Последнее письмо от твоего любимого - Мойес Джоджо - Страница 5
- Предыдущая
- 5/94
- Следующая
И тут она ощутила боль. Боль накрывала ее изнутри, словно поднимаясь по лестнице и с каждой ступенькой все разрастаясь и разрастаясь: сначала рука — острая, обжигающая боль от локтя до плеча, потом голова — тупая, неумолимая пульсация. Болело все тело, как будто она…
Как будто она?..
— Доктор зайдет через минутку. Просил, чтобы вы закрыли жалюзи.
Во рту пересохло, она сжала губы, мучительно пытаясь сглотнуть. Хотела попросить воды, но речь еще не вернулась. Слегка приоткрыв глаза, она увидела рядом с кроватью две расплывчатые фигуры. Как только ей казалось, что она вот-вот поймет, кто это, они начинали двигаться, и картинка вновь расплывалась. Голубые. Они были голубые.
— Слышала, кто к нам поступил на первый этаж?
— Девушка Эдди Кокрейна, — шепотом ответил второй голос. — Ну, та самая, которая выжила после аварии. Она, оказывается, ему песни писала. Теперь разве что в память о нем напишет…
— Да ну, все равно она никогда не будет петь так, как он, бьюсь об заклад.
— Тут с самого утра толпа журналистов, старшая медсестра просто с ног сбилась.
Она не понимала, о чем идет речь. Головная боль отдавалась в висках, становясь все сильнее и громче, ей оставалось лишь закрыть глаза и ждать, кто отступит первым — она или боль. Вскоре ее окружило белое сияние, накрыв словно волной. С тихим вздохом благодарности она соскользнула в объятия забытья.
— Вы проснулись, дорогая? К вам гости.
Над ней быстро мелькнул солнечный зайчик — едва уловимый, он метнулся в одну сторону, потом в другую. Внезапно она вспомнила свои первые наручные часы. Она подставляла стекло под солнечный луч, пускала зайчиков по потолку детской — туда-сюда, туда-сюда — и дразнила свою собачку, которая принималась истошно лаять и гоняться за ними.
Снова появилась голубая фигура. Она видела, как та двигается и шуршит совсем близко. Чья-то рука коснулась ее запястья, и она вскрикнула от неожиданной вспышки боли.
— Будьте любезны, поосторожнее с той стороны, сестра, — с упреком произнес чей-то голос. — Ей больно.
— Прошу прощения, мистер Харгривз.
— Потребуется еще одна операция на руке. Мы наложили швы в нескольких местах, но этого недостаточно.
В изножье кровати появилась темная фигура. Она пыталась различить ее очертания, но темная фигура не поддавалась, точно так же, как и голубые, и, обессилев, она закрыла глаза.
— Можете посидеть с ней, если хотите. Поговорите с ней, она наверняка услышит вас.
— Как… как ее состояние?
— Боюсь, что кое-где останутся шрамы, особенно на руке. К тому же она довольно сильно ударилась головой, поэтому, возможно, ей потребуется время, чтобы полностью прийти в себя. Однако, учитывая тяжесть аварии, можно считать, что отделалась она относительно легко.
— Хорошо, — помолчав, согласился другой голос.
Рядом с кроватью кто-то поставил вазу с фруктами.
Она снова открыла глаза, постаралась сфокусировать взгляд, различить форму и цвет. И после долгих попыток наконец поняла: там лежит виноград. Виноград, повторила она про себя, виноград. Почему-то это слово казалось ей очень важным, оно словно привязывало ее к этой новой окружающей действительности.
Но ваза исчезла так же внезапно, как и появилась, — ее заслонила синяя бесформенная масса, опустившаяся рядом с ней на кровать. Фигура приблизилась, и она ощутила едва уловимый запах табака. Незнакомый голос нерешительно, пожалуй даже смущенно, спросил:
— Дженнифер? Дженнифер? Ты меня слышишь? — Он говорил так громко, слова без спроса вторгались в ее сознание: — Дженни, дорогая, это я.
Интересно, мне еще дадут посмотреть на виноград, подумала она, я обязательно должна посмотреть на виноград: спелый, фиолетовый, надежный, знакомый.
— Вы уверены, что она меня слышит?
— Практически уверен, но думаю, что общение для нее сейчас слишком утомительно.
