Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник) - Вересов Дмитрий - Страница 45
- Предыдущая
- 45/234
- Следующая
Аврора с любопытством, однако нисколько не кокетничая, посмотрела на мужчину, который все еще поддерживал ее за локоть. Светлые волосы, седые виски, лет. Лет, должно быть, около сорока, худощавый. Симпатичный.
– Извините нас, – повторила Аврора и, услышав знакомый сердитый визг, обычно издаваемый Вадиком, если он ободрал коленку или посадил здоровую занозу, обернулась, вспомнив наконец о ребенке.
Драка была в разгаре. Эти двое, в шубках, меховых шапочках и валенках похожие на медвежат, колотили друг друга всерьез, даже, кажется, пытались кусаться.
– Нет, это ты не умеешь! – кричал расхристанный Вадька, похоже, оборвавший в драке все пуговицы на шубке и потерявший шарф. – Сам научись на санках кататься! Буржуй!
– Сам буржуй! – возмущенно басил другой мальчишка. – Сам! Сам сидя на стуле ехал!
– А сам не сидя?! – пытался восстановить справедливость Вадик.
– Я не сидя! Я на коленках стоял, как в цирке! А ты не умеешь, ты маленький! Ты и драться не умеешь, тебя в солдаты не возьмут!
– Не умею?! – возмутился Вадька. – Вот как дам!
И дал-таки изо всех цыплячьих сил. И попал мальчишке по носу, да так удачно, что расквасил. А тот, перед тем как зареветь, тоже дал и попал Вадьке по губе. Все произошло на удивление быстро, родители не успели разнять драчунов, и те ревели, размазывая слезищи и кровь по мордашкам. Их умыли снегом, обтерли носовыми платками, погрузили на санки и повезли в медпункт, который вроде бы существовал на пункте проката. Губа у Вадика распухла и стала похожа на зачаточный хобот, а мальчишка, которому досталось от Вадика, прижимал к переносице отцовский платок с завернутым в него кусочком льда, пыхтел и тянул носом.
Аврора запыхалась и начала отставать. Тогда мужчина, представившийся Михаилом, составил санки паровозиком и сам покатил их, почти бегом. Аврора неслась вприпрыжку и все извинялась на ходу:
– Вы извините нас, Михаил. Понимаете, я Вадика одна воспитываю. У меня, видите ли, муж погиб, утонул, еще до того, как Вадька родился. А я не всегда понимаю мальчишек. Я даже не знаю, можно ему разрешать немножко драться или строго пресекать. Вообще-то они дерутся в детском садике, играют в войну, ну и. У них там все всерьез, и роли распределены: Чапаев, Петька-пулеметчик, Анка-пулеметчица. И тут же – Щорс, Котовский, и тут же маршал Жуков и пионеры-герои – Валя Котик, еще кто-то. И все они против Петлюры, батьки Махно, а также Гитлера. Такое вот смешение времен.
– А кто, интересно, за Гитлера и прочих? – заинтересовался Михаил.
И Вадик, который прислушивался к разговору взрослых, облизывая ставшую неудобной верхнюю губу, подробно ответил:
– Кто же согласится Гитлером? Мы вот и решили, что Петлюра – наша воспитательница Ирина Антоновна, это которая старая и злая, – молодая-то Майя Никаноровна – она ничего – и еще нянечка бабуля Манефа – она барон Врангель, потому что врет, что у нас рога вырастут, если мы в тихий час не будем спать. А как тут спать, если Ханька Либерман «Смело, товарищи, в ногу» поет, а Надька Пушкова своими штанами хвастается – это такие, которые штаны и чулки одновременно, и лифчик носить не надо, поэтому она одевается быстрее всех, за сорок секунд, как пожарный. А Паулинка Тауре про свою Стрелку брешет, что она говорить умеет, а Лилька Ванденью – это Анка-пулеметчица – из пулемета по белым – тррра-та-та-та-та. А Гитлер у нас – морская свинка. Она рыжая. Ее зовут Адольф, и она все время ест и какает.
– Ну и дела, – подивился Михаил. – А Олег, вот этот самый шкет с расквашенным носом, в садик не ходит. Отказывается. Упирается – и ни в какую. А бабушка Матрена наша с ним не справляется.
А потом, понизив голос, добавил:
– Мальчишка без матери растет и распустился. То есть даже не распустился, а. Просто у нашей деревенской бабушки свои понятия о том, как мальчишек воспитывать. А мне некогда, все на службе. Вот в этот раз зимой отпуск взял да на нашу ведомственную базу приехал, Олежку выгулять, на лыжах покататься, на буерах по заливу.
