Героиня мира - Ли Танит - Страница 18
- Предыдущая
- 18/123
- Следующая
Пятым в списке значилось аккуратно выписанное, незачеркнутое полное имя Фенсера.
Я вскинула голову, как зверь, почуявший, что заря, клинок света, слишком близко.
Сердце мое пустилось в галоп. Кровь застучала в ушах, оглушила меня. Из-за ее стука, окажись Гурц теперь на лестнице, я ничего не услышала бы Но разве это могло остановить меня?
Как и Сектору Пантеон, вершившему правосудие над агонизирующим мятежом, условия не позволяли мне соблюсти аккуратность. Может быть, по нетвердости знаний я неправильно истолковала слова некоторые; может, оно обозначает определенное число, выраженное неизвестным мне способом; совпадут ли по цвету чернила, стоящие на столе, с чернилами на бумаге, удастся ли мне подделать потной рукой первую букву имени зачеркивавшего?
Я чиркала и чиркала пером по бумаге, она порвалась. Я ужаснулась, но благодаря этому неистовству вычеркнутое мной слилось с остальным и уже ничем не выделялось.
Я ни на миг не задумалась о других людях, которых могла бы спасти, которых бросила на верную погибель. Я не могла вызволить всех. Я не воспринимала их как нечто реальное. Утром в свой день Вульмартис закрыла мне глаза повязкой.
Я все сделала, снова закрыла шкатулку, замела следы содеянного и, обессилев, поплелась обратно в спальню. Тихонько постанывая, я свернулась клубочком и укрылась с головой, прячась от клинка рассвета.
Я впала в транс, я ждала, а когда наступил желтый, с закрытыми веками день и пришел он, притворилась, будто ничего не воспринимаю; я слышала его шумное дыхание и кряхтение, я не спала.
Задолго до полудня он снова встал с постели, позавтракал, отомкнул шкатулку, прочел лежавшие в ней бумаги, мрачно поглядел и, ничего не проверив, поставил подпись на тускло-красном листе. Конный курьер забрал лист и умчался прочь.
Я опустилась на колени в ванной, меня вытошнило и затрясло в лихорадке.
— Нет-нет, мой птенчик, тебе никак нельзя болеть. Только не теперь. — Он очень забеспокоился. Он привел врача. — Это просто какое-то женское недомогание, колика. Известковое снадобье. Завтра все должно пройти.
Мне показалось, что в честь Вульмартии звонят колокола; возможно, звон раздавался только у меня в голове.
Страх явился ко мне верхом на бездонной тишине. Я дремала, но не спала; у меня в мозгу кружили мысли, а внизу находился огромный чан, заполненный пустотой, и я крохотной пылинкой плавала у его краев. Как невероятно просто оказалось справиться с этим делом. Вульмартис споспешествовала мне. Но я соприкоснулась с Судьбой, Истиной и Смертью, с великанами, что высятся среди мрака, где дети ходят, спотыкаясь.
По прошествии ночи мой возраст изменится, и это некоторым образом помогло мне все перенести. Но этого недостаточно. Какие дальнейшие действия могли бы привести в порядок разладившийся внутренний механизм, мое сердце и душу?
Может, мне следует сознаться ему? Да, мощная волна, нахлынувшая на меня при этой мысли, словно подтверждала, что мне станет легче. Но рассказать Киру Гурцу о том, что я сделала, значит свести все на нет. И хотя с какой-то стороны возможность покаяться казалась очень притягательной, я не могла воспользоваться ею.
Молельня в анфиладе комнат Илайивы была открыта для меня. Он никогда не запрещал мне поклоняться собственным богам и сказал, что крестьянки у него в Отечестве совершают скромные обряды в честь Вульмардры, богини пастухов.
Она парила над алтарем, такая гигиенично-белая. (Горничная ухаживала за святыней, снова зажжена лампадка, увядшие цветы Илайивы убраны.)
Я опустилась на колени так же, как при тошноте. Я принялась молиться и вспомнила, как раньше она осталась безучастной ко мне. Но мне нельзя оскорблять богиню. Она избрала меня своим орудием… о, сними с меня бремя, отпусти мне долги. И прости, пожалуйста, только мне нечего принести в жертву…
Дневной свет сочился сквозь цветные стекла розетки в нише, окружая ее голову венчиком из капель, похожих на лепестки. Я пристально поглядела на нее и поняла. Мне есть что принести в жертву. И тогда наступит облегчение. Если я это сделаю, мне уже не придется искать прощения. Нет нужды произносить ни слова.
