Золото ( издание 1968 г.) - Полевой Борис Николаевич - Страница 22
- Предыдущая
- 22/121
- Следующая
Стараясь держаться как можно спокойнее, Муся двинулась прямо на этот дым, тянувшийся откуда-то снизу, из-под берега. С чувством человека, бросающегося в холодную воду, почти не дыша, сделала последние шаги и в изумлении остановилась над обрывом. Она не сразу даже поняла, что за зрелище представилось ее глазам.
Луг рассекала глубокая короткая траншея. Горб свежего песку тянулся вдоль нее, а снизу, со дна траншеи, невидимые Мусе люди продолжали бросать землю. Возле, на соломе, были навалены пузатые, туго набитые чувалы и какие-то громоздкие металлические предметы, завернутые в рядно. Горел костер, над которым, фыркая, кипел чайник. Человек средних лет, широкоплечий, грузный, в сатиновой рубахе, без пояса и босой, спал на мешках в неудобной позе, широко разбросав руки. Он тяжело, надрывно всхрапывал.
Немного поколебавшись, Муся стала спускаться к ручью. Из-под ног ее сорвался комок земли. Человек сразу открыл глаза, сел, ошалело оглядываясь. Увидев девушку, он уставился на нее тяжелым взглядом.
— Кто? Откуда? Паспорт с немецкой штампой имеешь? — спросил он глухо, точно из бочки.
Муся молчала, стараясь угадать, кто же этот человек, кто работает там, на дне траншеи, и для чего ее копают. «Спокойно, спокойно. Главное, не показать им, что я боюсь, не волноваться».
— Здравствуйте… — медленно и певуче произнесла она, собираясь с мыслями.
— Ты, тетка, кто такая? Отвечай сейчас же, кажи бирку либо паспорт с комендантской штампой, — настаивал человек.
Он уже шагал к ней через ручей, разбрасывая воду большими, нетвердо ступавшими ногами. «Пьян», — определила про себя Муся.
Из ямы вылетело два заступа, потом показалась седая голова; кряхтя, вылез старик, который тут же принялся вытаскивать за руку худого, болезненного парня на деревянной ноге.
«Тетка»… Он сказал «тетка» — значит, держусь правильно, — думала Муся, смотря на приближающегося к ней человека. — Бежать? Нет, рано. Он безоружный и выпивши, убежать успею… Ах, неужели же прав Рак-отшельник и нужно теперь опасаться даже своих людей?»
Пьяный остановился перед Мусей, тяжелая ладонь легла на ее плечо.
— Беженка я, милый, хлебца бы мне, — сказала девушка, стараясь придать своему голосу старушечьи интонации.
— Хлебца? Видали, ребята, ей хлебца захотелось! Вон он, хлебец-то, под дождем гниет, осыпается. Бери, тетка, сколько хошь, бери все, не жалко, все тебе жертвуем. Ничего теперь нам не жалко. Все одно, кончилась наша жизнь. Видишь, могилу копаем? Счастье свое хороним. Всё! Конец света!
— Степан, Степан, лишнее мелешь! — зло оборвал его безногий парень.
Тот, кого называли Степаном, насторожился, сильно встряхнул девушку и вдруг, осерчав, занес над ней тяжелый кулак.
— А ну, кажи фашистскую бирку, а то вот сейчас как тюкну! — Он скрипнул зубами, дыша ей в лицо запахом спиртного перегара.
— Чего ты ее пугаешь? Что ей надо? — спросил через ручей старик.
— Вот беженка, вишь, хлеба ей… Шляется тут, а бирки не кажет.
— Ну и дай! Что тебе, жалко? Нарой ей вон мучки в торбу.
— Ей нароешь, а она как раз и докажет! Может, она из гестапы? А ну, кажи бирку или паспорт со штампой!
— Нет у меня паспорта, сгорел. Вместе с домом сгорел, все сгорело… — забормотала Муся и начала было выкладывать свою жалостную историю.
Степан оттолкнул ее:
— Хватит, ступай! От своего горя тошно, а тут еще с чужим… Стой! Снимай торбу.
Муся поспешно сбросила и протянула ему свой заплечный мешок. Степан снова перешел ручей, развязал один из чувалов и горстями стал бросать в него ржаную муку. Мука сыпалась меж пальцев, падала на песок; ветер сеял ее по траве, нес к ручью. Тихую воду заволокло белесым налетом, точно пылью древесного цветения в вешнюю пору.
Расхрабрившись, девушка перешла по камням ручей.
— И чего добро раскидываешь, клади как следует! — ворчал старик, сердито наблюдая, как трава белеет от мучной пыли.
