Рыцарь Грааля - Андреева Юлия Игоревна - Страница 1

• 1/61
• Следующая

«Андреева Ю. Рыцарь Грааля»: «Крылов»; СПб; 2006

ISBN5?9717?0124?Х

Когда в доме кожевника Пьера Видаля в первый раз закричал новорожденный ребенок, над Тулузой вставало солнце. Огромное и красное, как дородная повитуха, оно вылезало из-за горизонта, наливаясь силой. Тут же, как по команде, со всех сторон заголосили петухи и запели птицы.

Старый Пьер, которого женщины с ночи выгнали из дома, – и поэтому он был вынужден все это время слоняться под окнами, – заслышав детский плач, упал на колени и быстро зашептал молитвы, восхваляя Бога Отца, Сына и Святого Духа, Деву Марию и солнце, которое явилось приветствовать его долгожданного первенца. И которое теперь сияло на небе, как предзнаменование счастья и радости. Солнце светилось в поилке для лошадей, драгоценными камнями поблескивало в траве, играло на спелых, точно переполненных летом и любовью ягодах винограда, делая их янтарными.

– Солнце! Над моим ребенком горит не звезда, а целое солнце! – воскликнул Пьер и, перекрестившись и сняв шляпу, вошел в дом. На постели у стены лежала его красавица жена, дочь сапожника из Перигора Жанна, а рядом, завернутый в добротную белую ткань, – ребенок. Пьер бережно провел рукой по влажным каштановым волосам жены, и она, поймав его руку, приложилась к ней поцелуем. Пьер не мог говорить, переводя взгляд с жены на крошечного младенца и не зная, есть ли в мире что-нибудь лучшее, чем эти два, бесконечно дорогие ему человека.

– Поздравляю, господин кожевник. У вас сын, – прошептала за спиной Пьера толстая повитуха.

– Сын! – Жанна протянула ему сверток, и Пьер первый раз коснулся губами горячего лобика младенца.

– Пейре! Я назову его Пейре! – Пьер встал и, не видя никого и ничего кроме своего новорожденного сына, вышел во двор.

Пробужденные солнцем соседи выходили из домов, пастух гнал пятнистое стадо коров, где-то слышалось призывное ржание лошадей. Пьер поднял над головой ребенка и показал его солнцу.

– Это мой Пейре! Мой сын! Запомните все – Пейре Видаль родился!

– Кто это у тебя, Пьер? – услышал он за спиной голос старой коровницы Марии.

– Сын. Господь подарил мне сына!

Радость переполняла душу кожевника, и он, едва выслушав благословения старухи, сорвался с места и, прижимая к себе драгоценный сверток, пошел туда, куда пастух гнал стадо. Пошел в поле, где пригорки покрыты розовыми и синими цветами, где растет огромный, держащий небо и землю священный дуб. В былые времена этому дереву поклонялись, в мае на этих лугах устраивались праздники и веселье. Несмотря на то что старый дуб явно имел отношение к чужим богам и каждую весну на нем появлялись разноцветные ленты и колокольчики, у святых отцов руки не поднимались срубить прекрасное дерево. Ведь Бог есть любовь. А разве любовь может хотеть загубить такую красоту?..

Пьер обошел дуб, по привычке поклонившись ему, и побрел в лес, на странную, совершенно круглую поляну.

Бабка учила Пьера, что если встать в центр круга, лицом к священному дубу, то все, о чем только ни попросишь, непременно сбудется. С самого детства Пьер приходил в священное место и молился там Иисусу и Деве Марии, молился незнакомым богам, жившим когда-то в этих местах и сохраняющим тайную власть над ними. Молился о том, чтобы стать хорошим мастером, чтобы красавица Жанна, повстречавшаяся ему как-то на ярмарке, полюбила его, и чтобы ее отец согласился отдать дочь за Пьера. Молился, много лет молился он о наследнике, и вот теперь он пришел благодарить небо и просить дать его долгожданному сыну самую лучшую на всем белом свете долю.

Когда Пьер с ребенком на руках вошел в центр круга, над ними зазвенела золотыми переливами песня жаворонка.

