Торжество метафизики - Лимонов Эдуард Вениаминович - Страница 12
- Предыдущая
- 12/41
- Следующая
Антон отлепился от косяка.
— Идут. Внимание. Сафар, врубай телевизор!
Сафар исполнил, и на экране замелькали зеленые, синие, желтые саратовские новости. Если бы была зима, то новости были бы белые от снега.
Вошло очень много вольных людей. Пожилых женщин в летних платьях, пожилых мужчин. Среди них я признал короткостриженого с седым ежиком волос круглого Приставкина, маленького уполномоченного по правам человека Саратовской области Ландо и начальника ГУИНа, такого же маленького, как Ландо, генерала Шостака. Остальные не были мне известны. Чутким носом заключенного я сразу уловил запах спиртного. Да и красные физиономии выдавали их. Компания, видимо, только что отобедала. Обедали долго, с тостами, потому мы и ждем их тут, задыхаясь, так долго.
Саратовский уполномоченный по правам человека обратился к нам. Он сказал, что в Саратове проходит Международная конференция по правам человека и вот ее участники решили нас посетить в нашей колонии. И узнать у нас, нарушаются ли здесь, в колонии №13, где мы отбываем наказание, права человека. Тут г-н Ландо посмотрел на меня ласково и сказал: «А с вами мы поговорим отдельно. Господин Приставкин хочет поговорить с вами лично». Что я понял как просьбу заткнуться, если даже я настолько глуп, что начну перечислять нарушения прав человека в колонии №13. Я закивал согласно. До моего ареста, когда я смотрел на экране телевизора, как журналисты берут интервью у военнопленных или заключенных, я всегда поражался степени цинизма общества. Ну что может сказать бедный пленный (а заключенный тоже пленный), находясь в руках и в полной власти взявших его в плен мучителей, о своем состоянии? Когда он говорит: «У нас тут отлично», то он, разумеется, лжет по необходимости. Если он скажет, что тут у нас тяжело, невыносимо, что нас жестоко бьют за мелкие проступки, что бывали случаи, когда зэка опускают по приказу администрации, чтобы сломать, то его, пленного, могут через полгода придавить случайно упавшей на промке бетонной плитой, например. Мало ли от чего такой разговорчивый и принципиальный осужденный может умереть. Хозяйство в колонии большое. Тут и машины для производства теста на полторы тысячи человек, и котлы, в которые могут несколько Иванушек сигануть, чтобы омолодиться в кипятке. Поражает цинизм и журналиста, берущего такое «интервью», и цинизм общества, глазеющего на смирных и постных осужденных. Внутри у нас кипит кипяток. Хлещет.
Антон задал хорошо спланированный безобидный вопрос о трудоустройстве бывших заключенных. Впоследствии я не раз убеждался, что показное якобы послушание Антона только маска, только уловка для того, чтобы выжить. Что его бешеный темперамент ярко пылает под наброшенной им самим поверху золой. Что того пацана, который застрелил милиционера за то, что тот оскорбил его мать, ему удалось сохранить живым среди кровавых костей в колесе и жарких роз 13-й колонии. Кириллов поинтересовался, не ожидается ли изменений в статье 228-й, по которой он был осужден, то есть по обороту наркотиков. Приставкин сказал, что не ожидается. Более того, ожидается ужесточение в поправках, которые уже принимает Государственная Дума. Но что он сам лично этого не одобряет. Далее Приставкин посетовал на то, что в связи с тем, что изменен порядок представления к президентскому помилованию, представляют теперь регионы, общее число помилованных драматически сократилось. Разумеется, осужденных 13-го отряда интересовало, будет ли амнистия и когда. Все были уверены, что к 60-летию Победы в Великой Отечественной войне будет Большая Амнистия. Но вот будет ли какая до этого? Зэков всегда интересует это чудо природы: Амнистия. Надо бы называть этим чудным именем девочек, родившихся от зэков и зэчек. Амнистия. Есть же имя Анастасия.
Они скопились у телевизора. Телевизор у нас вделан в стену на высоте человеческого роста. Там они и ораторствовали. Затем потянулись к выходу. Ландо подошел ко мне и сказал, чтоб я шел с ними.
— Где мы можем поговорить с господином Лимоновым? — спросил он.
— Савенко, — поправил я его.
— В моем кабинете, — вызвался майор Панченко. И посмотрел на генерала. Генерал закивал.