— А тебе жалко? А? — рявкнул Степан. — Фашиста кормить собрался? Так не будет, не будет ему, паразиту!
И он стал яростно пинать босой ногой куль, пинать со все нарастающим остервенением. Куль не поддавался. Это окончательно взбесило пьяного. Он рванул куль с земли, пыхтя поднял и нацелился бросить в воду, но безногий парень с неожиданной силой схватил его за руки.
Старик осторожно пригоршнями собирал муку с земли.
— Ты б не с кульком — с немцем бы шел воевать! — ворчал он.
— Отвяжись! — устало огрызнулся Степан.
Он заметно трезвел. Растерянно поглядел на Мусю и, должно быть увидев в ее глазах укор, сказал, точно оправдываясь:
— Ну пью, правильно, третью неделю сосу ее, проклятую. Душа горит, дышать нечем… Был колхозник гражданин Степан Котов, а стал рабочий мерин Степка за номером… тягло, лошадиная сила!
Он сорвал какую-то дощечку, висевшую у него на гайтане, и, бросив на землю, стал бешено втаптывать ее в песок. Безногий парень выковырнул дощечку палочкой и, подняв, показал Мусе, все время искоса поглядывая на нее. Это была небольшая, уже изрядно затертая фанерка с выжженными на ней распластанным фашистским орлом, вцепившимся в свастику, и цифрой 1850.
— Ай не видала еще бирки-то, гражданочка? — горько усмехаясь, сказал старик. — Полюбопытствуй, полюбопытствуй, чего на нас теперь понадевывали… Откуда ж это ты? Не с неба ль, часом, свалилась, коль этих фашистских штук не знаешь, а?
Старик теперь тоже испытующе смотрел на незнакомку. Вкладывая в свои слова какой-то непонятный для Муси смысл, он сказал:
— А может, и верно с неба? Может, послана кем глянуть, как тут оккупированные люди горе горюют, а?… А люди-то вон, видишь… — он кивнул на присевшего на мешках Степана, — а люди вон пьянствуют…
— Постой, Наумыч, может, она верно оттуда, — перебил безногий парень и вдруг, переходя на «вы», спросил: — Может, расскажете нам, как оно там, на фронте, а?
Муся поняла, что ее принимают не за беженку, а за кого-то другого, но поняла она также, что бояться ей этих людей нечего.
— Ничего я не знаю, товарищи, я сама хочу узнать, где фронт, — сказала она уже смелее.
— Ну, дело ваше, не знаете так не знаете, — грустно отозвался безногий парень.
— Фронт-то, говорят, километрах в сорока, на реке фашиста остановили. Третью неделю лупят, и крепко, говорят, лупят, — ответил Степан. Он сидел на земле и, покачиваясь, стискивал ладонями хмельную голову. — Лупят его, лупят, а он к фронту всё новые дивизии тащит… Нет, не иссяк еще, силен… И где только войско берет?
— А довольствием мы тебя, милая, обеспечим, — сказал старик.
Бережными горстями он начал пересыпать муку из чувала в Мусин мешок, пересыпал и приговаривал, виновато поглядывая на девушку:
— А ежели ты, девонька или бабонька… что-то тебя и не поймешь… оттуда, — он показал заскорузлым пальцем на восток, — скажи там, что тяжелую политграмоту мы проходим. — Старик презрительно покосился в сторону пьяного, сидевшего в той же унылой позе, и добавил: — И на пользу некоторым наука идет, кто войну в кустах пересидеть хотел.
Все еще не понимая, почему с ней так доверительно разговаривают, и опасаясь осложнений, в случае если собеседники убедятся, что она не та, за кого ее принимают, Муся, захватив свой потяжелевший мешок, торопливо поблагодарила и, перебежав по камням ручей, пошла к лесу. Перелезая изгородь, она оглянулась и увидела, что к траншее, выкопанной на берегу, тянется от деревни вереница женщин. Они несли на себе какие-то тяжести.
Впечатления девушки были противоречивы, и она все старалась угадать, за какую «небесную посланницу» приняли ее эти люди и что имел в виду безногий, когда на прощанье сказал: «Ежели что, передайте там кому поглавнее, что согнуться-то мы согнулись, а сломаться — нет, не сломаемся». Вспоминая об омерзительном запахе перегара, о громадном кулаке, занесенном над ее головой, о безвольном, жалком отчаянии пьяного Степана, девушка содрогалась от отвращения. Но весть о том, что враг остановлен в нескольких десятках километров отсюда и несет большие потери, что путь к своим измеряется теперь днями, поднимала в ее душе бурную радость, и она чувствовала, как кровь весело бьется в висках.
- Предыдущая
- 22/121
- Следующая
