Шопенгауэр - Гулыга Арсений Владимирович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/102
• Следующая

Поскольку Шопенгауэр провозглашал неприятие такого системосозидания, многие интерпретаторы его учения посчитали его учение чуждым систематичности, быть может, вследствие его незамкнутости.

Однако некоторые современные исследователи настаивают на том, что его философия благодаря отчетливости, последовательности аргументации и упорядоченности представляет собой именно систему, а сам он является «систематическим мыслителем» (102. С. 2). Нападки на создателей систем выражались в личностном неприятии исторического оптимизма их авторов и определялись преимущественным интересом Шопенгауэра к антропологическим проблемам, что объективно побуждало его стать к ним в оппозицию.

Несмотря на то что единственным предметом его интересов и его учения был человек — конкретный, эмпирический, реально действующий, погруженный в юдоль собственного физического и духовного несовершенства, неблагоприятных внешних обстоятельств и страха перед смертным уделом, — структура его учения выступает как система, обнимающая мир и указывающая на место человека в этом мире. Шопенгауэровские устремления гуманистичны; его беспокоит проблема человеческого счастья, он хочет научить людей, как стать счастливыми, но видит недостижимость этой цели: в отличие от современников, его взгляд на мир и человека в нем пессимистичен.

Все свое внимание Шопенгауэр сосредоточивал на иррациональных, слепых силах человека и мира, но стремился их объяснять, оставаясь исключительно на почве рационализма. Это был «самый рациональный философ иррационального», писал о нем Томас Манн. Рационализм — господствующая традиция западноевропейского философствования, но не единственная. Со времен Древней Греции многие мыслители сохраняли потребность в иррациональном. Чувствуя что-то вне разума, они стремились освободиться от пресса разумности. Но и философское откровение, и вера в сверхрациональное парадоксальным образом имели рационалистический характер. Шопенгауэр не был исключением, но он вернул в философию эмоциональную сферу.

Шопенгауэр считал себя посторонним на этом карнавале жизни, но в то же время пытался дать ответ на вопросы, которые, как он полагал, были животрепещущими, однако не поддаются решению здесь и теперь и обречены оставаться нерешенными из-за мании величия человечества. Три глубоких симптома этой мании видел Шопенгауэр задолго до того, как они были осознаны людьми: 1) космологический, когда человек предстает как венец творения, а между тем Земля — лишь один из бесчисленных шариков в бесконечном пространстве, на котором существует плеснеподобный налет живых и думающих существ; 2) биологический, когда человек предстает как венец природы благодаря своему разуму, но является всего-навсего животным, интеллект которого призван лишь компенсировать дефицит инстинкта и недостаточную органическую приспособленность к условиям обитания; 3) психологический симптом, который выражается в иллюзии, что наше сознательное Я является господином в собственном доме.

Шопенгауэр не оставил собственного жизнеописания (имеется всего четыре кратких автобиографии, написанные им самим; это два — «curriculum vitae» (от 1813 и 1819 годов), представленные для защиты докторской диссертации и получения звания приват-доцента, а также два биографических наброска 1851 года для «Истории новой философии» Э. Эрдмана и для энциклопедического словаря Мейера. Но вскоре после смерти философа начались (не без скандала) интенсивные публикации его наследия, в том числе писем (которые, правда, сохранились далеко не полностью), заметок и отрывков из дневника, позволяющие (хотя их датировка оказалась не всегда возможной) понять многие реалии его существования, генезис его идей и приверженность на протяжении всей жизни к возникшему с юности мировидению.

Отстранившись от злобы дня, претендуя на общечеловечность, Шопенгауэр обнаруживает родство в первую очередь и с немецкой классической философией и — шире — с общеевропейской традицией Нового времени, хотя и вносит в свое учение темы и понятия, почерпнутые из индийской мудрости. Но в полном смысле его творение — дитя немецкого гения.

Есть мнение: каков человек, такова и его философия (Фихте). И в самом деле, оригинальные идеи отражают особенности личности своего творца. У Шопенгауэра личностное начало, как в содержательном плане и в характере дискурса, так и в личностных интенциях по своей интенсивности уступает, быть может, только Ф. Ницше.

