Двое на краю света - Алюшина Татьяна Александровна - Страница 24
- Предыдущая
- 24/47
- Следующая
Она прижала мою голову к своему плечу, гладила и гладила меня по голове и плечам и уговаривала своим прекрасным голосом:
– Милая, в жизни все случается. Ты не жалей обо мне, не плачь, не надо так надрывать душу и сердце. Я не боюсь умирать, мне не страшно. Я на самом деле прожила замечательную жизнь. И родила прекрасного ребенка. Твоего ребенка. И у меня в жизни была ты, самый близкий и любимый мой человечек. А теперь вытри слезы и послушай меня.
Я вытерла, я всегда делала, как она говорила.
– Ты сейчас подписала дарственную на твое имя на мою квартиру, драгоценности и машину. Всеволод Степанович дал мне слово, что станет твоим адвокатом и позаботится обо всех юридических делах, я оформила и подписала прошение и завещание, чтобы ты усыновила Архипа. Всеволод Степанович и нотариус займутся всеми формальностями. Вот эти две банковские карточки…
Она показала мне на тумбочку, где лежали две карточки, отражая глянцем яркий свет неоновых больничных ламп, словно живыми и веселыми в этом пространстве были только эти денежные носители.
– Возьми и сними с них деньги прямо сейчас, с остальным Всеволод Степанович разберется и поможет тебе.
– Я не могу! – мотала я головой, отказываясь понимать весь этот ужас, сюрреализм которого усиливался от ее спокойного ровного голоса.
А она вдруг неожиданно позвала:
– Ляг, полежи рядом со мной, – и подвинулась на кровати.
Я сбросила обувь и осторожно прилегла на бок, рядом с ней, обняла и уложила ее голову себе на руку, так, чтобы видеть ее прекрасное лицо.
– Помнишь, как в детстве, – улыбнулась она мне своей печальной мудрой улыбкой. – Ты прибегала ко мне, когда чего-то пугалась ночью, устраивалась у меня под боком и так уютно и смешно сопела от испуга, а потом засыпала.
– А ты мне пела красивые песенки и рассказывала сказки о девочке, которая победила все беды. Ты сама их придумывала. Я знала.
– Павлушенька, ты со всем справишься. Я не хочу, чтобы ты сильно горевала. Архипу расскажешь, что я его мама, когда он взрослым станет, лет в восемнадцать, не надо раньше. А про отца… – Она снова улыбнулась. – Я не знаю, решай сама его отцовский вопрос. Он очень достойный мужчина, Архип таким отцом может только гордиться. Я хочу, чтобы ты была счастлива и обязательно полюбила, создала семью и нарожала детей. Ты всегда будешь миниатюрной, молодой и энергичной. Никогда не бросай дело своей жизни, ты очень талантлива, ищи себя еще в чем-нибудь, в каком-то творчестве…
– Не прощайся со мной! – перебив ее, умоляла я, вглядываясь в ее лицо. – Не надо. Не уходи, пожалуйста.
– Не держи меня, Павлуш, – гладила меня пальчиками по щеке Глория. – Не бойся, все будет хорошо.
– Я люблю тебя, – изо всех сил старалась я сдерживать переполнявшие меня слезы, она же просила не плакать.
– Я знаю, я тоже тебя очень люблю. Тебя и Архипа. Еще деда Платона очень любила, – улыбнулась потусторонней улыбкой она.
И тогда я начала петь ей те песенки из детства, которые когда-то пела она мне, я обнимала ее, поглаживала по голове и тихо пела, а она улыбалась и подпевала мне шепотом. А потом перестала подпевать, но продолжала улыбаться загадочной джокондовской улыбкой… и запищали приборы, оповещая об остановке ее раненого сердца.
А я все пела и пела ей песенку и говорила, как я ее люблю…
Из похорон Глории устроили целое шоу, которое, как известно, обязано продолжаться. Репортажи о безвременной кончине самой красивой и самой известной светской леди прогремели чуть ли не по всем каналам, и не только нашего, но и зарубежного телевидения, не говоря уж про прессу.
В организации похорон я практически не участвовала, все на себя взял адвокат и другие добровольные помощники. Папа очень тяжело пережил смерть Глории, мама неожиданно, но временно перестала что-то играть и изображать, и они держались с отцом друг за друга в этом своем родительском горе.
