Журнал "Если" 2009 № 9 - Галина Мария Семеновна - Страница 8

— Дура ты, — почти ласково сказал Радим. — Во-первых, ничего у тебя не получится, а во-вторых, на черта ты возишься с этой грязью?

— Все у меня получится, потому что я всю жизнь с грязью вожусь! — сорванным голосом закричала девчонка. — Ты вон чистенький и ухоженный, мамочкин любимчик — что ты можешь знать? А я всю жизнь в услужении, в приживалках! И у кого? Хозяйка — дура, свинья самодовольная. У нее ни рода, ни души — одни червонцы! Это ее муженек пустил нашу семью по миру! Отец погиб, мама умерла, а эта свинья взяла меня в служанки... из жалости! Ты хоть знаешь, что это такое, терпеть придирки и ждать, когда ж появится кто-то добрый и прекрасный и заберет меня от них! Сперва я надеялась, что приедет кто-то из родных, а потом узнала, что весь род вымер и мне остается надеяться только на добрую фею. Знаешь, что это такое, когда в двенадцать лет не во что верить, кроме придуманной феи, потому что в настоящей жизни нет ничего, кроме выволочек и головомоек... Даже веру в бога эта тварь присвоила себе. Тебе когда-нибудь приходилось молиться под угрозой порки? Ты знаешь ли вообще, что такое порка?!

— Знаю, — Радим выпрямился и расправил сутулые плечи. — Это когда ты бегаешь, как проклятый, и вместо «спасибо» каждый норовит дать тебе подзатыльник. И за каждый просчет хозяин дерет вожжами. Не понимаю, с чего ты решила, будто я был мамочкиным любимчиком. Я не помню родителей и всю жизнь был в услужении. Мальчик на побегушках, на постоялом дворе — такое тебе не приходилось пробовать? День за днем пинки и колотушки, и никакой надежды даже на придуманную родню и добрую фею. Но я... — Радим наклонился, зачерпнул темную силу, и на ладони привычно возник источающий яд паук, — я создал из окружающей грязи вот таких пауков и отправил всех обидчиков туда, где они должны быть.

— А я, — тихо произнесла девушка, — создала из умершей благодати птицу и улетела от людей навсегда. Мне было нетрудно сделать птицу, ханжество разливалось вокруг нашего дома толстым слоем, словно взбитые сливки на хозяйкином пироге. Говорят, когда-то злые чародеи убили там архангела. Но ведь это страшно — жить там, где кого-то убили! А они стремились окунуться в чужую смерть и видели в том счастье. Даже если бы они не были столь бесчеловечны, я не смогла бы быть с ними рядом. Поэтому я улетела от людей, с тех пор живу одна и делаю из мертвого живое.

— Значит, ты Эстель, светлая владычица и мой главный враг, — произнес Радим.

— А ты — темный повелитель, чье имя неназываемо, — без тени боязни проговорила Эстель.

— Меня зовут Радим.

— Мне плевать, как тебя зовут. И мне плевать, как звали меня прежде те люди. Они давно умерли, их больше нет. А меня зовут Эстель, и я тебя не боюсь.

Она опустилась на корточки, провела ладонью над самой землей, собирая расплескавшуюся благодать — кровь погибшего феникса. В самой Эстель и сейчас не добавилось мощи, но Радим знал, что девушка, несчастная и забитая, может в любую секунду создать из собранного света нечто, способное справиться с любым врагом. Радим знал это потому, что сам мог выпустить на худенькую девчонку звероподобную тварь, напоенную темной силой.

— В мире не осталось чудесного света, — не поднимая головы, произнесла Эстель, — но я все равно воскрешу Айра, и тогда тебе придется худо.

— Я прежде оживлю Гарра, — возразил Радим, — и мы посмотрим, кому будет хуже.

Эстель не ответила. Возможно, она была полностью поглощена своим делом, а может, ей нечего было возразить. Коготь дракона в хозяйских руках излучал черное сияние, владычица света чувствовала его и понимала, что в гонке творения противник и впрямь обгонит ее.

