Записки Серого Волка - Леви Ахто - Страница 8
- Предыдущая
- 8/51
- Следующая
Вой сирены – явление обычное, было бы удивительно, если бы хоть один день прошел без него. Нас погнали к воротам, через них совершенно спокойно выходил, колонна за колонной, весь лагерь. Зрелище мы представляли, вероятно, комичное – ремней получить не успели, и встретили нас взрывом безудержного смеха. Дальше нас погнали в поле, причем неизвестно зачем то и дело заставляли ложиться где попало, вскакивать, бежать и снова ложиться. И так без конца. Самолеты гудели в невидимой высоте, и до нас им не было никакого дела. А нас все гоняли и гоняли… Очевидно, это делалось для того, чтобы запачкать наши новенькие мундиры. Не понимая команды на немецком языке, я вел себя настоящим ослом: когда приказывали ложиться – бежал, и, наоборот, когда нужно было бежать – падал. За это на мою голову посыпались проклятия, но я их, к счастью, не понимал тоже. И еще пинки в казенную часть, которые я, к сожалению, ощущал. Но еще большие мучения ждали нас в лагере, когда после тревоги и чистки мундиров мы построились на проверку. Мы очень спешили и, конечно, плохо почистили мундиры. И снова нас гоняли, теперь вокруг блоков, заставляя бегать и падать. А потом опять чистили мундиры, а потом опять бегали и падали, и так бесконечно. Когда наконец вечером я добрался до постели, моей последней мыслью было: чертовски нелегко быть военным.
Тяжелая служба. Ну а как же иначе! Разве может солдатская служба быть легкой? С этим надо мириться. Только вот с харчами плоховато, и мы крадем потихоньку, где что можем. Занятия пока несложные: маршируем, бегаем, падаем. С Велло меня разлучили. Его, как старшего, определили в другую группу, а я попал к маленьким. Тоже мне определили… В моей группе сорок человек – все эстонцы. Вообще здесь всех распределяют по национальностям, а сколько их тут – не берусь сказать. Есть киргизы и монголы, узбеки и татары, латыши, литовцы и еще много ребят, о которых я не знаю, кто они.
Но что интересно – есть русские. Говорят, их угнали из России, а потом, чтобы не умереть с голоду, они согласились поступить в люфтваффе. Неужели они будут воевать против своих?! Есть еще бельгийцы и голландцы и, наконец, финны и эстонцы. Все мы живем недружной семьей: деремся. Драки знатные! Когда дерутся латыши с литовцами или там кто еще, эстонцы не вмешиваются. Но если кто дерется с финнами – эстонцы идут на помощь финнам. И наоборот. Там примажутся другие национальности, и драка превращается в кровавую бойню. Начальство в эти драки вмешивается лишь потом, наказывая наиболее пострадавших. Рождаются драки обычно в кантине (пивной) и кончаются в ревире (больнице), но бывает, что и в морге.
Ходим и в город, в кино или просто гулять. В город идем всей группой, построившись, с песнями. Перед тем нам выдают билеты на киносеанс и какие-то непонятные беленькие резиновые кружочки. Зачем они, мы не знаем, но если их надуть, получаются шарики, а когда их раздавишь, раздается выстрел, как из настоящей винтовки. Некоторые, принимая это за жевательную резинку, пытались жевать, но они оказались безвкусной дрянью. Обычно нас ведут сразу в какой-нибудь кинотеатр, а после сеанса каждый может идти куда хочет – до двенадцати ночи.
Около кинотеатра всегда стоят размалеванные женщины всех возрастов, они, как акулы на мелких рыбешек, набрасываются на наш строй, бесцеремонно выбирая себе кавалеров среди маленьких мужчин. Фильмы показывают любовные или военные, про Восточный фронт, военнопленных.
Веселье весельем, но что нас не вооружают, это свинство. Иногда показывают винтовку, говорят, что это винтовка, и объясняют, как с ней обращаться. К черту! И без того всем известно, что винтовка – не ложка, что из нее стреляют. Однажды я, как сумел, поставил вопрос ребром, то есть спросил у унтера, почему нам не дают винтовок. Он заржал, как мерин.
– Пуф, пуф – унд русиш капут… – сказал и что-то там еще лопотал. Один парень перевел, что он советует мне сначала перерасти эту винтовку. Осел! Я уверен, что сумею воевать не хуже его. Еще неизвестно, кто из нас на что способен. Я как-никак сын эстонского легионера!
Эгерь.
Настало время, когда нас вооружили и повели воевать. Противник наш – судетская глина, оружие – лопаты. Веселье кончилось.
