Обречен на победу - Леонов Николай Иванович - Страница 39
- Предыдущая
- 39/44
- Следующая
– Преступление сложно сконструировано. Получив признание Усольцева, мы пройдем с ним по всей конструкции, зафиксируем факты, которые, кроме преступника, знать никто не может. Таким образом, сделав полный круг, мы получим неопровержимые доказательства. И если в суде Усольцев свои показания возьмет назад, никакого значения это иметь не будет. Пустячный вопрос: как получить признание подозреваемого? Пытки, арест и содержание в холодной, темной камере я сегодня не предлагаю.
Гуров взглянул на следователя. Неожиданно Николай Олегович, серьезный сухой человек, приложил большой палец к кончику носа, растопырил пальцы и сделал Гурову такой «нос», что все рассмеялись. Атмосфера окончательно разрядилась.
– У меня есть идея, – сказал Гуров. – Вы, конечно, давно заметили, что я немного фантазер и авантюрист?
– Заметили. – Фирсов кивнул.
– Ну, Лева, – Серов махнул рукой, – вперед!
Глаза у Анатолия Петровича Кепко светло-серые, с крохотными снайперскими зрачками. Гуров видел тренера третий раз, а его пронзительно-неприязненный взгляд почувствовал впервые.
– Почему вы его не посадите? Заприте его в камеру, – говорил Кепко, тыкая пальцем за свою спину, где, ссутулившись, сидел Краев.
Разговор происходил на стадиончике детской спортивной школы, где Кепко проводил занятия. Гурову понадобилась помощь Кепко и Краева, и он привез последнего сюда и теперь ждал, пока Анатолий Петрович «отстреляется».
Лева не любил обращаться за помощью к штатским, считая, что каждым делом должен заниматься профессионал.
Оперативные отряды, студенты, рабочие, крепкие ловкие ребята, готовые прийти на помощь милиции. Кто от такой помощи откажется? Но почему у самого хорошего дела так быстро образуется теневая сторона?
Женщины среднего возраста с повязками на руках, прогуливающиеся по станциям метро или на самых освещенных улицах, вызывали у Гурова, мягко выражаясь, недоумение. За свое бессмысленное гуляние они получают дополнительные дни к отпуску. И люди, составляющие отчеты, и начальники, предоставляющие за «дежурства» отпуска, знали, что все это фикция и разбазаривание денег. Однако положено, чтобы общественность принимала участие в борьбе, и чем больше участвующих, тем вроде бы лучше, и женщины – наверно, им больше нужны отпуска, – прижимая к животам сумочки, взявшись под руки, прогуливаются под фонарями, сторонясь темных дворов и скверов. Гуров не раз думал: если посчитать – в какую сумму стране обходятся эти прогулки? На такие деньги наверняка можно открыть еще одну школу милиции.
Идею Льва Ивановича Гурова без помощи Кепко, Краева, их друзей и знакомых осуществить было невозможно. Ни один режиссер не способен поставить спектакль без актеров. Гуров собирал команду. Начал с тренеров, привез одного к другому, ждал, слушал.
– Он же преступник! – продолжал возмущенно Кепко. – Он скрыл от следствия важные факты!
Глаза у Кепко почти белые, зрачки прицеливающиеся.
– Все, Анатолий Петрович, – перебил Гуров. – Я вас понял, поясняю. В действиях Олега Борисовича Краева состава преступления нет, его действия, точнее, молчание, относятся к области нравственности. Вы на тренерском совете и разбирайтесь. Я вам уже говорил, повторяю: вы эгоистично замкнуты на себе, Астахове, ваших взаимоотношениях.
– Ну хорошо, ты прав, парень. – Кепко похлопал Гурова по колену, в глазах тренера появилась синева. – Убит человек, мы тоже несем ответственность. Командуй.
– Во-первых, – Гуров поднялся и пересел на скамейке таким образом, что Кепко и Краев оказались рядом, а он сбоку, – завтра вечером вы должны быть едины, как никогда в жизни.
– И я говорю…
– Заткнись! – перебил друга Кепко. – Хорошо. Обещаю.
– В вечер убийства в ресторане гостиницы «Центральная» гуляла молодежная свадьба. Завтра вечером необходимо всех этих людей снова собрать, реставрировать свадьбу с максимальной точностью. Дело это сугубо добровольное, милиция не имеет права даже настаивать. Вы известные в Городе люди, используйте свое влияние. Устроим камуфляж под съемку киносюжета. Вот фамилии и адрес молодоженов. – Гуров передал тренерам лист бумаги, и Краев вцепился в него, как в якорь спасения.