Радим стоял, сверху вниз глядя на своего извечного врага. Потом отвернулся и ступил в реку. Теплую воду вместе с погибшей рыбой давно снесло течением, поток, берущий начало в ледниках, снова был до судорог холодным. Вода ощутимо сбивала с ног, идти приходилось очень осторожно. Радим зашел по колено, наклонился, нашарил на дне искореженную корону. Холодное золото жгло пальцы волшебным огнем, но Радим не выпустил находку и с короной в руках выбрался на берег.

— Вот, держи.

Эстель выхватила из рук Радима корону, прижала к груди. Потом медленно выдавила одно слово:

— Спасибо.

На этот раз не ответил Радим.

Некоторое время они молча занимались каждый своим делом. Свет и тьма, смешавшиеся в недавней битве так, что их, казалось, вовеки не разделить, почувствовав присутствие хозяев, незримыми потоками стремились каждый в свою сторону. Веками здесь было чисто: ни скверны, ни благодати. Так же чисто стало и теперь.

Можно уходить.

Радим последний раз окинул взглядом ущелье, потом приблизился к Эстель и спросил:

— Ты придешь сюда еще?

Эстель осталась неподвижна, только рука ее продолжала оглаживать камень, словно собирая остатки света.

— Я приду сюда завтра, — сказал Радим.

— До завтра я не успею воскресить Айра...

— Гарр тоже еще не успеет родиться. Но я все равно приду и буду ждать.

Шел год 1449 от Рождества Христова, и мир вот-вот должен был измениться. Перемены приближались незаметно; во всяком случае, в небольшом торговом городке Кесуике, стоявшем в холмах близ озера Дервентуотер, никто не подозревал об открытии, которое сначала назовут La Hachette. Но и это было далеко не все...

Вот уже семь лет сэр Джеральд каждый день вставал за полчаса до рассвета и отправлялся на берег Дервента. Там он взбирался на огромный валун и неотрывно смотрел на воду и на длинный деревянный мост, соединявший левый и правый берега реки. Утро неизменно заставало его сидящим на скале, которую в Кесуике прозвали Сторожевым Камнем Джеральда.

Все жители города прекрасно знали, что рыцарь терпеть не может, когда кто-то мешает ему во время его одиноких предутренних бдений. Именно поэтому сэр Джеральд не на шутку рассердился, когда заметил в серых сумерках чью-то движущуюся фигуру. Сначала он признал в ней мужчину с ребенком на руках, но потом обратил внимание, что сверток, который незнакомец прижимает к груди, как-то странно светится. Не доходя нескольких шагов до того места, где сидел Джеральд, человек остановился, и рыцарь разглядел блеск кольчуги и очертания стального шлема у него на голове.

Прежде чем спуститься к воде, Джеральд натянул тетиву лука. Пришелец выбрал для своего появления крайне неудачное время, и рыцарь уже собирался объявить ему об этом, когда заметил на речной глади небольшую лодку. Любопытство пересилило гнев, и Джеральд опустил лук. Осторожно ступая по сырой от росы траве, рыцарь спустился к воде.

При ближайшем рассмотрении лодка оказалась не больше полуярда длиной. На дне ее горели шесть толстых свечей. Над ними было установлено бронзовое подобие длинной, поджарой собаки: лапами она упиралась в борта, голова с открытой пастью была обращена к корме, а поднятый хвост и зад смотрели как раз в ту сторону, в какую лодка должна была двигаться.

— Вам известно, сэр, кто я такой? — проговорил Джеральд. Он чувствовал себя заинтригованным и решил говорить вежливо.

— Вы — храбрый рыцарь Джеральд Эшдейлский, — послышался в ответ негромкий, но уверенный голос. — Каждое утро вы сидите на этом камне и грезите о мести.

— В таком случае, назовите свое имя.

— Мое имя Тордрал, сэр.

— Как, сам знаменитый мастер-оружейник?!..

— К вашим услугам, сэр. — Пришелец слегка поклонился.

— Какое же дело привело тебя сюда, мастер Тордрал?

— Вы правы, сэр, у меня есть к вам дело, и, может статься, очень важное дело... Взгляните-ка на эту лодку. Как вам кажется, что это такое?

Джеральд уже собирался приказать Тордралу идти своей дорогой, но не удержался и бросил взгляд на странное сооружение.

— Это медная или бронзовая собака, под брюхом которой горят шесть сальных свечей. Из головы, насколько я вижу, торчит кран. Он... ага, понятно! Пародувные мехи! Я видел такие во Франции.