Будущее - Глуховский Дмитрий Алексеевич - Страница 43

• Предыдущая
• 43/139
• Следующая

— А можно Деву Марию посмотреть? — спрашиваю я у метрдотеля.

— Богохульники! Мерзавцы! Не смейте! — доносится до меня сдавленный вопль.

— Простите, — бледнеет метрдотель. — Через секунду буду с вами.

И бежит ко входу, где вышибалы пытаются поднять с пола пластающегося мужичка в черном сюртуке.

Я следую за ним. Руки чешутся.

— Оставьте меня! Оставьте! — визжит сюртук. — Осквернили! Осквернили храм!

— Полицию? — спрашивает запыхавшийся вышибала.

— Какая полиция?! «Скорую»! — машет руками метрдотель. — Видите же: сумасшедший!

У меня вдруг начинает покалывать руку. Это включенный на беззвучный режим коммуникатор: входящий вызов. Смотрю: Шрейер. Прикасаюсь к экрану, притворяюсь глухим. Не могу сейчас об этом говорить.

— Вы дрянь! Варвары! — продолжает вопить мужичонка в сюртуке. Приближаюсь, разглядываю его. И понимаю, что он... стареет. Ему точно больше наших предельных тридцати. Морщины... Редеющие волосы... Неприятно.

— И ты! Ты! Ты пришел к ним купаться в грязи! — Он замечает, что я на него пялюсь, грозит мне своим кулачком, сверкает белками.

Я улыбаюсь.

— Послушайте... Уважаемый... Это частное заведение... Мы имеем право пускать или не пускать клиентов на свое усмотрение... Вы нам репутацию портите! — делая гипнотические пассы руками, пытается утихомирить его метрдотель. — Ради бога, простите, — озирается он на меня.

— Ничего, — отвечаю я. — Я не спешу.

— Не могу набрать... Не дает... — пыхтит один из охранников.

— Содомиты! Вандалы!!! — Несмотря на внешнюю щуплость, у сюртука хватает сил выворачиваться из волосатых ручищ вышибал.

— Ай! Дайте, я сам! — Метрдотель шепчет что-то в коммуникатор. — Врачей... Да... Буйный... Не справляемся!

Наконец его скручивают. Двое громил садятся на него сверху, но он еще выгибается дугой, вращает глазами, брызжет слюной.

— Право слово, не понимаю, зачем скандалить? — Метрдотель отряхивает свою ливрею, переводит дух. — Сами посмотрите... Как у нас тут все... В идеальном порядке...

— Святая церковь!.. Псы!.. Псы нечестивые!

— Ну что вы как маленький? Святая церковь разве может платить за эти помещения? Посмотрите, какая громадина! Мы сами-то еле сводим концы с концами, а такие, как вы, пытаются у нас последних клиентов отвадить! Другие соборы, вон, посносили уже... А мы стоим!

— Блудниц... В храм... — хрипит тот.

— Да что вы с ним цацкаетесь?! — не выдерживаю я. Подхожу ближе, сажусь на корточки прямо перед этим психом.

— Кто же виноват, что у бородатого бизнес прогорел? — спрашиваю я у сюртука. — Две тысячи лет торговал себе душами и горя не знал, а потом раз — и прогорел! Кому ваша душа понадобится, когда тело не тлеет, а?

— Безумец! — кричит мне безумец.

— А у нас свободный рынок! Кто может аренду платить, тот ее и платит! Где твоя церковь? Обанкротилась! Не идет дело — закрывай лавку, нечего людям голову морочить! И пускай хоть бойни на твоем месте открывают, хоть бордель, бордели всегда нужны! А ты не нужен!

— У нас закрытый мужской клуб, — укоризненно поправляет метрдотель.

— Ты одержимый! Одержимый! — Он крутится в судорогах, словно одержимый.

— Ты мне фальшивку впариваешь! Не нужна мне твоя душа! Я не хочу в твой рай! Твой рай сырыми яйцами на штукатуренном потолке нарисован! Вот тебе твой рай! — Я плюю на пол.

— Ты в аду гореть будешь!!! — У него на губах выступает пена. Эпилептик; я так и знал.

— И ад твой тоже из яичного белка! — смеюсь я ему в лицо. — Один ты в него и веришь! Никто больше не верит, кроме тебя, идиота! А знаешь почему?!

— Сатана... Ты сатана! — Он бьется уже тише, силы иссякают.

— Потому что ты стареешь! Думаешь, не видно? Потому что прошляпил настоящее свое бессмертие! Потому что баба от тебя залетела! Согреши-и-ил! Потому что тело твое дырявое все, из тебя жизнь протекает! Вот о душе и вспомнил! Приперся воевать! А у нас тут свои законы! У нас тут и без бога все прекрасно! Мне твой бог не указ, ясно?! Пускай старичьем командует! А я всегда молодым буду!