– Пусть они назовут своих гостей, всех надо повидать сегодня, – продолжал Гуров. – Необходимо, чтобы все оделись так, как были одеты в тот вечер.
– Сделаем. – Кепко кивнул, хотел отобрать у друга записку, но Краев быстро убрал ее в карман.
– Вопрос. – Гуров сдержал улыбку. – Что будет на столах? Какие-то деньги я из финотдела выбью…
– Не твоя головная боль, – перебил Кепко. – Мы тебе за Пашу не столы, памятник в центре города поставим. Извини.
Он встал, свистнул, затем крикнул:
– Павел! – и махнул рукой.
Подбежал юноша лет пятнадцати. Кепко внимательно оглядел его, провел ладонью по его лбу, показал сухие пальцы, тихо спросил:
– Любишь себя? Очень любишь? Жалеешь? – Он смотрел на потупившегося юношу сочувственно. – Имя у тебя – Павел? Иди, люби и жалей.
Юноша убежал, Кепко вздохнул.
– А потом они уходят. – Он взглянул на Гурова, подмигнул: – Договорились. Попробуем.
– Простите, Анатолий Петрович, мы пробовать не можем. У нас только одна попытка. Первая, она же последняя.
– Понял. Людей мы соберем. Что должен делать я и этот? – Кепко кивнул на Краева.
Гуров долго и подробно объяснял тренерам их роли, затем, попрощавшись, вышел со стадиона. Здесь его ждали голубые «Жигули», за рулем Арнольд Гутлин, на заднем сиденье Кахи Ходжава и Игорь Белан.
– Здравствуйте, друзья! – Гуров сел рядом с водителем. – Поехали.
Конец
Он, как обычно, проснулся около четырех утра. Поел, перестелил кровать, принял снотворное и лег. После убийства Усольцев все время находился во вздернутом состоянии, следил за развивающимися событиями. Он взорвал этот тихий, благополучный мир, в котором так незаметно существует. Усольцев несколько раз в день слышал: Астахов… Астахов… Паша. Говорили, что у подъезда дома покойника остались следы машины, обуви и пальцевые отпечатки. Утверждали: мол, совершенно точно, разговор Астахова с Игорем Лозянко записан на магнитофон, даже предсмертный стон слышен. Усольцев посмеивался и торжествовал. Город одевался в траур, уверенность в виновности Астахова росла. Слухи о чем-то хорошем, радостном воспринимаются насмешливо, критически: «Держи карман шире». Дурные слухи мгновенно превращаются в общеизвестный факт, сомневаться даже неприлично: «Слышал… Знаю… А что сделаешь?»
В Илье Ильиче Леонидове Сергей Усольцев узнал родное, близкое. Обостренное чутье убийцы не обманули напускное безразличие, показной объективизм карьериста. «А ты Паше завидуешь, родной, – понял Усольцев, глядя на холодные пальцы следователя, которыми он укладывал в папочку протокол допроса. – Завидуй, миленький, ты прав, надо все делить поровну. Наш час настал, я камень с горки толкнул, ты лавину направь точненько на цель».
Все развивалось по плану. Сергей Усольцев торжествовал. И вдруг вчера как обухом. Два дегенерата с идиотскими расспросами, недоумением и страшноватым рассказом о смене следователя, неожиданном повороте событий. Астахов из петли выскакивал, освобождал место под перекладиной. Усольцев должен был испугаться, но не испугался. Почему он сорвал плюшевую обезьянку, он не знал, пробормотал невнятно о делах, расстался с Гутлиным и Ходжавой, зашел в магазин, вернулся домой, отключил телефон и пил в одиночку.
«Пашка из петли выскочил. Как они разобрались и почему уперлись в меня? Доказательств у них никаких, но Пашка выскочил, вот беда».
Разбудил Усольцева настойчивый звонок в дверь, кто-то нажал на кнопку и не отпускал.
Он взглянул на часы, половина двенадцатого. С работы? Из милиции? Надев халат, Усольцев театральным жестом распахнул дверь.
На пороге стояли Кепко и Краев.
– Боже ты мой! – Сергей схватился за голову. – Отцы родные, проходите! Какими судьбами?
- Предыдущая
- 39/44
- Следующая