Смотрящие вперед. Обсерватория в дюнах - Мухина-Петринская Валентина Михайловна - Страница 4

• Предыдущая
• 4/105
• Следующая

Мы очень привыкли к Филиппу Мальшету, но приближался конец августа, и он уже должен был ехать в Москву. Перед самым отъездом учёный-океанолог так удивил нас, что отец даже стал его меньше уважать после этого. Только не мы с Лизой.

Всё случилось из-за Фомы Шалого. Вот уж кому подходила эта фамилия.

Фому у нас в посёлке не уважали, потому что считали лодырем и хулиганом. Я один только всегда ждал от него чего-нибудь необыкновенного: подвига, или открытия, или просто доброго поступка. По-моему, Фома был хороший человек. В школе он учился так себе, посредственно — в начале четверти двойки, к концу натянет на тройки. Так бы на тройках и кончил десятилетку, но его исключили из десятого класса за драки.

Больше всего на свете Фома любил драться на кулаках. Когда он подрос, то поколотил почти каждого ловца и капитана в Бурунном и в соседних сёлах. Избив, чуть ли не со слезами просил прощения, уверяя, что не может не драться — такой уж уродился.

Когда мы изучали былину о Ваське Буслаеве, я поднял руку и сказал учительнице, что у нас в Бурунном тоже есть Буслаев, это — Фома Шалый. В точности былинный богатырь, только он ещё ни у кого не выдёргивал рук и ног, а так, кулаками даёт.

Учительница почему-то страшно возмутилась и заявила, что я говорю глупости. Никакой он не Буслаев, а просто хулиган, и напрасно никто не подаст на него в суд.

Все ребята, даже девочки, единодушно поддержали меня. Во время проработки этой былины все бегали смотреть на Фому, и его авторитет у школьников сильно возрос. Благодаря Фоме все ребята, даже заядлые двоечники, ответили про Василия Буслаева на «пять» и на экзамене про него знали лучше всего. Но учительница почему-то была недовольна.

В детстве мы жили по соседству, и часто, по просьбе своей матери Аграфены Гордеевны, Фома оставался у нас ночевать.

Его мать была «дурная женщина» — так все считали, так оно и было, хотя Фома, кажется, очень любил её. Как мы ни были тогда малы, но уже могли наблюдать и сравнивать. У нас тоже отец на фронте, но мать оставалась верной. Она честно работала и не спекулировала.

Аграфена Гордеевна была необычайно красива, молода, крепка. Почему она не хотела честно трудится, как другие женщины?

Мне было шесть лет, когда однажды зимним вечером вернулся с фронта отец Фомы Иван Матвеич Шалый, правильнее сказать, из госпиталя, где он пролежал больше года после ранения ног иконтузии. Ноги у него хотели отнять, но он не дался, и хорошо сделал: ноги зажили.

Дома он застал развесёлую компанию, где несомненным председателем был огромного роста незнакомец— не то геолог, не то инженер какой-то. Он часто заглядывал в Бурунный (и тогда Фома приходил к нам ночевать).

Мы сидели у ярко пылающей плиты — мама, Фома, Лизонька и я. Слушали Лизу, она рассказывала «Таинственный остров» Жюля Верна, когда в окно громко постучали. Мама быстро поднялась с табуретки и, посмотрев сквозь стекло, громко ахнула. Затем впустила в дом Ивана Матвеича.

Они молча, как родные, поцеловались три раза, а потом он уставился на вскочившего Фому.

— Сынок!.. — сказал он хрипло и, шагнув вперёд, прижал его к себе да так и замер. Он и нас поцеловал, оцарапав мне нос колючей щекой. Только потом снял шинель и вещевой мешок. Затем присел на скамью у стола, обхватив голову руками, и замычал от боли. — Рассказывай, Марина, всё равно уже многое знаю — писали добрые люди в госпиталь. Скорее бы с этим покончить.

— Узнаешь, погоди, — неохотно ответила мать, — как при детях рассказывать о твоей жене? Да разве и не ясно тебе! Что душу зря бередить… Но этот… высокий — что-то серьёзное. Здесь любовь. Она стала лучше последнее время. Спекуляцию бросила, боится, как бы он не узнал.

Скоро пришла Аграфена Гордеевна, уже спровадившая гостей. Она была пьяна и расстроена. Но до чего же она была красива!

— Иди домой, все ушли, — позвала она мужа. Тот и не шевельнулся.

