Владычица Безумия - Ли Танит - Страница 1

• 1/43
• Следующая

Над миром сгущались сумерки и юноша, сидевший на высокой плоской крыше, закинул голову, любуясь величественным куполом неба. Затем опустил глаза к книге, которую держал в руках, и громко прочел:

— «Синие очи у возлюбленной моей, синие, как вечернее чистое небо. Звезды прекрасны в сияющем одеянии своем, но ни одна из них не сравнится с моей любимой.»

Его товарищи приподнялись на локтях и заинтересованно взглянули в его сторону, ожидая продолжения. Юноша захлопнул книгу и заявил:

— Любовь — это тоже простая разновидность безумия.

Ответом ему были хохот и непристойные жесты.

— Любви не существует! Это слово придумали женщины, чтобы дурачить стариков, не знающих, на что потратить денежки!

— Любовь — это просто похоть, плотское вожделение. Зачем слагать песни о предмете, недостойном высоких слов?

Юноша молчал. Он был необычайно красив: бледный, с очень светлыми волосами, тонкий в кости, изящный, словно изысканный цветок. Его глаза цвета расплавленного янтаря светились в сумерках, подобно двум тлеющим искрам. Весь его облик был исполнен какой-то поэтической грусти. Он вздохнул, как вздыхают поэты: печально и в то же время наигранно.

— Ах, бедняга, как он страдает! — расхохотались его товарищи. — И что же вселяет такую скорбь в нашего Олору нынче вечером?

— Ответ, для которого нет вопроса, — ответил Олору.

— Загадка! — понимающе кивнул один из молодых бездельников. Остальные, наскучив обсуждением этой темы, повторили его улыбку и крикнули: — Рассмеши нас, Олору!

Глаза юноши вспыхнули, словно у лисы, почуявшей зайца. Он вскочил с места единым движением, как будто распрямилась стальная пружина. Окинув приятелей озорным взглядом, он встал на руки и принялся подпрыгивать, смешно дрыгая ногами, приговаривая с расстановкой от прыжка к прыжку:

— Как это — утомительно! А ну — вознесите — молитвы — светлым богам, — чтобы я — обрел умение — передвигаться — как-нибудь — иначе!

Молодые люди хохотали, хлопали в ладоши, выкрикивали имена богов и обрывки молитв. Олору по-прежнему подпрыгивал на руках, не обращая ни малейшего внимания на то, что одна из его шелковых перчаток уже порвана почти в клочья. Он запрыгнул на невысокий парапет, окаймлявший крышу, и развернулся на самом краю, вытянувшись во весь рост. Звезды уже усыпали темнеющий небосклон горстями алмазной пыли, так что казалось, будто юноша попирает их ногами.

— Смотрите! — крикнул Олору, глядя на пылающую полоску заката. — Солнце ушло за край мира. Оп-ля!

Он подпрыгнул снова, но на этот раз его руки вместо теплого камня схватили звездную пустоту. Олору исчез.

Юные бездельники, пировавшие на крыше трактира, повскакали на ноги с криками изумления и ужаса. Они хорошо знали, что их господин, герцог этих земель и могущественный маг, снимет им головы за своего любимца. История о том, что они, развеселившись, не успели удержать Олору, когда тому вздумалось шутить на крыше трактира высотой в шесть этажей, не покажется герцогу ни забавной, ни остроумной.

Но перегнувшись через парапет, они не увидели внизу ничего, кроме деревьев вдоль узкой аллеи, где тьма чередовалась с пятнами света, льющегося из окон трактира.

В ночном воздухе над городом звенели чьи-то голоса, смех и обрывки песен. На площадях и улицах зажигались фонари, на вершинах башен вспыхивали сторожевые костры. Повсюду царили огни и веселье, но собутыльникам Олору было не до смеха. Если на них падет гнев Лак-Хезура, ни одна дверь в этом городе не раскроется перед ними, ни в одном доме не смогут они найти себе прибежища. Они в суеверном страхе оглянулись на дворец герцога — и увидели, как один за другим зажигаются огни в его высоких окнах, словно открываются сотни всевидящих глаз. И все эти глаза были устремлены на них.