– И куда это мы едем, пап? – с подозрением спросил вдруг Олежка, гнусавя сквозь платок.
– Куда положено, по-твоему, везти раненых бойцов? В медсанбат, разумеется, – ответил Михаил.
– Уколы делать не буду, – надулся Олег. – В поликлинике уколы и здесь еще. Баба Мотря говорит, что уколы всякие, прививки там – это все х. Ну… ерунда, в общем.
– Олег! – одернул мальчика Михаил. – Баба Матрена старая и в медицине ничего не понимает. Кроме того, далеко не все слова, ею употребляемые, можно произносить вслух. Считай, что они безнадежно устарели и в обществе вызовут только смех.
– А баба Мотря говорит, – упорствовал Олежка, – что вместо прививок надо столетник пить с медом на спирту. Я сам слышал, как она тете Мине говорила. По столовой ложке три раза в день перед едой. И все как рукой снимет. И завал, и теснение в грудях, и нарушение… нарушение в месячнике, что ли? И нервы, и что-то там у дяди Жени навсегда восстанет, только я не понял что. Мировое средство. А если добавить толченой солодки, то.
– Олег, я все же вынужден тебя прервать. Детям, да и взрослым, не стоит рассуждать о том, в чем они не смыслят. Несерьезно получается, согласись, – наставлял Михаил Олежку, а потом повернулся к Авроре и грустно, но с подсознательным умыслом, в котором не отдавал себе отчета, сказал: – Плоховато нам без мамы.
Аврора из деликатности не спросила, что же случилось с матерью Олега, тем не менее одиночество интересного мужчины не могло не пробудить дремавшего до поры до времени женского охотничьего инстинкта. И Аврора привычным движением поправила волосы, приподняла воротничок куртки, стянула варежки, чтобы продемонстрировать ухоженные руки с протяженными пальцами, розовые раковинки наманикюренных ноготочков.
* * *
В пункте проката им показали дверь с облупившимся красным крестом. В медицинском кабинете пахло, так же как на лыжно-саночном складе, лыжной мазью и ботинками и царил полумрак. За столом восседала тетка в белом колпаке до бровей и в халате поверх свитера и согревалась чаем. Она отставила чашку и деловито спросила:
– Травма? Руки-ноги целы?
– Руки и ноги целы, головы вроде тоже. Нос вот и губа, – объяснила Аврора.
– Ерунда, заживет, – пожала плечами тетка. – Снегу побольше на нос, если еще кровит. Перелома нет, я же вижу. А губа через пару дней будет как новая. Могу зеленкой намазать. Надо?
– Сама себе губу зеленкой мажь, – пробурчал Вадик, ретировавшийся за спину матери.
– И нос, – исподтишка добавил Олежка, – и уши, и ж.
– Вот как, значит, нынче детей воспитывают. Грубить старшим им нынче позволено, – спокойно констатировала тетка, видимо, обладавшая отменным слухом, и повернулась к пострадавшим тылом. – Чай вот остыл, – сказала она спиной, – и что было приходить, насмехаться? А зеленка всегда полезна. Вот я сейчас кому-то язык намажу.
– Олег! – строго сказал Михаил. – Напоминаю: не все следует повторять из того, что баба Мотря говорит. Иногда мне кажется, что у нашей бабушки слишком богатый словарный запас, – добавил он, обращаясь к Авроре.
Аврора и Михаил, чтобы не рассмеяться, нахмурились, подхватили раненых драчунов и вышли на воздух.
– Что ж, нам на станцию, – вздохнула Аврора, – а вам нос лечить. Приятно было познакомиться.
– И мне очень приятно, – отозвался Михаил. Если бы не Олежкин нос, он решился бы пригласить эту милую даму с сыном в ресторан. Но, видно, не придется продолжить знакомство. Жаль, а все же. – Прошу прощения, но вы не назвали своего имени.
– Аврора. Аврора Францевна.
– Очень красиво. Аврора – заря.
Вообще-то Михаил никогда не был склонен к поэзии, а тут – понравилось. Очаровательная женщина, полна обаяния. Нежные розовые щеки. Как это? Ланиты. А глаза! Голубые сапфиры, так и сияют, как будто подсвечены изнутри. Ах, как жаль!..
– Я подозреваю, что не заря, а революционный крейсер, – рассмеялась Аврора, – надо будет спросить у родителей, в честь чего они меня назвали. А где же опять мальчишки? – спохватилась она.
- Предыдущая
- 45/234
- Следующая
