Торжество метафизики - Лимонов Эдуард Вениаминович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/41
• Следующая

Бадри не шел досыпать, но утра в колонии номер тринадцать, как и в губернии номер пятнадцать, были зябкими, выла сирена промзоны, Бадри менял своим рыбкам воду. Безусловно, рядом с фактической биографией у меня происходит и моя мистическая биография. И сцены этой мистической биографии были мне доступны в пророческих видениях за десятки лет до того, как они произошли. А потом пошли и дожди над колонией номер тринадцать, над портретом девочки-Демона и надо мной…

В июне пошли дожди с грозами. Погода стояла переменчивая, утром еще до подъема мы порой просыпались от страшного треска грома, словно рядом ломали огромные здания. Такой мощной гирей, свисающей с крана, знаете, ударяют по стене, и она потом долго трескается. Гром сопровождался вдруг таким ливнем, что на зарядку нас не выводили, и зэки счастливо толклись в пищёвке, согреваясь чаем. Однако, вылив миллионы тонн воды на заволжские степи, небо вдруг обессиливало, и уже через какой-нибудь час выходило знойное солнце. Обиженные, не дожидаясь команды Али-Паши, хватали щетки и ведра и бежали освобождать локалку от воды. Щетками быстро сгребали воду из отдельных мелких луж в одну большую и совками наполняли водою ведра. Выходил злой снаружи, но добрый внутри Али-Паша и, страшно ругаясь, назначал в помощь обиженным всегда одних и тех же зэка — штрафника Сычова, наркомана Кириллова, и еще десяток зэка был у него всегда в распоряжении. Это все были рабочие лошадки, по тем или иным причинам не находящиеся на промке. Я заметил, что Али-Паша никогда не позволял себе помыкать ни Васей Оглы, ни его другом Ляпой, ни мной, ни азером Ансором. Иерархические представления о мире четко присутствовали всякий день в голове Али-Паши, несмотря на то что он закусывал губы, как дикий слон, и производил впечатление необузданного.

Так вот обиженные и работяги носились как на пожаре, сгребая воду, наполняя ведра и утаскивая ведра к канализационному стоку, где их выливали через решетку. Спешить было куда, поскольку ежедневные три проверки не мог отменить и сам Господь Бог. А к проверке потрескавшийся асфальт локалки должен был быть сух. А не будет, так горе нам! В лагере №13 царит коллективная ответственность, и потому отряд, вовремя не осушивший свою локалку, будет наказан. Способов наказать существует множество. Самый легкий — это лишить отряд нужного количества очков за месяц и на этом основании запретить смотреть телевизор с 22-х до часа ночи в пятницу и субботу. Отсутствие же зрелищного мероприятия плохо влияет на психическое здоровье осужденных. Не посмотревшие ящик, раздраженные, они будут создавать опасные конфликтные ситуации, ссориться и получать наказания. О системе очков или баллов меня впервые проинформировал Юрка Карлаш. Оказалось, все деяния осужденных отряда оцениваются баллами. И ежемесячно совет колонии подводит итог. Я не помню, сколько баллов начисляли нам за каждую статью в газету саратовских осужденных, но был удивлен, что мало, десять, что ли. Юрка Карлаш знал все баллы за любую активность, он вообще тащил на себе всю, без преувеличения сказать, административную работу в отряде, вел двенадцать журналов. А помогали ему всего лишь несколько человек. Сафронов, пацан из Подмосковья, Кащук, украинец с манерами сержанта, из той же серии, что Лешка Лещ, но пятидесятипроцентный, разбавленный, и мелкий парень с веснушчатым носом, получивший «пятнашку» и сидящий уже тринадцатый год Воронцов. Спортивный, подтянутый, точный, в нем, казалось, не было изъяна, он был как активист-комсомолец; этот Воронцов все же, согласно Юрке, имел труднейший характер. Потому, перебывав на многих среднего звена должностях, он не удержался и слетел. Впрочем, я лишь хотел пояснить, что воду в локалке нужно было во что бы то ни стало тотчас после дождя всю убрать. Альтернативы не было. Вот мы и носились с водой. Хороший хозяин мог бы подумать своей тыквой и прийти к выводу, что локалку нужно переоборудовать. Сделать так, чтобы выдолбленные временем дыры были бы заделаны, а сам уровень земли чуть повысить к бараку и понизить к клумбе с цветами и деревьями. А близ клумбы была бы канавка, и по ней вода бы стекала в канализационную решетку и в сток. И тогда осужденные не бегали бы как на пожаре чуть ли не каждый божий день, занимаясь абсурдным деянием переноса воды, сизифовым трудом, в сущности. А в иные дни дожди выпадали по нескольку раз, норовя выпасть между поверками, потому авральное осушение происходило порой и дважды, и даже трижды в день. Так бы поступил хороший хозяин на своем участке. А хороший хозяин колонии так не поступал. Потому что хороший хозяин колонии должен измотать осужденных за день до предела. Потому на ямы и выбоины никто не покушался, даже наш сильный сверхчеловек Антон. Он знал, что ему не разрешили бы их заделать, если бы он имел глупость пойти с таким предложением к Хозяину. А он и не ходил никогда, потому что он умный сверхчеловек. Там всего-то надо было пару мешков цемента, а их бы загнал любой отец любого осужденного. Но как Сизифу богами было ниспослано наказание катить свой камень почти до верха горы, но чтобы потом камень неумолимо скатывался бы вниз, так и нам ниспослано было условие собирать небесную воду, а она прольется в тот же день опять. Или на следующее утро прольется. В сущности, сизифов труд — это очень русское наказание, как будто его выдумал чиновник ГУИНа — Главного управления исполнения наказаний. И затрат никаких — естественный холм, камень и осужденный Сизиф, Рашид, может быть, его звали.