Встряхнувшись, молодые люди решили, что следует предпринять хоть что-нибудь. Двое или трое бросилось к лестнице, намереваясь разыскать мертвое тело, остальные принялись выдумывать историю, призванную оправдать их в глазах герцога. И в самый разгар обсуждения на крыше снова появился Олору — с противоположной стороны, спрыгнув с высокого дерева, чьи ветви подступали к самым окнам трактира.

— Да, любовь — это тоже безумие, — провозгласил он. — И вообще все в этом мире. Жалость, благоразумие, удовольствие, сострадание — все это лишь различные названия одного и того же. Да что говорить, самая наша жизнь…

— Олору! — завопил наконец кто-то, и вся ватага кинулась к шутнику.

Юноша поспешно юркнул к спасительному дереву.

— Ох, простите, друзья мои, но… Что я такого сделал, что вы так разозлились?

«Друзья» собрались у края крыши, заставляя Олору теснее прижаться к стволу. Лица у них были самые мрачные. Отлично зная, что распроклятый мальчишка — отчаянный трус и готов уделать штаны от одного только вида холодной стали у собственного горла, они подходили к Олору все ближе, с удовольствием наблюдая, как тот бледнеет и в страхе забирается поглубже в густые ветви. Он что-то лепетал, объясняя, что зацепился за каменный карниз под парапетом и незаметно прокрался вдоль стены, думая развеселить их неожиданным появлением… Он совсем не хотел пугать их, только рассмешить. Молодые люди молча слушали его сбивчивую речь, от души наслаждаясь тем, как дрожит его высокий голос и наполняются слезами янтарные глаза. Под конец, решив, что они достаточно помучили маленького негодника — под ним уже начали прогибаться и хрустеть ветви, — они вскочили на парапет и с хохотом втащили Олору обратно на крышу, тормоша и тиская его, как это принято у самых закадычных друзей. Они хлопали его по спине, трепали по щекам и повторяли, что готовы простить ему все, что угодно, ведь они так его любят. Олору неуверенно улыбнулся. Но лица его приятелей светились такой искренностью, что он махнул рукой и принялся хохотать вместе с ними. А когда его попросили спеть, охотно сел на прежнее место и взял в руки маленькую арфу из темного дерева. Голос у него был подстать облику — чистый, юный и столь прекрасный, что в окна трактира начали высовываться постояльцы, чтобы послушать неземные звуки его песни.

— И лесть помимо воли льется с языка… — послышался чей-то голос. — Верно, Олору? Ты всегда льстишь мне, но льстишь так тонко, что этому невольно веришь.

Лак-Хезур, чей плащ был темен, как наступившие сумерки, бесшумно возник на крыше, словно сгустился из крадущейся с запада тьмы. Он и его миньоны, двое из которых сейчас серыми тенями маячили у него за спиной, могли, если хотели, передвигаться очень тихо. Подобное внезапное появление герцога часто нарушало и менее невинные развлечения его двора. Поэтому все приближенные Лак-Хезура никогда не теряли головы и никогда не пьянели — по крайней мере настолько, чтобы позволить себе какую-нибудь дерзость по отношению к своему господину. Этот могущественный волшебник мог таиться в любой тени, скрываться за каждой дверью. Бледная кожа и пепельно-серые волосы делали его похожим на призрака, а драгоценные перстни сверкали на темном бархате перчаток, словно тусклые звезды на бархате ночи. Вслед за ним на крышу вбежали две большие гончие, светло-рыжие и поджарые. Оглянувшись на хозяина, они сели, вывесив языки, сгорая от вечного нетерпения преследовать и хватать того, на кого укажет рука в черной перчатке.

• 1/43
• Следующая