В тот вечер полковник вернулся в сумерках, когда на улицах зажигали фонари, а в домах, стоявших вокруг Форума, свечи. Разумеется, я знала, что он вот-вот появится, ведь Мельм заранее вооружился длинной горящей свечкой для разжигания светильников и заходил по комнатам.
Я завершила все приготовления и села за стол, вымытая, ухоженная, раскрасив лицо наподобие Лой и надев ту блузку, которую она перекроила и прошила лентой.
Гурц наклонился, чтобы поцеловать меня, и его пальцы коснулись моих обнаженных плеч; он вздрогнул. Я ничего не сказала, еще не время. Поскольку я очень хорошо знаю, каков он в роли спутника, мне придется теперь изучить его и с этой стороны.
Подали обед. Он стал есть и пить. Я понемножку клевала, как обычно — словно маленькая курочка, — говорил он. Затем он дал мне четверть стаканчика вина; скорей всего, это предвещало какое-то событие. Я почувствовала благодарность: сегодня эти четверть стаканчика были мне необходимы.
Сквозь огонь свечей, сквозь вино я видела обращенное ко мне большое лицо, на три четверти скрытое бородой. Он заговорил на моем языке, чего не случалось уже много дней.
— Я делаю это из желания знать наверняка, что ты поймешь. Я говорил тебе — король этой страны изменил клятве, которую принес моему императору. Мы не можем удерживать этот город, потому что… — далее он упомянул о коммуникационных линиях, о снабжении провиантом, ведении боев и тактике неприятеля — эти рассуждения слились в странную мешанину из-за его неуклюжего обращения с языком и моей безмолвной невнимательности. Ибо, что бы все это ни означало, я уже пребывала далеко в иных пределах. — И поэтому мы отправимся на Север, к границе. Генерал сказал: «Этот город превратился в виселицу, но мы не станем вешаться на ней. Лучше пусть это делают они и пусть сами принесут веревку». Я занес это высказывание в свою книгу.
Моя страна, мой король и мой город глубоко огорчили его. Мы вели себя бессовестно. И я сама тоже, если бы ты только знал.
— Итак, мы уходим через два дня. Другие дамы тоже поедут. У нас будет экипаж. Ты можешь взять все необходимое. Это путешествие — довольно долгая затея. Но тебе нет нужды бояться. Ведь я хранил тебя в безопасности, разве нет? — Он улыбнулся. Печаль и дружелюбие переполняли его. — Ничто не заставит меня бросить тебя здесь. Это будут… нездоровые времена. А кроме того, ведь она — мой маленький дружок, моя Ара. Как я могу расстаться?
— Да, я твоя, — сказала я по-крониански. Он изменился в лице, словно гармония, поднявшись волной, омыла его и вдруг стерла следы огорчений и принесла некоторую умиротворенность и моложавость.
— Милая моя, — сказал он.
— Но, — проговорила я и на мгновение растерялась, поскольку не знала подходящих пристойных выражений, лишь грубые эвфемизмы, услышанные от Лой, но тут мне вспомнилась строка из старой глупой песенки, и я не сомневалась, что она подойдет, я даже смогу ее перевести. Я прошептала: — Но сделай так, чтобы мы стали едины.
Он широко раскрыл засверкавшие глаза. Лицо его залил густой румянец.
Он сказал по-крониански:
— Нет-нет, что ты имеешь в виду?
В жизни его уже случались женщины, он был на много лет старше меня. И все же мне, наивной девственнице, надлежит взять на себя инициативу.
— Как будто у нас брачная ночь, — ответила я на кронианском языке.
Слезы выступили у него на глазах. Я уже испугалась и не заметила их. Он обнял меня, борода его прикоснулась ко мне, он прижал меня к себе.
— Аара, — сказал он. — Я хотел, чтобы ты пришла ко мне. Я буду нежен. Я знаю, что ты очень молода. Я не причиню тебе боли, моя красивая ласковая девочка.
Мне немного полегчало, и я оперлась на него. По крайней мере, теперь он обо всем позаботится.
Будучи человеком чести, он сдержал свои обещания. Он проявил деликатность в пределах возможного, и хотя это воссоединение, конечно же, доставило мне боль, много неприятных ощущений и вызвало у меня удивление, смущение и откровенное недоверие, оно состоялось, и я это пережила. В моем неведении и в моем теле появилась прореха, но больше это никак меня не затронуло.
- Предыдущая
- 18/123
- Следующая
