Рассыпуха - Андреев Павел - Страница 12

• Предыдущая
• 12/24
• Следующая

Через десять дней, когда мы возвращались из этого рейда, нас четверых сожгли из гранатомета в подорвавшемся на мине БТРе. Я один остался в живых. Жизнь каждый раз давала мне множество шансов для выживания и лишь один шанс умереть. И я сделал правильный выбор. Наше мнение о жизни и смерти зависит не столько от реальных фактов, сколько от того, как кто-то воспринимает кого-то. Возможно, тебе не следует, после сегодняшнего посещения кладбища, говорить: «мой друг умер», если ты знаешь об этом только со слов других людей. На самом деле ты можешь утверждать только то, что смерть произошла между твоим другом и теми, кто видел его безжизненное тело. Я сам умер для тех, кто доставал мое окровавленное тело из сожженного БТРа.

Люди, внезапно получившие повреждения от ран, болезней или даже отсечения головы, в действительности не мертвы, а просто находятся в состоянии, несовместимом с продолжением жизни. Это элегантное и важное различие между смертью и «состоянием, несовместимым с продолжением жизни» я прочитал в старинном учебнике по медицине. Смерть не является несовместимой с продолжением жизни. Возможность вернуть различные виды смерти к жизни ограничена только уровнем нашей техники, наших собственных возможностей. Это возможно сделать, но мы не можем – не хватает способностей. Поэтому смерть – это всегда собственное решение, продиктованное нашей неподготовленностью. Это решение не всегда своевременное и верное. Есть три фактора, позволяющие избежать ошибки при принятии такого решения: тщательная подготовка, готовность идти до конца, и смелость, чтобы закрыть нерентабельный проект под названием «собственная жизнь».

Чтобы быть мертвым для других – не обязательно умирать! Смерть отнимает веру и заставляет всю жизнь работать на собственные похороны. Этот страх превращает наши дома в кладовки. Мы окружаем себя тем, что боимся потерять. Я с тобой, наверное, соглашусь в том, что кладовка – это место, откуда ушла вера и куда пришел страх. Разве набитая вещами кладовая гарантирует безопасность, благополучие и удачу? Поэтому, если ты считаешь, что мое сегодняшнее состояние можно назвать крахом, ты глубоко ошибаешься.

Ни один человек не может сделать вдвое больше, чем он делает обычно, но любой сможет сделать столько же, даже если в два раза ухудшит обычные условия своего существования. Несколько дней за пределом нагрузки и очищенная от балласта ненужных удовольствий жизнь рождает экстаз, недоступный сытости и спокойствию. Пить таблетки бесполезно, от них только дуреешь. Лучше дуреть от естественных причин – от собственной головы. То, что ты хочешь иметь для себя, обычно совсем не то, что ты должен иметь в действительности.

С годами багаж событий в моей жизни и связанных с ними вещей, которые моментально становились чужеродными, только накапливался. В бардаке накопившихся вещей я начал терять из виду единство собственной жизни. И лишь воспоминания прошивали ее насквозь, скрепляя, связывая и объясняя прошлое на абсолютно достоверном языке брошенных и забытых мной вещей. Квартира стала как альбомом с фотографиями, напоминающими о том, что могло бы быть, но случившись, так и не получило продолжения.

То, чем не я мог воспользоваться, я не стал хранить. Продал квартиру, не потому что, влез в долги. Продал ее для того, что бы вложиться в новое дело, заработать денег, купить новую квартиру и вернуть долги. Я слез с дохлой лошади, чтобы пересесть на здоровую. Найду какую-нибудь компанию-«кладовку» и оживлю ее, выкинув из нее все старое и отжившее. Для одних кладовка – это склад упущенных возможностей – ящик с рассыпухой! Для других – это клад новых возможностей. Парочка идей у меня уже есть.

После его историй смерть Паши и последующие события моей жизни начинают казаться мне чем-то неокончательным и все более напоминать временный недуг. Действительно, бывает, что некоторые мотивы, порожденные в прошлом, оказываются столь мощными, что изменить их невозможно никакими усилиями воли, и они продолжают действовать, пока полностью не исчерпается их сила. Но усилием собственной воли можно управлять своей реакцией на эти мотивы. Надо самому решать – выйти из испытаний сломленным или очищенным, быть ли вознесенным к вершинам удачно использованной возможностью, или опрокинутым в прах, злоупотребив ею. Мало кто терпеливо пережидает циклы падения, и только единицы способны добавлять к своему капиталу тогда, когда это наиболее выгодно – после потерь.

