День Прощения - Ле Гуин Урсула Кребер - Страница 6

— Нет, — ответила она. — Я не знаю ей замены.

Взглянув на него, она перевела разговор на другую тему.

— Как думаешь, куда тебя отправят служить?

— Не имею понятия.

— Ведь больше нет ни одной войны, — добавила она мягким и ровным голосом.

— Да, ни одной, — ответил Тейео.

— А будет когда-нибудь? Как ты считаешь?

Он встал, прошелся по комнате и снова сел напротив нее. Их спины были прямыми и неподвижными. Руки матери продолжали штопать старую одежду, а ладони Тейео лежали одна на другой — так, как его учили с двухлетнего возраста.

— Я не знаю, — произнес он в ответ. — Все выглядит очень странным. Словно не было войны на Йеове. Словно мы вообще не владели этой планетой. Они ничего не говорят о восстании рабов. Будто его и не случилось. Будто мы не сражались с ними в полувековой войне. Все по-новому. Все не так, как раньше. Они говорят по телесети, что наступила новая эра — эра мира и братства с другими мирами. Зачем же нам теперь тревожиться о Йеове? Разве мы не побратались с Гатаи, Бамбуром и Сорока государствами? Зачем нам тревожиться о своих рабах… Но я их не понимаю. Я не знаю, чего они хотят. Я даже не знаю, как мне жить дальше.

Его голос тоже был тихим и ровным.

— Ты не должен оставаться здесь, — сказала она. — Во всяком случае, не сейчас.

— Я думал, что дети… — произнес Тейео.

— Конечно. Когда придет время, — с улыбкой ответила она. — Ты никогда не мог сидеть спокойно больше получаса. Подожди… Подожди, и ты все поймешь.

Конечно, она была права, но то, что он видел по телесети и в городе, подтачивало его терпение и гордость. Казалось, что солдатское ремесло стало теперь позорным. В отчетах правительства, в новостях и сводках событий об армии говорилось с язвительным презрением. Касту веотов называли доисторическим ископаемым. Их считали дорогой и бесполезной роскошью, которая мешала Вое Део вступить в союз Экумены. Он почувствовал себя абсолютно никому ненужным, когда в ответ на прошение о новом назначении ему предложили отставку с пенсией в пол-оклада. Да, они сказали ему, что он может идти на пенсию — это в его-то тридцать два года!

Тейео хотел смириться, принять ситуацию и, поселившись в поместье, найти себе жену. Но мать посоветовала ему поговорить с отцом. Он так и сделал, и его отец сказал:

— Конечно, сын. Твоя помощь не помешает. Однако я и сам бы справился с хозяйством. Твоя мать считает, что ты должен отправиться в столицу, в штаб армии. Они не посмеют отвергнуть тебя, когда ты будешь смотреть им в глаза. После семи лет боев… С твоими заслугами и наградами…

Тейео знал, чего они теперь стоили. Но он действительно чувствовал себя дома ненужным. Отца сердили его идеи по обновлению поместья, и старикам не хотелось менять уклад, к которому они привыкли в течение жизни. Родители были правы: ему следовало поехать в столицу и узнать, на какую роль он мог претендовать в этом новом мире без войн и воинской чести.

Первые полгода принесли ему одни лишь огорчения. Он никого не знал в Главном штабе и столичном гарнизоне. Его фронтовые друзья погибли в боях, стали инвалидами или сидели по домам на половинном окладе. Молодые офицеры, которые слышали об Йеове только по телесети, казались ему холодными и скупыми на слова, а уж если и говорили, то только о деньгах и политике. Про себя он называл их мелкими бизнесменами. Тейео догадывался, что они боялись его заслуг и репутации. Сам того не желая, он напоминал им о проигранной войне, о гражданском противостоянии, где класс шел на класс, где свои сражались против своих. Эти молодые парни хотели забыть его войну, которая не имела к ним никакого отношения. Они считали ее бессмысленной ссорой с каким-то далеким-далеким миром.

Тейео бродил по улицам столицы, наблюдал за толпами рабов, спешивших по делам своих хозяев, и удивлялся тому, чего они ждут.

— Союз Экумены не вмешивается в социальные, культурные и экономические дела каких-либо народов, — повторяли в теленовостях послы и правительственные чиновники. — Любая нация и народ могут стать полноправными членами союза, если они подпишут конвенцию, которая предполагает отказ от жестоких методов войны и средств массового уничтожения.