По словам И. В. Гете, чтобы понять поэта, надо пойти в страну поэта. Не только в окружающую поэта действительность, но и в страну его внутренней жизни, его душевных порывов, его сердца. То же самое следует сказать и о философе: чтобы понять учение, нужно иметь в виду не только его мировоззрение, не только предмет его интересов, методологию и метод, которых он придерживался, но и внешние условия создания учения — образ жизни общества и особенности духовной среды, а также, по возможности, проникнуть во внутренний мир творца, в обстоятельства его жизни и личного опыта, в его характер.

Дитя эпохи, Шопенгауэр оставался для нее нелюбимым, чужим ребенком. Плоть от плоти духа немецкой классики, он пребывал как бы за ее пределами благодаря отказу от культа рациональности и пессимизму. В чем здесь родство и где обозначены разрывы, можно понять, лишь обратившись к событиям жизни и духовным исканиям мыслителя. В то же время нельзя оставить без внимания и последующие варианты толкований его философии, которые имеют значение в наши дни: они помогают нам более основательно выявить актуальные ныне аспекты мировоззрения нашего героя.

Согласно семейной легенде предки Шопенгауэра были родом из Голландии. Это нравилось Артуру, так как его духовные предшественники — Декарт и Спиноза, которых он уважал, жили в Голландии. Он писал одному из своих почитателей, что его дед родился в Голландии и только в юные годы переселился в Данциг, где и женился опять-таки на дочке голландского посланника в этом вольном ганзейском городе. Однако это предание документально не подтверждено, и биографы философа утверждают, что несколько поколений Шопенгауэров, именитых граждан Данцига, имели земельные владения близ города. Дед философа был помещиком в местечке Ора.

Предание гласит также, что прадед Артура оказал гостеприимство Петру Великому и его супруге. Русский царь выбрал для ночлега комнату без отопления. Стояли холода, и находчивый хозяин решил согреть спальню экзотическим способом. На пол, уложенный голландским кафелем, вылили несколько бочонков водки и подожгли. Несмотря на чад и дым, русская августейшая чета осталась довольна (131. Bd. 1. S. 4).

Еще в XVII веке Данциг служил перевалочным пунктом для почти 60% балтийской торговли, он процветал под покровительством Польши (Западная Пруссия согласно Торуньскому миру 1466 года отошла к Польше). Отец философа Генрих Флорис Шопенгауэр (1747–1805), человек основательный, после серьезного обучения в Англии и Франции торговому делу создал в Данциге оптовую торговлю, которая вскоре стала процветать; он стал именитым оптовым купцом. Польский король пожаловал ему титул хофрата — надворного советника. Им, однако, вольнолюбивый бюргер никогда не пользовался, ибо был человеком республиканских убеждений и английского образа жизни: он выписывал «Таймс» и исповедовал свободу. Недаром фамильный герб Шопенгауэров украшал девиз: «Point de bonheur sans liberte» — «Нет счастья без свободы».

Но в конце XVIII века вольности Данцига оказались под угрозой. В 1772 году в результате первого раздела Польши Пруссия, овладев западными землями, стала теснить Данциг; многие прилегающие к городу земли оказались в составе прусской провинции. Русские и польские грузы с зерном были обложены таможенными пошлинами; в кофейнях города появились прусские соглядатаи, вызывавшие возмущение граждан.

Генрих Флорис не мог перенести мысль об утрате родным городом ганзейских вольностей. Он отклонил милости прусского правительства. Даже двухчасовая беседа в Потсдаме с Фридрихом Великим (который пожаловал ему и его потомкам патент на полную свободу жительства в любом месте Пруссии) не могла смягчить его. Во время прусской блокады Данцига в 1783 году некий прусский генерал предложил Генриху Флорису привилегию в деле обеспечения фуражом его лошадей, на что последний с презрением ответил ему: «Моя конюшня обеспечена кормами, а когда их не станет, я прикажу забить своих лошадей». Когда Данциг окончательно потерял свои вольности, он решил покинуть город и переселиться в Англию.

• Предыдущая
• 2/102
• Следующая