— Сатана... — Он трудно дышит, обмякает.

И только тут входит бригада «скорой помощи». Ему засовывают что-то под язык, пристегивают к носилкам, сканируют пульс, сердце. Его взгляд блуждает.

— Какую-то ерунду несет... — объясняет метрдотель медикам. — Оскверняем храм, мол. Мы, наоборот, так сказать, культурное наследие сохраняем... Как ответственные собственники...

— Редкий случай, — важно кивает старший бригады, мулат с аккуратной бородкой. — Мы дали ему седативчиков, а в деталях будут в психлечебнице разбираться.

— Это из-за сериала, наверное...

— Эк вы его отделали, — жмет мне руку один из вышибал, когда фанатика наконец выносят вон. — По психологии!

— По психологии, — повторяю я за ним, криво улыбаясь. Меня колотит.

— Вы, кажется, хотели на нашу Деву Марию взглянуть, — любезно напоминает мне метрдотель. — У нас как раз новая.

Богородица оказывается совсем неожиданной: остриженная под горшок блондинка без макияжа, одетая в простое белое платье вроде греческой хламиды. В руках — завернутая в пеленки кукла.

Она красива, да, но в меру — пышногрудая позолоченная Эсфирь затмевает ее, да и кукольная Ребекка — настоящая звезда по сравнению с этой пейзанкой. Но что-то в ней...

— Вот... Решили менее традиционно подойти...

— Я беру. На час.

— Желаете тут остаться, или?.. В подвале есть свободные номера. Глупейшая декорация — рождественские ясли. Но ничего — хлев так хлев. Какая разница?

— Тут.

Он шепчет что-то, и сверху опускается красный занавес, оставляя нас с Пресвятой Девой наедине, за кулисами, и отсекая напрочь свет и звук остальной земли. Она изучающе смотрит на меня, не выпуская куклы из рук.

— Убери это куда-нибудь... — Я отмахиваюсь от младенца Христа. Она послушно прячет куклу под какую-то тряпку.

— Как тебя зовут?

— Мария.

— Ну да, — усмехаюсь я. — А я Иосиф.

— Привет, Иосиф. У нас час, да?

— Пока да.

— А можно, мы просто так посидим чуть-чуть? — вдруг говорит она. — Сегодня день такой долгий, обычно никого, а сегодня один за одним идут, даже пообедать не успела. Говорят, какой-то сериал запустили, вот все и вспомнили... Хочешь кофе?

— Нет. Но... Но ты пей.

И она достает откуда-то самонагревающуюся баночку кофе со сливками, вытягивает ноги, закрывает глаза, прихлебывает кофе маленькими глотками. Потом быстро курит сигаретку.

Я тем временем разглядываю убранство хлева: плюшевые чучела овец за пластиковыми оградами яслей, искусственный вьюнок на беленых стенах... На одной из них — раскрашенное распятие, отлитое из композита. Декораторы-кретины перестарались с клише, не учли хронологии.

Нарисованная кровь сочится из Христовых ран, в которых он сам виноват, которых не захотел избежать, членовредитель. Он сам себе их нанес чужими руками, чтобы вогнать в долги нас всех. Расплатился авансом за наши грехи, которых мы не совершали. Заставил тысячу поколений людей рождаться виноватыми и всю жизнь с процентами возвращать ему этот навязанный кредит. Спасибо.

Дева Мария гасит сигарету, благодарит меня улыбкой.

— Мне раздеться самой или сначала раздеть тебя?

— Не надо меня... Давай ты.

Мария поднимается медленно, не сводя с меня глаз, и правой рукой сталкивает платье со своего левого плеча — худого, белого, простого. Потом левой рукой опускает ткань с правого — хламида скользит вниз, обтекает бедра и падает к ее ногам. Она стоит передо мной нагая, прикрывая только соски.

Смотрю я на нее, а вижу перед собой все равно — синяки на тонких запястьях и косо остриженные темно-русые волосы, и высокие скулы в ретуши, и заход вечерних желтых глаз. Мотаю головой, чтобы вытряхнуть из нее образы, льдинками засевшие в моих нейронах и аксонах.

Освободи меня, молю я беззвучно Деву Марию. Избави от бесов, ибо одержим.

Я — чаша, наполненная до краев черным дегтем. Я стою смирно, боясь расплескать себя. Забери излишек дегтя, вытяни из меня яд. Я подаюсь к ней.

• Предыдущая
• 43/139
• Следующая