Пейре рос здоровым и красивым мальчиком, соседи невольно засматривались на его золотые длинные локоны, которым могла бы позавидовать любая девочка, и зеленые веселые глазки. Жанна пошила Пейре белое льняное сюрко1 и синие штаны, украсив все это золотыми застежками, которые она смастерила из лесных орешков. Орехи она специально выкрасила золотой краской, так что они горели на солнце. В этом костюме прохожие принимали мальчика за сына вельможи и кланялись ему.

Когда Пейре исполнилось три года, мать решила отвести его к ведьме, землянка которой ютилась около знаменитого Обрыва грешницы. Поговаривали, что в незапамятные времена дочь знатных и богатых родителей, история не сохранила ее имени, влюбилась в жениха своей сестры, и, не добившись взаимности, отравила всю семью. Сама же девушка то ли задавилась на собственных косах на дереве у обрыва, где она так часто мечтала о любимом, то ли сбросилась в пропасть. Но произошло ли это от неразделенной любви или из-за мучавшей ее совести, никто толком не знал.

Мутная это была история, да и вряд ли такое было на самом деле. В Тулузе истории грешницы никто всерьез не верил, но о ней было приятно рассказывать. Проезжие жонглеры2 и трубадуры неизменно просили привести их на знаменитый обрыв, где они слагали свои печальные песни.

Да и платили местным крестьянам и горожанам кой-какие деньги за показ обрыва и интересный рассказ. Оттого и история грешницы раз за разом обрастала новыми невиданными подробностями.

Поговаривали, что даже ведьма жила у опасного обрыва, в надежде заманить к себе проезжих щеголей, да и обобрать их при помощи гадания и притягивания всяческой удачи и монаршей милости.

Именно за предсказанием судьбы к Обрыву грешницы вела теперь своего сына Жанна. Проходя мимо трактира «Три цыпленка», она кивнула сидящим там соседям, некоторые из них в знак приветствия приподняли шляпы.

– День добрый, Жанна! Привет, Пейре! – раздалось сразу несколько голосов. В жаркое время палаша Дидье усаживал посетителей прямо во дворе под раскидистыми деревьями, где они и промывали глотки от первых петухов до последних соловьиных трелей.

– Пьер-то наш видать совсем выжил из ума на старости лет? – пьяный конюх проводил Жанну и Пейре насмешливым взглядом и, убедившись, что они уже достаточно далеко, чтобы слышать его, продолжил: – Бабенка-то у него, может, и хороша, да, пожалуй, блудливая, стерва. С кем, интересно, прижила такого королевича?! – Он хлебнул еще вина и вопросительно уставился на своих компаньонов.

– С кем, с кем… Не пойман – не вор. А не знаешь доподлинно, так и не говори, – заступился за Жанну прогуливающий свой недельный заработок ученик гончара.

– Не пойман… Хорошо сказать – не пойман, когда вот они, доказательства, налицо. Малыш-то ни в мать, ни в отца, а в проезжего подлеца. Только не разберу я – кто у нас такой светлый? Не иначе как стерва с кем из замка снюхалась, когда гостила у своей кумы, что в кормилицах у графского внука была.

– Может, и с кем из рыцарей. Теперь не угадаешь, – давно слушавший разговор собутыльников трактирщик поставил на стол миску с аппетитно пахнущими горячими бобами и присел рядом.

– Я одного не могу понять, – не унимался конюх, – неужто Пьер не видит, что воспитывает ублюдка.

– Черт разберет этих Видалей, – трактирщик жестом приказал принести себе вина и, едва только трактирный мальчишка поставил личную кружку хозяина на стол, тут же ополовинил ее. – Жара. Думаю, не только знает, но и заранее потирает руки в надежде на барыши от настоящего папаши. Потому и рядит мальчишку что знатного барона, чтобы не ровен час шпионы отца не донесли, что, мол, Пейре плохо живется. Его отец, должно быть, не из бедных рыцарей, это… – Он почесал в затылке. – А действительно – кто бы это мог быть? Альфонс Маринье, конечно, рыж, да только на лицо весьма паскуден. От такого путного ребенка не родить. Тубо – пока его башка не стала гола как колено вроде был черен, Жиро Борнель – трубадур – светлый бес, да не так, как этот мальчишка. Наш-то Пейре, что солнышко зеленоглазое. Строен, пригож, светел…

• 1/61
• Следующая