За этими словами обычно следовал список запрещенного оружия, состоявший на девяносто процентов из незнакомых названий. Однако в нем были и биобомбы, изобретенные в Вое Део. Пришельцы называли их невролазерами.

Он соглашался с позицией Экумены по поводу таких устройств и уважал терпение чужаков, с которым те уговаривали Вое Део и остальной Уэрел принять конвенцию и правила союза. Но Тейео возмущала их снисходительность. Они говорили с людьми его мира так, словно смотрели на них свысока. Чем меньше пришельцы упоминали о рабстве и делении общества на классы, тем отчетливее проступало их неодобрение.

«Рабство является очень редким явлением в мирах Экумены, — писалось в их книгах, — и оно полностью исчезает при равноправном участии в экономической политике союза.

Не этого ли добивались послы Экумены, прилетавшие в Вое Део?

— Клянусь Святой Леди! — сказал как-то раз один из молодых офицеров-туалитов. — Пришельцы скорее признают этих смердов с Йеовы, чем нас!

От возмущения и ярости он брызгал слюной, словно старый рега, отчитывавший наглого раба-солдата.

— Подумать только! Йеова — эта проклятая планета рабов, язычников и варваров — будет принята в союз раньше нас!

— Эти варвары показали себя хорошими воинами, — — ответил Тейео, прекрасно понимая, что ему не следовало говорить подобных слов.

Однако ему не нравилось, когда мужчин и женщин, с которыми он сражался, называли смердами. Рабами, мятежниками и врагами — да, но не смердами!

Молодой человек взглянул на него с усмешкой и язвительно спросил:

— Неужели они вам нравятся, рега? Неужели вам нравятся эти смерды?

— Я убивал их столько, сколько мог, — вежливо ответил Тейео и тактично перевел разговор на другую тему.

Молодой человек, хотя и служил при штабе, имел ранг оги, самый нижний у веотов, поэтому любое пренебрежение к нему со стороны старшего офицера считалось бы признаком дурного тона.

Чванливость молодых военных раздражала. Веселые дни солдатского братства остались в далеком прошлом. Начальники штабных отделов, зевая, читали его прошения о новом назначении и отсылали Тейео в кабинеты других департаментов. Для него не нашлось даже койки в бараках, и ему пришлось снимать квартиру, словно какому-то штатскому. Огромный город по-прежнему предлагал обилие удовольствий, но половинного жалования хватало только на еду и кров.

Дожидаясь встреч, которые ему назначали те или иные должностные лица, он проводил свободные дни в библиотеке офицерской академии. Тейео понимал, что ему не достает образования, и он хотел наверстать упущенное. Его страна готовилась к приему в союз Экумены. Чтобы снова стать полезным ей, он должен был узнать о пришельцах все, что только можно, включая их новые технологии и образ мыслей. Стараясь выбрать какую-то конкретную тему, Тейео блуждал в компьютерной сети, смущался от обилия доступной информации и все сильнее осознавал, что он не так умен, не так обучен и, возможно, никогда не поймет изворотливого разума чужаков. Тем не менее, он упрямо вырвался из оков своего невежества.

Один из служащих посольства предложил академии ознакомительный курс лекций по истории Экумены. Тейео записался к нему в группу и посетил около восьми занятий. Он не принимал участие в обсуждениях, безмолвно сидел на скамье с прямой спиной и лишь слегка шевелил руками, делая какие-то пометки в своем конспекте. Лектор, уроженец Хайна, чье длинное имя переводилось как Старая Музыка, попытался вовлечь Тейео в дискуссию и, потерпев в этом неудачу, попросил его задержаться в зале после лекции.

— Я очень рад познакомиться с вами, рега, — сказал он, когда другие слушатели разошлись.

Они немного посидели в кафе, потом встретились еще один раз. Тейео не нравились манеры чужака, поскольку они казались ему несдержанными и слишком импульсивными. Он не доверял искрометному уму инопланетянина и считал, что Старая Музыка изучает его, как веота, солдата, и, возможно, варвара. Чужак, уверенный в своем превосходстве, нарочито не замечал холодной вежливости Тейео. Он предлагал свою помощь в поиске необходимой информации и бесстыдно повторял вопросы, на которые его собеседник не желал отвечать. Например, «Почему вы сидите, сложа руки, ничего не делаете и довольствуетесь половинным жалованием? «