В плену у мертвецов - Лимонов Эдуард Вениаминович - Страница 18

• Предыдущая
• 18/75
• Следующая

Ему со мной было удобно. Я просыпался при подъёме, перестилался, и ложился под фуфайку. Он со стонами выползал и совершал то же самое, укладывался под свою фуфайку. Через несколько минут Zoldaten приезжали забирать мусор. Открывали, гремя ключами, дверь. Я вскакивал, кидал мусор в бадью на колёсах, и ложился. И лежал в дремоте ещё с час, до тех пор, пока не привозили завтрак. Этот час – самый неприятный час дня для меня. Сознание того, что обнаружил себя в тюрьме, давит. Воспоминания о воле, о счастливых днях на свободе, лица и интимные части тела любимых женщин приходят и дестабилизируют успокоенную сном психику. Дальше легче. Дальше развозят завтрак. До августа я запихиваясь пожирал каши с сахаром. Сейчас отказываюсь. После завтрака: прогулка. Я не пропустил ни одной прогулки. Дело чести. Я должен быть железным человеком для Zoldaten, для следователей (им докладывают, как я держусь). Я хожу на прогулку в дождь, в холод, в жару, после добавления новых убойных статей в моё обвинение… Мишка всё это время спит. Он ходил на прогулку только три раза из более чем ста дней, просиженных нами совместно. Мишке со мной удобно, я говорю. Потому что это я вскакивал и кидал наш мусор в бадью на колёсах и ему не приходилось ломать его новый, только что пришедший сон. Он не шевелился. Ему не приходилось отвечать физиономии Zoldaten, возникшей в кормушке и произносить, насилуя себя: «Нет, я не иду гулять». Ему не приходилось отвечать отказом на предложение баландёрши: «Завтракаем? Манную кашу будете?» Он скрипел себе челюстями и левитировал в своих снах бандита и сына художника. Вероятнее всего он ехал в «родном» (т.е. иностранном) автомобиле, и у него отсасывала темноволосая тёлка. Он любит темноволосых.

Ну разумеется, и без него я вёл бы себя точно так же, как с ним. Избавлялся бы от мусора, говорил бы «да, разумеется» на предложение прогулки, брал бы или не брал манную кашу в зависимости от настроения. Но всё равно ему было крайне удобно быть заселенным со мною. Я не только не поедал его дачки, но у меня были лучшие дачки, и он с удовольствием ел мои колбасы. Последний месяц он вообще оказался без передач. Поскольку и его родители и жена согласно уехали отдыхать. «Вот тебе твоя благородная, воспеваемая тобою семья, получи! Они не могут отказать себе в отдыхе, а ты сидишь тут без подпитки!» Он защитил институт семьи вообще и свою семью пылкой речью и спокойно стал есть мою колбасу и мои салаты. Мне не жалко.

Я приходил с прогулки, а он спал. Впечатление – будто попал в лазарет. Смотреть на его всё утончающийся трупик было муторно. Я мыл руки, не глядя на него, решительным жестом перемещал дубок к кровати, доставал с нижней полки дубка ручки и тетради. Кипятил в кружке кипятильником зверский чай, и начинал писать. При нём я записал «Очертания будущего», полностью записал «Мою политическую биографию», и сделал первую пьесу в моей жизни: «Смерть в автозэке». Пока он спал. И хрустел зубами. В этом состояло моё превосходство, творческого человека над бандитом.

Несколько вечеров я заставил его говорить. Я брал тетрадку и раскалывал его, уговаривал на тематический вечер. Скажем, я задавал тему: «Зона», и он сообщал мне о зоне всё, что знал, а я быстро записывал. «Красные зоны – это те, где правят бал менты, чёрные зоны – те, где всем заправляют воры и авторитеты, где собирают общак. Самая воровская зона – это „сотка“ в Твери, зона во Владимире тоже чёрная, там раньше смертники сидели. Чёрная зона в Краснодаре пользуется славой, туда все хотят попасть, туда мешками закидывают „план“. Там, где строгий режим, – везде нормально», – поясняет Мишка.

«Основные красные зоны в Волгограде, в Саратове. В Чувашии была красная зона. Неизвестно, что там сейчас. Дело в том, что ориентация зон часто меняется. Пришёл новый „хозяин“ – начальник изолятора с характером, закрутил гайки – зона из чёрной становится красной», – поясняет Мишка.

"В Иваново неплохая воровская зона. Ещё зоны подразделяются по назначению: в Мордовии есть лагеря для наркоманов и для иностранцев. В Нижнем Тагиле сидят бывшие мусора. Красные зоны – дисциплинарные. Зэки ходят в столовую строем. С песнями. С повязками «СДП», с дубинками и рациями расхаживают по зоне зэка из «Секции Дисциплины и Порядка». Построения на чёрной зоне – два раза в день, на красной – четыре раза в день. На красной зоне – футболку, носки и трусы носишь свои, а роба, коцы и фуфайка – казённые. На чёрной зоне носят своё.

