Мастер и Афродита - Анисимов Андрей Юрьевич - Страница 5

• Предыдущая
• 5/38
• Следующая

– Лена! Сделай нам кофе, – крикнул Темлюков через перегородку.

– Угу. На сколько человек? – откликнулся голос .Лены. Темлюков не ответил. – Поняла, – сообщил голос.

Клыков разглядывал мастерскую.

– Хотите что-нибудь посмотреть? Не стесняйтесь, будьте как дома. У нас тут этикета не принято.

Лена оказалась тоненькой блондинкой с большим кофейным подносом.

– Знакомьтесь, – махнул Темлюков на Лену кистью, – дочь.

Заваленный картонами стол девушки в момент разобрали. Темлюков отошел от мольберта:

Шут с тобой, Марина. Пока хватит. У тебя сегодня ноги совершенно безликие.

Они проговорили шесть часов. Клыков не уехал в Вознесенское. Его оставили в мастерской на тахте красного дерева, спасенной художником с помойки.

Николай Лукьянович уснул в три часа ночи, проглядев сотни холстов фресок, высказав все свои пожелания и выслушав мнение о них Темлюкова. Засыпая, Клыков знал, что другой кандидатуры для его замысла искать больше не надо.

Утром Клыков хотел купить у Темлюкова ню для спальни, но художник денег не взял:

– Я не так часто получаю удовольствие от встречи с заказчиком, пусть это и будет мне платой.

Клыков уехал домой и с первой оказией выслал Темлюкову мешок картошки, жбан сметаны и бидон меду. Клыков не любил оставаться в долгу.

Шура бродила по пустым залам клуба. Пахло краской и строительной пылью. Она знала тут каждый закуток на ощупь.

Шура работала бригадиром. В бригаде, кроме нее, состояли Машка Авдотьева из Селищ и Тонька Куманец из Вознесенского. Хохлушка Тонька приехала из Николаева, выйдя замуж за Вознесенского парня. Теперь она звалась Федотова, но ее все равно звали Куманец. Больно подходила Тоньке девичья фамилия.

Шурка остановилась в углу и долго глядела на школьный мат, отведенный под спальню художника, и на большой кованый сундук. Если Темлюков пока не догадывался, что ему предстоит играть роль принца, то Шурка к своей роли тщательно готовилась. Готовилась с весны. С того дня, когда, стоя на стеллаже в одной запачканной рубахе, увидела в первый раз Темлюкова. Тот пришел с директором осматривать стройку. Как Темлюков подошел, Шура не слышала.

Она своим бабьим чутьем почувствовала мужицкий взгляд. Темлюков разглядывал девушку, как коннозаводчик разглядывает кобылу. Шура от неожиданности залилась краской и уже хотела высказаться, как появился Клыков.

– Знакомься, Константин Иванович, это наша Шура. По части стен она главная.

Шура спрыгнула вниз, вытерла руку о, рубаху и лодочкой протянула ее художнику. Краска еще не сошла с ее лица.

– Ишь, засмущалась, – заметил Клыков, – на тебя не похоже. Ты у нас девка бойкая.

Отчего покраснела Шура, знали только она и Темлюков. Это была их первая маленькая тайна. Темлюков улыбнулся, задерживая руку Шуры в своей. Рука у него была крепкая и сухая.

– Вот вы и познакомились. Это, Константин Иванович, твоя будущая помощница. Все вопросы по штукатурке – к ней.

Клыков оставил Темлюкова с Шурой, а сам уехал в райцентр, на бюро актива. Темлюков стал говорить о фреске. Говорил воодушевленно, как на кафедре.

Рассказывал об истории фрески, о великих художниках Ренессанса. Говорил так, будто перед ним были студенты-искусствоведы, а не штукатур Шура.

Шура почти ничего не поняла, но слушала затаив дыхание. Ни один мужчина с ней еще так никогда не говорил. Обычно Вознесенские мужики отпускали похабные шутки или норовили ухватить за сиськи или задницу.

Потом Темлюков уселся на ящик, напротив большой стены в фойе и так сидел больше часа, не видя и не слыша ничего кругом. Шура украдкой наблюдала.

Константин Иванович был роста небольшого – поджарый, но не худой. Шура подумала, ему около сорока. Художник выглядел моложе своих лет. Темлюков не носил ни усов, ни бороды и не имел никаких особенных художнических примет. Одет он был просто: свободные серые брюки, ковбойка и куртка. Про одежду он говаривал, что она тогда хороша, когда об нее удобно вытирать руки и кисти. «Совсем не похож на столичного, – отметила Шура. – С таким не Страшно».