Глория, одетая в великолепное роскошное платье от известного кутюрье, была так прекрасна, как сказочная принцесса, которая, казалось, просто заснула и утопала в море, в океане цветов, что всё несли и несли пришедшие проводить ее люди.
Мужчин было очень много, Филипп приехал из Франции и рыдал, не отходя от ее гроба. Они все плакали, по-настоящему, без ложной горделивости или скромности, не стесняясь своих чувств, плакали любившие и боготворившие ее мужчины.
И подходили ко мне, теперь уж не было смысла скрывать наше родство, и давали свои визитки, и требовали обращаться по любым вопросам, и клялись в память о ней, великой Глории, сделать для ее родных все, что потребуется. Никто не верит похоронным обещаниям, это всегда просто красивые слова, но почему-то я поверила большинству этих мужчин. Кстати, одно обещание они уже исполнили: нигде в прессе и у репортеров на телевидении не прозвучало, что я ее сестра, – таким образом, меня и Архипа оградили от навязчивых журналистов, лезущих в жизнь людей без спроса. Да и я старалась в объективы фотокамер не попадать.
Год прошел, а мне все еще больно, хоть она и просила меня не рвать душу и сердце. Я постараюсь, но пока мне одиноко и плохо.
У нас с ней не было близких подруг – для таких исключительных женщин, как Глория, это невозможно – женская зависть неизбежна в ее случае, а мне в них не имелось надобности, у меня всегда была она, во всех ипостасях – сестра, в чем-то мама и самый близкий человек.
Трудно привыкнуть жить без нее, но я ей обещала и стараюсь.
Поняв, что растеребила воспоминаниями душу и точно сейчас не смогу заснуть, я тихонько встала с койки, оделась в темноте на ощупь и отправилась в кают-компанию.
Так как на борту находились ученые, люди увлекающиеся, особенно когда дело касается их науки, и частенько засиживающиеся по ночам, специально для таких ночных «сидельцев» в буфетном закутке оставляли воду в бутылках, бутерброды и всяческие закусочки в холодильнике, а на барной стойке электрический чайник, чай с кофе. Там же лежал прейскурант на это добро и стояла большая стеклянная банка, куда складывались денежки за ночное самообслуживание.
Я решила попить чайку и обнаружила баночку меда, задвинутую в угол барной стойки, включила чайник и, ожидая, пока он нагреется, принялась искать в прейскуранте стоимость меда.
– Его там нет, – услышала я знакомый голос, уж и не знаю, до радости ли или до боли знакомый, раздавшийся из дальнего угла. А я его и не заметила, когда вошла, да я и не смотрела по сторонам, погруженная в собственные непростые мысли. – Это ребята-океанологи тут сидели, спорили о вчерашнем погружении, а мед к чаю себе принесли, – пояснял Краснин, вставая с самого дальнего в зале диванчика и подходя ко мне, – и всех им угощают.
– Спасибо ребятам-океанологам, – отозвалась я несколько вяло.
– Что-то случилось? – спросил Краснин, подходя ко мне совсем близко.
– Да нет, просто не спится, – вздохнула я и поинтересовалась: – Чай будете?
– Давай составлю тебе компанию, – согласился он.
Ах, понятно – мы снова на «ты», когда наедине. Ладно, я осознала наконец предложенную концепцию общения.
Я заварила зеленый чай в пакетиках в две кружки, нашла симпатичные маленькие розеточки, положила туда мед. Краснин помогал без моих просьб и комментариев – нашел небольшой поднос, куда все и расставил, достал еще откуда-то сухое галетное печенье, сунул деньги в банку и, указав мне жестом «идем», сам взял поднос и пошел к тому дивану, на котором расположился до моего появления.
На круглом столике стоял его ноутбук, лежали какие-то бумаги и еще несколько сколотых документов рядом на диване, Павел Андреевич устроил там поднос и принялся убирать ноутбук и бумаги со стола, освобождая место для нашего ночного чаепития. Я расставила чашки и розетки, тарелочку с печеньем.
Продолжая хранить непонятное молчание, мы отпили пару обжигающих глотков, каждый из своей кружки, я занялась намазыванием меда на печенье, сосредоточившись на этом процессе и чувствуя непонятную сковывающую неловкость.
- Предыдущая
- 24/47
- Следующая