Там, под мрачным небом заволжских степей, я выходил с кепи на башке и тоже хватался то за таз, то за ведро. Даже в последние дни, когда ждал уже освобождения, в это время осужденный имеет право на некоторые неписаные послабления. Но я не могу смотреть, как другие работают, и стоять. «Уйди, старый!» — кричали мне ребята. «Эдик! На хуй оно тебе надо!» — сипел надо мной Али-Паша. Я упрямо таскал с ними воду. Если ты можешь быть человеком, то будь им.

Да и трудно было устоять. Даже наши самые чопорные и привилегированные не выдерживали. Когда бегают с ведрами, наполняют ведра и тазы, сгребают воду и сметают ее щетками на клумбу, разве устоишь в этом матросском аврале? Небо вдруг раскалывалось, возникал, как прожектор, жгучий луч солнца, а вокруг еще густо-синие тучи. Физиономии осужденных, постные доселе, осветлялись, их посещал некий экстаз, который всегда возникает у русских, я заметил, в моменты коллективного аврала. Упоение диким темпом труда, взаимное соревнование какое-то, демонстрация трудовой ловкости и силы — все там под заволжским небом разворачивалось. Потом, господня влага — не самое худшее, с чем приходится работать. Лучше, чем валун Сизифа.

Каюсь, наблюдая их, мне приходили в голову преступные мысли, как бы эти все мужики и ребята разделались бы с государством и цивилизацией. И в первую очередь с городами Энгельсом и потом Саратовом, как раскатали бы их по бревнышку, растащили гололобыми муравьями. Под синими тучами с кинжальным солнцем. Возможно, именно это и угодно Высшим силам. Ведь допускали же они до работы очищения Разина и Пугачева и бесчисленные крестьянские восстания на Руси. Всегда шла борьба между начальниками-боярами-белой костью и черными людьми. А кто мы, как не черные люди. Кто мы еще? И даже одежка у нас черная. И страдаем мы по-черному.

Дождей в июне было много. Дул кислый ветер по утрам. Достигши большого искусства в области уборки постели и освоив хитрости умывания и посещения туалета, я стал выскакивать в локалку минут за пятнадцать до зарядки. И успевал подтянуться на сваренных из железных труб брусьях и раз тридцать отжаться от скамейки в глубине локалки рядом с железным ящиком со спортинвентарем.

В первый же день пребывания в 13-м отряде я чуть было не совершил косяк. Решив сесть в ПВО на дальние стулья, я уже опускался было на самый крайний справа в последнем ряду, но меня окликнул наркоман Кириллов. «Эдуард, не садись там, это места для обиженных». Так я узнал, что у нас есть обиженные. А места для них — три секции стульев в трех последних рядах справа от входа, если глядеть от входной двери. Три на три, следовательно, у нас было девять обиженных. Позднее, после того как расформировали восьмой и пятнадцатый отряды, обиженных стало одиннадцать. Панического ужаса в крике Кириллова не послышалось. Он лишь поднял лицо от пухлого детектива и приподнялся со своего стула. А я подошел к Кириллову и уселся рядом с ним. Кириллов высокий, худой, ему лет 25–27, голова у него тоже высокая и худая, как тонкая тыква. Я уже упоминал, что сидит он за наркоту по статье 228-й, и потому у него на сердце желтая бирка.

• Предыдущая
• 17/41
• Следующая