Потом приехал Клыков. Темлюков попросил освободить Шуру на время работы в клубе и еще раз пожал девушке руку.

– Теперь мы с тобой соавторы, – сказал Темлюков на прощание.

Темлюков уехал. В этот день Шура больше работать не смогла. «Вот он, мой шанс», – решила Шура и побежала в Вознесенскую библиотеку.

Книг о художниках в местной библиотеке было две. «Далекое, близкое» Репина и роман Ирвинга Стоуна «Муки и радости». Шура взяла обе, сильно озадачив Верку-библиотекаршу. С тех пор как помер старенький учитель истории Станислав Георгиевич, эти книги не спрашивали.

Читать Шурке было трудно – болела голова. Особенно тяжко читался роман Стоуна. Шурка пыталась вынюхать про Темлюкова как можно больше. Но в Вознесенском информация имелась скудная. В правлении знали только, что Клыков нашел художника, которого ненавидели большие начальники в Москве.

Еще Шура установила, что за фреску Клыков кладет художнику пятнадцать тысяч рублей. Можно купить три легковушки. «При таких заработках мог бы одеваться получше, – подумала Шура. – Уж не пьяница ли?»

Пьянства Шура боялась пуще огня. Не надо никакой столицы, если там придется возиться с пьяницей.

Однажды, остановив Клыкова, Шура невзначай спросила:

– Художник, что приедет стену раскрашивать, случайно не алкаш? А то свалится со стеллажей, а мне отвечать.

Клыков посмеялся и сказал, что за шесть часов они вместе выпили три кофейника. Шура успокоилась и стала ждать. Чем ближе подходил срок, тем напряженнее она становилась. Все чаще доставалось отцу и сестре. Все злей она гоняла свою бригаду, торопясь закончить стену к сроку.

– Уж не влюбилась ли Шурка в москвича с первого взгляду? – шептались Машка Авдотьева с Тонькой Куманец. – Чудно, мужик старый, плюгавенький. Во что там влюбляться?!

Шура влюбилась в свой шанс. Влюбилась до боли остро. Она вскружит голову столичному художнику.

Мужик, он все равно кобель, хоть деревенский, хоть городской. Приспичит – обо всем забудет. Шурке даже не пришло в голову задуматься, женат ли Темлюков, есть ли у него дети. Шурке наплевать. Женат, так разведется. Все зависит только от нее.

Обед в гостиной Клыкова подходил к концу. Темлюков давно не объедался. Но Надя накрыла такой стол, что удержаться гостю не удалось. Холодная осетрина, кулебяки, грибы соленые, грибы маринованные, легкий супчик из шампиньонов с белыми бобами – ив финале на великолепном кузнецовском блюде румяный поросенок. Из маленького запотевшего графина петровского стекла водку разливал сам хозяин.

Темлюкова дом заказчика весьма озадачил. Павловская гостиная красного дерева с дивным большим овальным столом и буфетом. Кокетливая люстрочка с амуром французской бронзы в хрустальных слезках.

Стены, обитые шелком в мелкий цветочек. И живопись. Пейзажи Клевера, картинка Маковского, стадо на водопое Пластова.

Порадовавшись реакции гостя, Клыков добродушно усмехнулся:

– Не ожидал, Константин Иванович, найти таким дом колхозника?

– Ну, допустим, какой вы колхозник, я понял при первой встрече. Но, признаюсь, не ожидал.

Надя, в легком шелке и маленьком фартучке из «Березки», счастливая, что угодила гостю, красивая и румяная от рюмки водки, внесла в хрустале компот из райских яблочек.

– Довольно! – взмолился Темлюков. – Не могу.

Заметьте, уважаемый заказчик, художника надо держать голодным, как дворового пса. Если станете меня закармливать, не видать вам Центра искусств.

– Учтем, Константин Иванович. Прошу в кабинет, подегустируем из моего бара.

Темлюков, разглядывая библиотеку Николая Лукьяновича, к своему удивлению, не обнаружил классиков марксизма, о чем не без ехидства заметил хозяину.

– Все есть. И полное собрание Владимира Ильича, и «Малая Земля» Леонида Ильича, и Маркс, и краткая биография Иосифа Виссарионовича, хоть это теперь и не слишком модно. Все есть. Только в директорском кабинете правления. А уж дома, не обессудьте, не держу, – Клыков развел руками. Мужчины посмеялись. – Завтра прошу ко мне в служебный кабинет. Там и классиков увидите, и на аванс подпись получите. Дружба дружбой, а денежки врозь. Мы с Надей вас проводим.

• Предыдущая
• 5/38
• Следующая