Журналюга - Левашов Виктор Владимирович - Страница 55
- Предыдущая
- 55/86
- Следующая
— Не, со своих не беру, — отказался мэн. — Если и со своих брать, в этой блядской стране вообще невозможно будет работать. Ты вникни, у меня стрелка забита, а они — циклон! Козлы вонючие!
— Фильтруй базар, братан, — предостерег Лозовский. — Отвечать за него придется сам знаешь где.
— Где?
— Там, откуда повелевают циклонами.
Лозовский указал на небо и поспешил в аэровокзал, мобилизуя на ходу все свои знания географии, чтобы понять, как самым коротким путем добраться до Азовского моря, на берегу которого стоит город Ейск, недалеко от которого находится станица Должанская, в которой есть улица Новая, на которой в доме номер четыре живет Борис Федорович Христич — человек, который может знать, почему убили журналиста Степанова.
Очерк Степанова Лозовский дочитывал уже в самолете, летевшем в Ростов.
«Пока Борис Федорович переодевается и отдает срочные распоряжения, я жду его в его кабинете. Стены кабинета из свежего теса. У двери — два десятка гвоздей. Гвозди крупные, „двухсотки“, способные выдерживать тяжесть овчинных полушубков, в которых приезжают на совещания начальники участков и мастера. Спинки стульев в конце длинного, сколоченного из досок стола, захватаны черным — здесь садятся те, кого срочно вызвали с промыслов.
Ведерный чайник на широком подоконнике, электробритва, груда эмалированных кружек, пачки чая и рафинада, россыпь сухарей, банки говяжьей тушенки — следы экспедиционного быта, с привычкой к которому геологи не расстаются даже после окончания полевого сезона, в период камеральных работ. Едва продрав глаза и примчавшись в контору, они только тут расслабляются, начинают бриться, завтракать, распивать чаи. И лишь после этого приступают к работе. Для Бориса Федоровича Христича все экспедиции давно в прошлом, но старыми привычками он дорожит.
Над его письменным столом — кусок ватмана со словами, которые стали формулой всей его жизни:
„Если трудности кажутся непреодолимыми, значит близок успех“.
Сейчас он войдет. И я уже знаю главный вопрос, который ему задам:
— Борис Федорович, вы счастливый человек?..»
Из Казани Лозовский вылетел ночью. В Ростов прилетел ночью. И даже после двух часов езды на «Жигулях» сначала по оживленной автостраде от Ростова до Староминской, а потом по пустынным местным шоссе с мокрым асфальтом, все еще была ночь. Казалось, что разница в поясном времени между Тюменью и Ростовом удлинила ночь не на два часа, а до бесконечности, соразмерной огромным плоским пространствам черной степи. Они разматывались и разматывались в дальнем свете фар нескончаемым свитком, рождая ощущение затерянности во времени и в бездонной ночи.
— У вас тут хоть когда-нибудь рассветает? — спросил Лозовский водителя «Жигулей», который подрядился отвезти его в станицу Должанскую.
— Та! — отозвался тот универсальным, как северное «ну», южнорусским междометием, которое могло означать и «да», и «нет», и еще много чего и одновременно выражало отношение к предмету разговора, по большей части равнодушное или даже пренебрежительное. — Бывает. Но поздно.
— Мы не заблудились?
— Та! Сейчас будет Вольное, а там скоро.
— Рассвет?
— Поворот на Должанку.
И снова потянулась ночная степь.
Водителю было лет сорок, машину он вел уверенно, хотя профессионалом не был и извозом занимался от случая к случаю. Лозовский определил это по тому, что в Ростове он не шустрил в толпе таксистов и частников, навязчиво предлагавших прилетевшим пассажирам тачку и ломивших цены в зависимости не от расстояния, а от лоховатости клиента. Один, прозрев в Лозовском по пыжиковой шапке и фирменной «аляске» богатого северного буратину и узнав, куда ему ехать, сходу объявил пятьсот баксов и никак не хотел отставать, горячо убеждая клиента, что цена божеская. От Ростова до Ейска сто семьдесят километров, а там еще километров тридцать — двести кэмэ туда, двести обратно: «Что ты, командир, вникни! Дешевле только даром!» Деньги у Лозовского были, но как человек, знающим им цену, он не любил платить лишнего, тем более «прописанному» на вокзалах и в аэропортах шакалью, монополизировавшему этот бизнес еще с советских времен. Он вышел на привокзальную площадь и сразу нашел того, кто ему был нужен: возле стоявшей в стороне синей «шестерки» прохаживался уныло-интеллигентного вида водитель в китайском пуховике, безразлично поигрывая ключами от машины.