И мы все повлеклись туда через большую спалку. У моей шконки Ландо остановился.
— Вот здесь спит господин Лимонов, — сказал он, обращая внимание их всех.
— Савенко, — поправил его я.
— Савенко, — повторил он.
— Нижнее место, — шепнула одна правозащитница другой, — у стены обычно занимают лагерные авторитеты.
Я хотел сказать ей, что это херня, тогда у нас полсотни авторитетов в отряде.
— Как у вас отношения с вашими товарищами? — спросил мужик в форме и с погонами полковника. Но не наш, не местный, вероятнее всего, инспектор из ГУИН из Москвы.
— Дружеские, — сказал я. — У нас в отряде множество музыкантов.
Так всей толпой мы докатились до выхода из отряда, там по обе стороны коридора смотрели друг на друга двери пищёвки и двери кабинета начальника отряда. Панченко отпер свои двери, и часть толпы вкатилась туда. Часть пошла смотреть нашу пищёвку. Там было что смотреть. Родственники осужденных вложили немало денег, цемента, плитки в наш образцово-показательный отряд. Там картины висели! Государство не дало ни копейки, но, надеясь на послабления режима, на Благословенное и Милосердное Преждевременное УДО, оплатили все это папы и мамы и этнические общины осужденных. Порой дарителей нагло обманывали, намеренно задерживали УДО, чтобы выдоить из родственников как можно больше, еще и еще стройматериалов, линолеума, цемента, плитки, унитазов, обоев. Плохо быть в колонии, если ты бедный и некому за тебя внести калым, но плохо и показать себя богатым. Тебя намеренно придержат в колонии, пока не обдерут как липку. «Хитрый лагерёк», да, следует согласиться с Васей Оглы. Мне показывали позднее человека, отстроившего нашу баню, а она была обширна и великолепна, не хуже сауны в казино. Он сидел свой срок, и срок его заканчивался. А УДО уже не имело смысла оформлять. Но ведь осужденным-то сидеть в этом великолепии лучше, разве нет? — могут мне сказать оппоненты.
Но подъем все равно в 5.45, скажу я, но на промку их все равно гоняют, но в столовой все равно сечка, но садиться все равно весь день не дают. Еще пытают культурой, по пять раз в день гоняют осужденных в клуб, а они мечтают выспаться… Но все равно избивают. Унижают. Я вспомнил этапных…
Итак, часть толпы ввалилась в кабинет Панченко. Хотели с нами там остаться сам Панченко и пара офицеров-оперативников. Но Ландо выпроводил их. Нас осталось шестеро: я, Приставкин, Ландо, еще один мужчина и две пожилые женщины. Они все по очереди пожали мне руку. Одна женщина сказала: «Мы гордимся вами». И все они называли меня Эдуард Вениаминович.
Потом Приставкин встал и выпроводил их всех. «Я хотел бы поговорить с Эдуардом Вениаминовичем наедине», — заявил он. И все вышли в дверь, включая Ландо. Из коридора растерянно заглянули в кабинет два наших оперативника. Такого вопиющего нарушения режима, чтобы необысканный господин остался наедине с осужденным, у них, я уверен, никогда не было. Однако что они могли сделать против личного представителя президента?
Приставкин сел рядом со мной. Там стояли, я забыл упомянуть, такие, как в кинотеатре, откидные кресла. Он сел, и от него на меня крепко пахнуло коньяком, выпитым им за обедом. Я жадно втянул воздух.
— Вы сейчас выше меня, Эдуард, — сказал он. — Знаете почему?
— Да полноте, бог с вами, — сказал я.
— Потому что вы в робе, а я при галстуке, — сказал он.
У меня было впечатление, что он свою фразу приготовил.
— Мы вас непременно отсюда вытащим, — сказал он. — Общество сейчас на вашей стороне. Вы Большой Русский Писатель, и вам здесь не место среди воров и убийц.
— Здесь есть достойные люди, — счел нужным сказать я.
— Значит, вы не придерживаетесь взгляда Солженицына на уголовников? Между тем это общая позиция русской литературы. — Он закурил.
— Может быть, — сказал я. — Преступления они совершали считаные минуты, часы, а все остальное время они не являлись и не являются преступниками. Люди как мы с вами.
- Предыдущая
- 12/41
- Следующая