— Иди, будет притворяться-то, сам, поди, не монахом по фронтам ходил… — Молчи!.. — и обозвал её нехорошим словом.

С каким-то детским удивлением он сказал моей матери:

— А ведь я был ей верен… такой.

Он посмотрел в раскрасневшееся, потное лицо жены с выбившимися прядями тяжёлых чёрных волос и сжал кулаки.

— Бить хочешь? — дерзко спросила она. — Не те времена. Только напрасно так. Много ли ты слал мне? Ничего, как есть. А другие-некоторые своим жёнам посылку за посылкой. Жить-то мне надо было? У меня ведь сын… Не все такие герои, как Маринка, а я моря боюсь… и не мужик.

— Больше у тебя не будет сына, — глухо сказал Иван Матвеич. — Будешь судом требовать, засажу в тюрьму за спекуляцию. Свидетели найдутся. Уезжай с тем… пока цела.

— Не прогоняй, я и без того уйду. У его жены рак. Вот умрёт, я туда и перееду. К нему, в Москву…

— Мразь… убью! — закричал Иван Матвеич, весь побелев от омерзения и гнева.

Моя мать их разняла.

Фома угрюмо смотрел в пол, ни кровинки не было в его лице.

На другой день Аграфена Гордеевна уехала вместе с незнакомцем. Больше мы её и не видели.

Фома рос мрачным, драчливым, задиристым, никто его не любил в посёлке, кроме меня да Ивана Матвеича. Мне кажется, в отношениях отца и сына не хватало теплоты. Скрытные были оба.

Все парни в посёлке боялись и слушались Фому, но друга у него не было.

И вот этот самый Фома не надумал ничего лучшего, как влюбиться в четырнадцатилетнюю девчонку — мою сестру Лизу.

— Я буду ждать, когда ты вырастешь, и тогда на тебе женюсь, — объявил он ей, — буду верен тебе до тех пор… Впрочем, ты в этом ещё ничего не понимаешь. В общем, буду тебя ждать.

— Ты дурак! — сказала Лиза, густо покраснев. — Я никогда не выйду замуж — ещё чего.

Фома только ухмыльнулся.

— Так я буду ждать, — повторил он как угрозу. Когда отец узнал об этом сватовстве, он просто из себя вышел. Нажаловался Ивану Матвеичу, но тот неожиданно принял сторону Фомы.

— Лучшей жены я бы ему не желал, — возразил он, — лет через пяток…

Отец чуть не задохнулся от гнева. Только пожалев Ивана Матвеича, не высказал он своего мнения о Фоме. Но старый лоцман понял и насупился — холодок с тех пор пробежал между давнишними друзьями. Это было года два назад.

И вот, прослышав, что у нас поселился молодой учёный из Москвы, этот чудак Фома возревновал.

Подождав, когда отец ушёл на трассу, он явился к нам и потребовал, чтоб Мальшет стал драться с ним на кулаках.

Мы с Лизой просто обомлели. Мальшет с весёлым изумлением разглядывал неожиданного противника. Он уже слышал о нём от меня, хотя Лиза и запретила рассказывать: она стеснялась.

Мы все четверо стояли на устланном камнем дворе маяка. Ветер трепал белье, сушившееся на верёвке, протянутой через двор. Половина двора была в тени от башни, половина залита слепящим солнцем. Огромные, как горы, кучевые облака белели на голубом небе.

— Фома, уходи, как не стыдно! — звонко крикнула Лизонька.

Фома только сжал огромные кулаки и наклонил голову, словно собираясь бодаться.

— Это профессор, он проект пишет, — увещевала его Лиза (второпях произвела Мальшета в профессора!). — Понимаешь, он просто профессор!

— Ничего ему не сделается, если я его разок поколочу! — возразил Фома уже более миролюбиво.

Он именно так и понял Лизу, как она хотела, то есть что Филипп Михайлович не жених, а «просто профессор». Но от желания «задать ему взбучку» он уже не мог отступиться.

К великому моему восторгу, Мальшет не стал отнекиваться, а деловито и спокойно снял пиджак, с улыбкой бросив его мне. Я подхватил пиджак на лету.

— Вот что, дорогой товарищ, — сказал он просто Фоме, — эта… гм… девушка не желает иметь с тобою никакого дела. Поэтому ходить сюда тебе незачем. Так я

говорю, Лиза?

— Так. — Лиза торопливо закивала головой, раскрасневшись от удовольствия, что её назвали девушкой: все считали её девчонкой, кроме разве Фомы.

• Предыдущая
• 4/105
• Следующая