В ту пору, когда Лозовскому приходилось подхалтуривать на «копейке» и его заносило во Внуково или в Домодедово, он никогда сам не ловил клиентов.
Это было опасно — могли проколоть колеса, а то и садануть монтировкой по лобовому стеклу. Но и гнать в Москву порожняком не хотелось. Он ставил «копейку» неподалеку от остановки автобусов-экспрессов и торчал возле нее с видом человека, который приехал встретить знакомого, но не встретил, и теперь думает, уезжать ему или еще подождать. Ночью автобусы ходили редко, обязательно находился клиент, который и переплачивать не любил, и ждать не хотел. На вопрос «Сколько?» Лозовский отвечал: «А сколько не жалко». И редко когда прогадывал.
— Не ближний свет, — оценил заказ Лозовского водитель «шестерки». — В какие башли рассчитываете уложиться?
— В двести баксов. И четыреста рублей за бензин. Подписываешься?
Водитель усмехнулся:
— Он спрашивает. Чтоб мне так на работе платили. Поехали.
Куртины мокрого снега за обочинами сменялись голой землей, наплывали спящие станицы, чернели в отдалении от дороги спящие фермы. Ни звука, ни огонька в смутно белеющих хатах, только редкие сиротливые фонари раскачивались на столбах под тяжелыми порывами ветра.
Промелькнул дорожный указатель, остался в стороне то ли хутор, то ли выселки с первыми желтыми огнями в домах.
— Вольное, — проговорил водитель. — Вольное-то вольное, да жизнью недовольное.
Ветер усилился, чернота ночи разбавилась серым. К привычному гулу двигателя все явственнее примешивался какой-то наружный давящий шум, создававший ощущение глухоты. Он шел спереди, где степь вздымалась грязной стеной и превращалась в низкие мутные облака, стремительно летящие навстречу машине и тяжело плюющие водой в лобовое стекло.
Грязная стена была песчаным мелководьем Азовского моря, вздыбленным накатывающими на берег валами, яростными в стремлении встретить на пути препятствие и разбить его, разнести, смести. Но препятствий не было, валы иссякали мутной шипящей пеной и стекали в море, откуда шли новые и новые массы грязной воды под свирепым напором ветра.
— Бора, — сказал водитель. — От Новороссийска протягивает. Норд-ост. Это ветер такой, а не то, о чем ты подумал. Дожили, а? Что ни скажи — все про беду. О чем он там себе думает?
— Кто?
— Президент!
— Чем тебе не угодил президент?
— Та! От него зверств ждали, а он чижика съел.
«Учитель литературы», — понял Лозовский. А кто еще в наше время может цитировать Салтыкова-Щедрина? Но спрашивать не стал, чтобы не втягиваться в разговор, который неизбежно вывернет на политику. Ему не хотелось говорить о политике. Ему не хотелось говорить ни о чем. Ему даже думать ни о чем не хотелось.
Но не думать не получалось.
Тюрин сказал: «За всем этим стоит Кольцов». В расчете на то, что через несколько часов он увидит Тюрина и узнает все в подробностях, Лозовский не стал уточнять по телефону, за чем «всем этим». Это было и так ясно. Вся интрига вокруг «Нюда-нефти», в которой, как можно было понять из слов Тюрина, оказался задействован Стас Шинкарев, интересовала Лозовского лишь в связи с убийством Степанова. И только.
У Лозовского сложилось впечатление, что прямого отношения к убийству журналиста Кольцов не имел. Оно вызывало у него нескрываемое раздражение, так как нарушало его планы. И главное — оно было не в его интересах. Но и случайностью здесь не пахло. Бывают счастливые случайности. Несчастливых случайностей не бывает.
- Предыдущая
- 55/86
- Следующая
