каждое слово:
— Асенька… этого я никому еще не говорил… Я тогда только закончил учебу в немецкой школе, мы дежурили на шоссе, недалеко от станции. Часа в два ночи слышим: самолет над нами кружит. Потом полетел куда-то в сторону. В это время, как нарочно, луна выглянула из-за облака, и мы увидели спускающийся почти прямо на нас парашют и человека под ним. Солдат схватился за автомат и дал очередь… Я вырвал у него из рук автомат, крикнул, что мы должны поймать живых парашютистов… А он громко хохотал и орал: «Попал! Попал!»
Я успел заметить еще трех парашютистов, спускающихся немного в стороне. «Беги в часть за подмогой, — сказал я солдату. — Может быть, парашютист не один… А я пока здесь постерегу».
Солдат убежал. Я подождал немного и пошел в ту сторону, куда опустились парашюты… Нет… Я не могу… Я не знаю, как мне рассказать тебе об этом…
Их было четверо. Девчонки. Совсем молодые… А она… Как она просила!.. Подруги стояли около нее на коленях и плакали, а она… просила: «Девочки, милые, убейте меня, не задерживайтесь, идите… Отомстите им, проклятым!.. Тонечка! Ты моя самая любимая подруга, самая близкая… Убей меня, Тонечка, прошу тебя, не оставляй им меня живой… прошу тебя… Бегите, девочки, бегите скорей!.. Кто-то идет!..» Я осветил ее фонарем. Она лежала на земле с простреленными руками и ногами. Трава вокруг была черной от крови…
«Бегите, девушки, — сказал я, обращаясь к Тоне, — бегите скорей, сейчас придут солдаты…» И я показал им, в какую сторону бежать… А она… опять начала просить:
«Тонечка, ты должна это сделать! Другого выхода нет!..» Я отвернулся и пошел от них. Но почти тут же услышал выстрел.
Василь замолчал и закрыл глаза. Я сменила компресс у него на голове. Василий не шевельнулся.
— Что было дальше? Василь!
— Дальше?.. Ничего не было дальше… Склад с боеприпасами подорвали на другой день… Они… Я так думаю… А ее труп я потом ветками прикрыл…
В случайном разговоре, в одном поступке вдруг как-то по-новому предстал передо мной уже, казалось бы, такой знакомый человек.
Красной ленточкой протянулась на карте линия фронта. Далеко-далеко за этой линией родная Москва. И в долгие ночи, когда я остаюсь в бункере одна, сколько раз, мысленно уносясь за тысячу километров, возвращаюсь в Москву. Теперь уже никто не скажет, что я девчонка. Я поступлю в морскую школу. Я обязательно что-нибудь сделаю! Что-нибудь самое трудное…
Ярким желтеньким глазком мигала индикаторная лампочка передатчика, ежедневно передавались в центр сведения. Кропотливая, незаметная на первый взгляд работа разведчиков глубокого тыла противника не приносила таких быстрых и ярких результатов, как этого нам иногда хотелось. Нужно было иметь терпение и выдержку, чтобы удовлетворяться сознанием, что сведения о прибытии новых воинских частей в Бельско и Скочув, переданные нами в последние дни, где-то там, в штабах Красной Армии, суммируются с данными других разведчиков, и в нужный момент наш скромный труд спасет от гибели десятки, сотни и тысячи человеческих жизней.
Нужно иметь терпение и выдержку… А если хочется действовать, вместе с товарищами участвовать в больших делах?
Майор по-прежнему не брал меня на задание. И я решила действовать иначе. Однажды вечером я вышла вслед за партизанами и потихоньку пошла в нескольких шагах от них. Так мы двигались с полкилометра. Но вот впереди гора. Я начала задыхаться от подъема. Торопилась, боясь отстать, дыхание стало прерывистым, громким. Почувствовав присутствие постороннего человека, партизаны укрылись за деревьями. Растерянно оглядываясь кругом, я остановилась и вдруг услышала негромкий вопрос:
— Кто тут?
— Я.
— Что ты здесь делаешь? — спокойно спросил майор.
— Хочу идти с вами, — ответила я.
— Ты соображаешь хоть немножко? — продолжал он, не повышая голоса.
— Соображаю.
— Где у тебя рация?
— В бункере. — Я почувствовала, что теряю уверенность.
— А почему ты сама здесь?
— …Вы подождите, — придумала я новую уловку. — Здесь недалеко. Сейчас сбегаю за рацией и быстренько вернусь.
Он ответил так же спокойно, но я понимала, чего стоит ему это спокойствие.
— А зачем ты нужна на выпаде с рацией? Мы идем за картошкой.
Я знала, что в этот вечер они опять попытаются наладить связь с военнопленными из лагеря в Устрони. Помолчав, майор продолжал:
— Приказ знаешь? Место свое знаешь? Обязанности свои знаешь?
Я понимала, что он прав. Ведь я одна из всей группы умею работать на радиостанции, знаю шифр, позывные, рабочие волны.
Я повернулась, чтобы пойти обратно.
— Стась, проводи ее и останься там.
Чем ближе подходили мы к бункеру, тем больше волновалась я за рацию. Меня охватило беспокойство, и, едва мы спустились в бункер, я бросилась в свой уголок. Рация, конечно, лежала на месте. Но она была как живая. Даже маленькая стрелочка вольтметра укоризненно спрашивала: «Как ты могла нас бросить?» Я забралась на постель, села, обняв сумку с рацией, и горестно сказала:
— Все люди как люди, а я — радист!
Стась посмотрел на меня, усмехаясь, и спросил, указывая на рацию:
— Любишь?
— Очень, — ответила я. И опять встали перед глазами черное небо, черные, вздымающиеся волны моря, одинокий корабль, окруженный врагами, а на капитанском мостике — я. Где ты, мой корабль?.. А если по-честному на себя взглянуть, то правильно сделали, что не взяли меня в морскую школу. Выдержки маловато. Да и сил тоже… Но ведь сколько месяцев сижу без движения! И поэтому задыхаюсь, едва пройду несколько шагов, особенно в гору.
- Предыдущая
- 19/32
- Следующая