Потом слова превратились в неразборчивый шепот. Или она просто не могла разобрать, о чем они говорят. Все казалось таким туманным…
— Мож… но… можно… — прошептала она.
— Но ее разум не поврежден? После аварии? Вы уверены, что не будет никаких… долгосрочных…
— Как я вам уже говорил, она довольно сильно ударилась головой, но с медицинской точки зрения опасаться нет причин, — заявил голос, шелестя бумагами. — Кость цела. Отека мозга нет. С другой стороны, последствия таких травм бывают непредсказуемыми. Все пациенты реагируют по-разному. Поэтому вам просто надо быть с ней немного…
— Пожа… пожалуйста, — едва слышно прошептала она.
— Мистер Харгривз, по-моему, она пытается что-то сказать.
— …хочу видеть…
— Да? — спросило появившееся перед ней лицо.
— …хочу видеть…
Дайте мне посмотреть на виноград, безмолвно умоляла она. Я просто хочу видеть виноград.
— Она хочет видеть мужа, — выпрямившись, радостно заявила медсестра. — Думаю, она сказала, что хочет видеть мужа.
Повисла пауза, затем к кровати кто-то подошел:
— Я здесь, дорогая. Все… все будет хорошо.
Фигура исчезла из поля зрения, а потом она услышала, как один из мужчин похлопал другого по плечу и произнес:
— Вот видите? Она потихоньку начинает приходить в себя. Всему свое время, так ведь? Сестра, попросите старшую медсестру приготовить больной ужин. Ничего тяжелого — только легкая пища, лучше полужидкая. Заодно можете принести нам по чашечке чая.
Раздались чьи-то удаляющиеся шаги, кто-то продолжал тихо разговаривать где-то неподалеку. Перед тем как снова провалиться в забытье, она успела подумать: «Я замужем?»
Позднее ей рассказали, сколько времени она провела в больнице, и она просто не могла поверить в это. Время превратилось в раздробленную, неподвластную ей субстанцию, часы хаотично приходили и уходили, сливаясь в неразборчивые обрывки: завтрак во вторник — и тут же обед в среду. Похоже, она проспала около восемнадцати часов кряду, говорили ей с некоторым неодобрением, как будто отсутствовать в бодрствующем состоянии сознания так долго — намеренное хамство с ее стороны. А потом снова наступила пятница.
Иногда она просыпалась в темноте, прижималась щекой к накрахмаленной белой подушке и наблюдала за неспешной жизнью клиники, из коридора доносилось шуршание шагов медсестер, иногда — обрывки разговора между сестрой и кем-то из пациентов. Сестры сказали ей, что если она хочет, то может вечером смотреть телевизор. Ее муж оплачивает все услуги частной клиники — она может получить все, что ее душе угодно. Она всегда вежливо отказывалась: беспорядочный поток информации и без того утомлял ее, не хватало еще постоянной болтовни из ящика в углу палаты.
Постепенно периоды бодрствования становились все более продолжительными и частыми, и вскоре она стала узнавать лица других пациенток небольшой клиники.
В палате справа лежала пожилая женщина, ее черные как смоль волосы всегда были безукоризненно убраны в высокую прическу, зафиксированную лаком, а на лице застыло слегка удивленное выражение. Видимо, в молодости она снималась в кино, о чем милостиво сообщала каждой новенькой медсестре. Она говорила в приказном тоне, посетители у нее бывали редко. В палате напротив лежала пухленькая молодая женщина, которая каждое утро принималась тихо рыдать в подушку. Каждый вечер, ровно на час, какая-то строгая пожилая дама — видимо, гувернантка — приводила к ней двух малышей. Мальчишки пытались забраться к маме в кровать, постоянно дергали ее, пока гувернантка не призывала их к порядку: «А вдруг вы покалечите свою мать?»
Сестры сказали ей, как зовут других пациенток, и представились сами, но она не смогла запомнить ни одного имени, чем, как ей казалось, крайне разочаровала их.
«Ваш муж», как все его называли, обычно заходил к ней вечером. Неизменно одетый в костюм элегантного покроя, из синей или серой саржи, он машинально целовал ее в щеку и присаживался на кровать у нее в ногах. Он настойчиво расспрашивал ее во всех подробностях о том, вкусно ли ее кормят, не нужно ли ей что-то еще. Иногда просто читал газету.
- Предыдущая
- 5/94
- Следующая
