Атакую ведущего! - Андрианов Илья Филиппович - Страница 25
- Предыдущая
- 25/28
- Следующая
Прошли в следующий зал. У стен стояли белые металлические шкафы, похожие на холодильники. К одному из таких шкафов и подвел нас майор. Я через стекло взглянул внутрь и оцепенел. В большом эмалированном судке лежали пять детских головок. Одна из них, обращенная к нам мертвым лицом, была с челочкой. Она была разительно похожа на ту девочку, которую я только что видел в машине.
– В этом и в следующих залах, – сказал врач, – нацисты производили самые изощренные опыты и эксперименты над живыми людьми. Над детьми…
Идти дальше у меня уже не было сил, и я заторопился к выходу…
Вечером мы с капитаном Чернобаевым пришли на свою квартиру, которую снимали у пожилой польки. Дверь открыла хозяйка. Она была в нарядном темно-синем платье. Из-под цветастого платка выглядывала прядка совершенно седых волос.
Из кухни аппетитно пахло жареным луком. Хозяйка пригласила нас на ужин. Мы, поблагодарив ее, вежливо отказались, объяснив, что только сейчас перекусили в летной столовой.
В дверь постучали. Я открыл. На пороге стоял старшина Баранов.
– Здравия желаю, товарищ капитан! – весело сказал он, входя в комнату. – Я вам и Чернобаеву чистое постельное белье принес и мыло, вы такого еще и не видели. Сегодня ж суббота…
– Молодец, Баранов, спасибо!
Баранов ушел. Я взял большой круглый кусок мыла с красивой, яркой этикеткой. Мне улыбалась краснощекая белокурая девочка, внизу было написано что-то по-немецки. Мыло источало тонкий, душистый аромат.
– Кузьмич! – сказал я Чернобаеву. – Смотри, как вкусно немцы изготавливают мыло.
– Да, расстарался где-то наш старшина.
Мы решили мыться. Первым в ванную комнату пошел Чернобаев. Я, поджидая его, стоял с полотенцем в руках и смотрел на пустынную, сумеречную улицу с тесно прижавшимися друг к другу унылыми, серыми домами. Вдруг из ванной донесся шум, сердитые возгласы хозяйки. Я пошел на шум.
В открытых настежь дверях ванной увидел Чернобаева. Лицо его было густо намылено. Перед ним стояла старая хозяйка с брезгливо-гневным выражением на лице.
– Что тут у вас происходит? – спросил я. – Кузьмич, в чем дело?
Чернобаев сквозь густую мыльную пену растерянно улыбнулся и развел руками:
– Сам ничего не понимаю. Пришел, стал умываться, а она давай ругаться, кричать, ногами топать…
– Что случилось, хозяюшка? – как можно ласковее спросил я у польки.
Она в ответ что-то быстро заговорила, нервно размахивая руками и указывая тем же брезгливым жестом на мыло.
В конце концов Чернобаев хотя с трудом, но понял ее. Он до войны служил на Украине и немного понимал по-польски.
Я увидел, как изменилось выражение его лица и он кинулся смывать мыльную пену. Потом, насухо вытеревшись, сказал:
– Мыло сделано в лагере, из этих, сам понимаешь…
И, не договорив, махнул рукой и пошел в свою комнату.
Оказалось, что хозяйка до прихода наших войск работала на немецкой фабрике – наклеивала этикетки с красивой белокурой девочкой на это мыло. Проходя мимо ванной, она увидела скомканную и брошенную в мусорное ведро знакомую облатку и пришла в ярость.
Снова на меня повеяло ледяным холодом фашистского концлагеря. Перед глазами встали тот проклятый шкаф, мертвая головка смоленской девочки Вареньки, Я не сомневался, что это была она…
Крылом к крылу
В середине апреля 1945 года началось победоносное наступление советских войск на Берлин. Наш полк перелетел за реку Одер. Аэродром находился на большой поляне, окаймленной сосновым лесом. На его окраине среди деревьев стояло несколько низких деревянных бараков. В них разместились летчики и обслуживающий батальон.
После посадки я собрал летчиков эскадрильи у своего самолета и на случай боевых вылетов приказал им переложить полетные карты. Вдруг раздался радостно-удивленный возглас Рябова:
– Командир! Да ведь в последний раз карту перекладываем: сам Берлин в планшет вмещается!