Я оставил Чирику денег. Надо уметь получать то, что получаешь и отдавать то, что отдаешь.

Кладбище. Мы не спеша, идем по аллее вдоль каменной стены – границы между миром мертвых и бытием живых. Тесаный камень кладбищенской стены – цельность цитадели безмятежного вечного покоя. Кладбище – это бытие Смерти, ее жизнь. Здесь, на границе двух полюсов существования как-то иначе течет время. В этом городе мертвых власть принадлежит вечности, которая поглотила Пашу, дерзко вошедшего в мир могильной тоски. Тепло и покойно. Матушка Паши, Антонина Павловна, добрая, благочестивая, мудрая, трудолюбивая и спокойная русская женщина, рассказывает о сыне.

– Я лично вымолила Пашу. Четырех месяцев от роду у Павлика обнаружили стафилококк, болезнь протекала в очень тяжелой форме. Когда мы привезли его в больницу, врач сказал: поздно привезли, мы его уже не спасем. Я поехала в церковь, прошу старушку: «Помолитесь, сынок умирает». Она, знаете, по руке меня молиться научила – я пальчиком водила по ладошке и повторяла за ней имена. Так вот, стою с ней рядом и молюсь. Потом она говорит мне: «Будет жить дите твое». «Как же будет жить, врачи сказали, что он не жилец…», – причитаю. «Будет жить», – говорит она.

А врачи еще предупредили, что лучше бы он умер, потому что, если выживет, то не будет ходить и станет психически больным человеком. Но благодаря молитвам, эти страшные предсказания не сбылись. Развивался Павлик нормально, действительно, чуть с задержкой. Пошел попозже, чем его ровесники. А однажды к нашему соседу вызвали участкового врача. А надо сказать, что Павлика мы в поликлинику не водили, несмотря на требования врачей. Так вот, приходит врач, а Павлик идет в это время мимо соседской двери по коридору барака. Тихонечко, за стеночку держится, но идет. Доктор спрашивает: «А это кто?». «Паша», – отвечают ей. Она сказала тогда: «Ну, значит, есть Бог».

А к школе, знаете, он полностью выровнялся, догнал сверстников. Догнал и перегнал: до восьмого класса учился на одни пятерки, потом только четверки появились. Учителя всегда благодарили нас с отцом за воспитание сына. Спортом занимался – стрельбой. На соревнованиях участвовал, даже за границу ездил выступать. Когда ушел в армию, к нам из военкомата приходили, приносили благодарственные письма от командования – это когда он в Афганистане служил. Потом его ранили. Он очень долго болел – у него была грудь и легкое прострелено. Он оттуда вернулся совсем другой.

Сначала был как все, начал работать, женился. Мы с отцом уж думали – внуков дождались, а он неожиданно развелся. Много стал работать, бизнесом каким-то занялся, хорошо стал получать. Квартиру нам купил. Потом неожиданно уехал в Израиль. Убили бандиты моего Пашу, когда он специально к друзьям на праздник прилетел. Прилетел и сразу к Жене с Веней поехал – они служили в Афганистане вместе. К нам позже хотел зайти – не успел. Сейчас, конечно, мы все поминаем Павла, – вымаливаем. Тяжелым оказался его крест.

Настоящее для этой женщины – кладбище несбывшегося прошлого в ее жизни. В мире ее воспоминаний мертвое прошлое превращается в живое. В ее памяти сын такой, каким она хочет его видеть. Ее воля и разум задают его образ. Возвращаясь сюда каждый раз, она еще надеется, что все подлежит возврату.

Кладбище – самое старое в городе. Церковь в Шиловской слободе появилась в начале семнадцатого века. Лишь спустя сто пятьдесят лет стали обустраивать могилы у церкви. Здесь хоронили «отличнейших» людей. Погост действовал до первых десятилетий девятнадцатого века. С открытием новых кладбищ горожан стали хоронить там. В конце тридцатых закрыли церковь и использовали здание под текстильный склад. Во время войны церковь была разрушена, на ее месте построен магазин. Северная часть кладбища была застроена частными жилыми домами, отводившимися от уцелевших могил плотной стеной разросшихся акаций и кленов. Надгробными плитами с разрушенного погоста заботливо вымощены спуски к реке. Многие из них лежат надписями вверх.

• Предыдущая
• 12/24
• Следующая