«Есть целая куча общаков: воровской, хатный, больничный, – учил меня Мишка. – Когда приходит „кабан“ – дачка, самое ценное – сигареты, чай, сахар, конфеты. По возможности даёшь из одного килограмма – ну грамм 300 на общак. Обычно на зоне около 1500 зэков. Разделены они на отряды. В отряде может быть сто человек».

Такие заветы оставил мне Мишка. Он рисовал мне свою камеру на Матроске. Объяснял, как и что в камере называется. Где кто живёт. Полезные для революционера сведения давал.

Тринадцатого сентября, мы только что весело закончили обедать с Мишкой и Шамсом Ибрагимовым (последний даже кружки всем вымыл с содой), пришли Zoldaten и заявили нас всех троих на выход с вещами. Мишка ушёл вторым. Мы обнялись. Так вот кончилась наша короткая тюремная дружба. Последним вывели меня. Камера № 46 осталась одна.

После обеда 11 сентября Мишка спал. Он вернулся со встречи с адвокатом, пообедал, пощёлкал кнопкой телеящика, повертел радио и, не в силах сопротивляться хронической летаргии, улёгся. Шамс, таджик, вчера лишь закинутый к нам в хату, ещё утром был увезён на суд. Я сидел за дубком и читал накопившуюся с субботы прессу: два номера «Коммерсанта» и «Независимую Газету». Перечитывать статьи мне приходилось по нескольку раз, поскольку вчера мне продлили срок содержания под стражей на три месяца, подло, перед самым отбоем принесли бумагу следователя, а мы ждали все, адвокат, СМИ и я, что одиннадцатого я выйду под подписку о невыезде. Утром на прогулке «Эхо Москвы» сообщило: «Сегодня выходит на свободу скандальный писатель Эдуард Лимонов. Генеральная прокуратура постановила заменить ему меру пресечения на подписку о невыезде». Каково мне было это слышать, когда со вчерашнего вечера я знал, что меня не выпустят! В 15 часов канал ТВ-6 показал телезрителям пустые ворота Лефортово, моего унылого и злого адвоката Сергея Беляка и пояснил, что «Лимонов оставлен под стражей ещё на три месяца». Мишка ещё не спал и был удивлён кадрами на ТВ-6, так как я разумно ничего ему не сообщил о готовившемся освобождении.

Железный человек, распронаёбена мать, я сидел, и тупо пытался погрузиться в строки. В довершение всего, во всех трёх газетах были помещены материалы обо мне! Если «Независимая Газета» опубликовала всего лишь мою статью, назвав её письмом, то «Коммерсант» объявил во всеуслышание, что я выхожу сегодня! Каково мне было читать газеты после этого. Я подозревал, что 11 сентября самый говёный день моей жизни.

Телевизор я оставил работать, но звук был выключен. Телевизор стоял на другом дубке у двери, и на маленьком белом параллепипеде мелькало изображение. Я ждал 17-часовых новостей. Справа, за стеклом, угадывалось на воле осеннее солнце. Каково так вот сидеть, зная, что для того, чтобы выйти из-за решётки, тебе не хватило трёх с лишним часов! Я мог бы быть уже на свободе, шёл бы по московской улице, окружённый пацанами-партийцами, пил бы пиво, обнимал бы девочку.

Мать его, этого зампрокурора, который вместо зампрокурора Колмогорова, Колмогоров уехал в отпуск, подписал бумагу номер два, по которой меня не освободили, но продлили мне арест.

Железный из железных, я неукротимо читал. Перечитывая свою статью, неуклюже переозаглавленную «Независимой Газетой» – Инвективы террориста, причём террориста без кавычек, я увлёкся своей статьёй. Я пожалел, что статью переозаглавили, у меня она называлась «Реставрация». Я отметил несколько неудачных сокращений. О зачем! И я начисто забыл о телевизоре.

Когда я взглянул на экран, там горела чёрными клубами башня World Trade центра. Во, вздор какой! – где же «Новости»? – подумал я, и сдвинулся по шконке, предполагая сменить программу. Но прежде я включил звук. Диктор, заикаясь, говорил о страшной катастрофе, упомянул самолёт, и я понял, что самолёт влетел в здание Мирового Торгового Центра. «Нам неизвестно, что это за самолёт, и почему он отклонился от курса», – провещал диктор. Последовала пауза, и затем диктор закричал, задыхаясь: «Второй самолёт! Летит!» Через мгновение я увидел, как в башню World Trade центра номер два воткнулся игрушечный аккуратный самолётик, и, расплескавшись, вышел из Мирового Торгового с другой стороны в форме клякс и капель на экране!

• Предыдущая
• 18/75
• Следующая