Это замечание вызвало у летчиков шумную реакцию. Послышались острые шутки в адрес Гитлера и всей его фашистской своры, доживавшей – мы в это свято верили – последние дни.
Во второй половине дня с севера потянуло холодом. Поплыли серые, плотные облака. К вечеру небо прохудилось, пошел сильный дождь. О себе напомнила близкая Балтика.
На рассвете мы проснулись от грохота близких артиллерийских выстрелов. С перепугу повскакали с постелей и, на ходу застегивая пуговицы, побежали в укрытие.
Над нашими головами со свистом летели тяжелые снаряды. Лежавший рядом со мной капитан Чернобаев боязливо огляделся:
– Сергей! Неужели фашисты прорвались, окружили нас? Погибнем не как настоящие летчики, в небе, а словно тараканы в этой чертовой щели…
Мы на всякий случай вытащили из кобуры пистолеты, перезарядили их. Вдруг правда немцы появятся.
Стрельба длилась примерно полчаса и внезапно прекратилась. Высунув головы, мы осторожно огляделись. Никого нет, тихо. Только позже выяснилось, что наш аэродром оказался между двумя шоссейными дорогами. По той, что была справа от нас, на запад шли наши танки, а по той, что слева, прорывались к своим, оказавшимся в «клешне», фашистские «тигры» и бронетранспортеры.
Каким-то образом обнаружив друг друга, они начали перестрелку, и в прямом и в переносном смысле мы оказались между двух огней. К счастью, ни наши, ни немецкие танки не пошли во взаимную атаку, не то подавили бы они наши самолеты, словно яичные скорлупки.
После завтрака мы, командиры эскадрилий, направились на командный пункт. Вскоре туда со свернутой в трубку картой пришел дежурный метролог. У него был такой вид, будто именно он виноват в том, что дождю не видно конца.
– Ну, чем порадуешь, Новиков? – спросил Дерябин. Капитан развернул карту, положил ее на стол и сказал:
– Вот видите, товарищ подполковник, улучшения не обещаю. Над нами проходит мощный циклон. Пока его не протянет на юг, ничего не изменится.
Дерябин хмуро посмотрел на карту:
– Ну что ж, друзья, если ко мне вопросов нет, я вас не задерживаю.
Мы вместе с командиром полка вышли на улицу и стали смотреть на дорогу, по которой на запад шли наши войска. Дерябин повернулся к нам и с досадой сказал:
– Что обидно, рядом по дороге идут машины с боеприпасами, артиллерия, пехота, а мы взлететь не можем. Так и Берлин без нас возьмут!
После обеда некоторые летчики досыпали украдкой, забравшись в кабины. Пошел и я к своему самолету.
По краю летного поля, пощипывая тощую траву, уныло бродил беспризорный скот: свиньи, овцы, коровы…
Подхожу я к своему самолету – у хвоста стоит большая пестрая корова. Вытянув шею, она мирно пережевывала жвачку. Я подошел поближе, она повернула голову в мою сторону.
Корова смотрела такими грустными глазами, будто хотела сказать что-то.
– Здорово, кума! – невольно вырвалось у меня. – Ты чего здесь делаешь? Прокатиться на самолете хочешь?
Корова еще больше пригнула шею, потянулась ко мне.
– Колпашников! – крикнул я механику, который, открыв капот, осматривал мотор. – Смотри, гостья припожаловала.
Механик обернулся и от удивления открыл рот:
– Ты откуда, милая? А ну, пошла! Посторонним на стоянке находиться не дозволено.
И он стал шарить глазами по земле, ища хворостину или палку.
– Тпрусь, говорю! – замахнулся Колпашников на корову. Та приподняла голову с длинной паутиной слюны на губах и жалобно замычала.
– Да она же по-русски не понимает, – усмехнулся подошедший к нам Водолазов. – Дай-ка я ее поясным ремнем перепояшу.
И он стал расстегивать пряжку.
– Погодите-ка, товарищ лейтенант, – сказал Колпашников, приседая перед коровой на корточки. – Э, да она не доена! Смотрите, у нее молоко на землю капает, а вымя-то, вымя как разнесло! Видите, соски в сторону торчат.
– Вот в чем дело! – сказал Водолазов, застегивая ремень. – Ах, бедняга, что же нам с тобой делать? Давай, Колпашников, подои ее. Ты, я вижу, крупный специалист по коровам, – предложил он.
- Предыдущая
- 25/28
- Следующая