Целый день роем окопы, делаем повороты – линкс, рехтс, бегаем как ошалелые, ползаем как змеи, а в результате выглядим как свиньи. Чистыми бываем только во время проверок. И голодные к тому же как волки. Это днем. А ночью по нескольку раз бегаем от налетов за пять километров в поле, причем таскаем на себе весь хлам, именуемый «солдатской амуницией», и, между прочим, лопаты…
По каким-то соображениям меня перевели в санитарную группу лагеря. Это очень хорошо. Члены этой группы пользуются кое-какими привилегиями, живут чисто, и, что главное, их не мучают маршировкой, не говоря уже о том, что они не роют окопы и траншеи. Зато их мучают другим: они должны безупречно вскидывать руку и орать: «Хайль Гитлер!» Это репетируется повседневно, потому что члены санитарной группы патрулируют в городе, где разгуливает всякое пузатое начальство.
Наши обязанности: дежурство в лагере, в городе и забота о том, чтобы не умереть с голоду. Санитарный патруль состоит из двух человек с металлическими складными носилками, на рукавах мы носим белые повязки с красным крестом. Дежурная смена работает по восемь часов. Иногда бывают уроки, учимся делать повязки, укладывать раненого на носилки и так далее. Когда выпадают городские дежурства, идем к бауэрам, проживающим вблизи города, и работаем за харчи. Пока нам нечего было бояться, Эгерь не бомбили, хотя вражеские самолеты, поднимая панику в лагере и городе, с утра до ночи летали высоко в небе. Эгерь не бомбили, потому что в нем не было ничего привлекательного для врагов, ведь аэродромы находятся за городом. Мы знали, что ни иваны, ни томми, ни янки нам ничего плохого не сделают.
Но однажды, когда я и мой напарник Риз шли в город на дежурство, завыли сирены. Самолеты, почти невидимые, ползли по небосклону. Было ясно, что они, как всегда, летят дальше на север – на Берлин. Вот уже их не видно, еще чуть-чуть слышны, вот и отбой. Люди вышли из убежищ и разошлись по домам. Мы тоже, волоча надоевшие носилки, поплелись на поиски развлечений.
Вдруг, непонятно как и откуда, снова появились самолеты. Даже не могу сказать, что появилось раньше: бомбы или самолеты. Не было тревоги. Внезапно взрывы, грохот, шум, крики обезумевших от страха, бегущих в панике людей. Одна старенькая женщина с целой оравой малышей бежала, таща их, орущих, за собой. Они спотыкались, не успевали за ней, и она была в отчаянии. Риз, мгновенно разобрав носилки, стал укладывать на них двух самых маленьких. Мы помогли семейству добраться до убежища, но войти в него было невозможно. У входа, давя друг друга, беспорядочно толкались сотни людей. Вокруг гремело и визжало; с опозданием завыли сирены, нагоняя жуть; горели дома, деревья и даже асфальт. Город был в дыму. Самолеты не были видны, бомбы сыпались словно дождь с неба. Когда наконец удалось войти в убежище, мы занесли детей, а сами поднялись обратно: ведь такое не увидишь каждый день! У входа стояли пожарники и полицейские, не выпуская никого, принимая опоздавших. Запыхавшись, пробежал сухопарый немец, офицер. Он был очень бледен и, мне показалось, дрожал. Заметив нас, он стремительно подскочил и, схватив меня за рукав, что-то объясняя, потащил за собой. Мы пустились бежать за ним по горящим улицам города. Иногда, когда слышался зловещий визг, бросались на землю и снова бежали. Повсюду валялись люди, и нельзя было понять, живые или мертвые.
Наконец забежали во двор полуразвалившегося дома. Прямо во дворе, на подстеленной шинели, увидели белокурую женщину. Лицо ее было в крови и измазано сажей, она тихо стонала. Положили ее осторожно на носилки и пошли обратно.
Страшен был этот путь. Кругом грохот, жарко от горящих домов. Мы, пригибаясь, двигались к убежищу. Осталась лишь одна улица и один поворот, когда на нас с грохотом повалилась стена. Я упал и тотчас услышал страшный крик. Поднявшись, увидел: Риз лежит на ногах у женщины. Оба были неподвижны – он мертв, она в обмороке. Возле, остолбенев, стоял немец. Здесь же валялась большая цементная глыба, убившая Риза, сломавшая ноги женщине. Освободив носилки от тела Риза, мы с немцем донесли его даму до убежища, где ее приняли врачи. Я остался в убежище до конца налета.
- Предыдущая
- 8/51
- Следующая
