Наркомафия - Леонов Николай Иванович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/61
• Следующая

– Под каким предлогом девочку взяли из дома?

– Отец соскучился, больница рядом, попросил подвезти дочку.

– Простенько.

– Все простенько, но с большим вкусом, – усмехнулся Крячко и сильно толкнул Гурова к стене дома.

По переулку на бешеной скорости пронесся «Форд», едва не наехав колесом на тротуар, скрылся за углом.

Оперативники взглянули друг на друга и рассмеялись.

– Если за нами сейчас наблюдают, что не исключено, то представляешь, как смеются? – вздохнул Крячко.

– Не стану напоминать известную пословицу, цитирую сыщика Гурова: «Еще не вечер».

– Классика. Ты отлично понимаешь, разработчик всей операции из наших. Он все знает, в ловушку ты его не заманишь. И девочку он не отдаст.

– Еще не вечер, – упрямо повторил Гуров.

– Хорошо! Согласен! – вспылил Крячко. – Ты гений! Но ты лишь человек! А человек не может победить машину!

– Станислав, мне столько раз это говорили… Когда убьют, тогда и победят, и ни секундой раньше.

– Извини, но на хрен нам все это нужно?

– Отвечу вопросом на вопрос. – Гуров провел ладонями по лицу, зевнул. – А на хрен мы с тобой вообще живем? Такая организация, огромные деньги – значит, наркотики. Я об этом давно думаю. Когда Борис мне сказал, что рэкетиры «наехали» на него лишь раз, а вечером позвонили, извинились, сказали, мол, ошиблись адресом, я сразу подумал: значит, его охраняют люди более серьезные. А кто у нас самый богатый, серьезный и организованный? Наркобизнес. Значит, мы с тобой служим в одном из отделений наркобизнеса.

– Спасибо, босс! Но тогда нам мало платят.

– Верно, я скажу Борису, – усмехнулся Гуров. – Пошли, тебе полагается чашка кофе, а мне, как признанному алкашу, капель несколько. Признаюсь, Станислав, у меня есть идея…

– А у меня жена и сын, – сердито ответил Крячко.

Когда они проходили мимо приемной Юдина, секретарша громко сказала:

– Лев Иванович, шеф просил зайти.

– Спасибо, красавица, а где наш больной?

– В вашем кабинете.

– Прекрасно. – Гуров взглянул на Крячко. – Вари кофе, я сейчас. – Он сел рядом со столом Елены Добродеевой, которая была больше чем красавица, мило улыбнувшись, взял ее блокнот, достал авторучку, начал писать, оправдываясь: – Простите за ради бога, но памяти никакой, а уж при виде вас вообще теряю голову.

Он не дописал страницу, перевернул, начал строчить на новой, затем вырвал из блокнота два исписанных и несколько чистых листков, положил блокнот на место, листки в карман.

– Странный вы человек, Лев Иванович. – Секретарша смотрела серьезно. Ее полные перламутровые губы приоткрылись, обнажая зубы, какие можно видеть лишь в кино и на рекламных роликах. – Вы здесь не первый день и по профессии сыщик. Вы заметили, что я – женщина?

– Обязательно! – радостно ответил Гуров. – Признаюсь, я и предложение Бориса Андреевича принял в основном, чтобы видеть вас ежедневно.

– Считаете меня дурой?

– Лишь женщиной, которая хочет слышать то, что она хочет слышать.

– Если мне удастся вас увлечь, я выну из вас душу!

– Верю на сто процентов, – Гуров поднялся.

– Пригласите меня на ужин.

– Женщине нужно отдавать все либо не предлагать ничего, – очень серьезно ответил Гуров. – Когда я буду принадлежать себе, то лягу у ваших ног.

– Дайте слово.

– Честное слово. – Гуров посмотрел женщине в глаза, постучал в дверь шефа и вошел.

– Где ты пропадаешь? – недовольно пробурчал Юдин, увидел, как Гуров приложил ладонь к губам, и замолчал.

– Обсуждали со Станиславом наше положение, признали его незавидным. – Гуров положил перед Юдиным один из исписанных листков, пока шеф читал, сыщик продолжал: – Не томите, Байков признался?

– Черта с два! – рявкнул Юдин. – Якобы он ничего не знает, ни с кем не связан, кто и с какой целью похитил его дочь, понятия не имеет! А то немногое, о чем он догадывается, не скажет, так как дочка ему дороже всех коммерческих сделок в мире.

– Кретин! – Гуров забрал свой листочек у Юдина, прикурил, листочек сжег. – Баба с возу – кобыле легче. Если бы он признался, я был бы обязан его защищать. От кого и как защищать, я не знаю. Он молчит, никто в его молчание не поверит, и его убьют. А мне не грустно. Я обменяю его на девочку, верну ее бабушке, а за жизнь предателя и лгуна я не в ответе.

– Мне его уволить? – спросил Юдин.

– Хозяин – барин. Верить ему нельзя – это точно. Если надо закончить какую-то срочную работу, пусть заканчивает, хотя лично я думаю, что он не жилец. – Гуров наклонился над столом и написал: «Рассказал?» Юдин в ответ кивнул.

– Ладно, Борис, пойду, скажу этому придурку пару ласковых слов и буду ждать звонка и договариваться об обмене.

Гуров вышел, кивнул секретарше, словно посторонний, зашагал в свой кабинет. Крячко и Байков пили кофе. Гуров протянул юристу записку, которую написал в приемной, и зло заговорил:

– Значит, не знаешь, не ведаешь, не понимаешь? – Он достал коньяк, хлебнул из горлышка. – Я двадцать с лишним лет слышу такие глупости. Кто их говорит? Битые-перебитые преступники, которые утверждают, что чистосердечное признание облегчает душу и удлиняет срок. Я тебя судить не вправе, собирался защищать, теперь не буду. Кто тебе поверит? Я не поверю, что ты ничего не знаешь. На той стороне никто не поверит, что матерый волк Гуров не сумел расколоть такого сопливого фраера. А если сейчас не расколол, то обязательно расколет, получив девочку. Григорий, ты в любом случае не жилец, так отомсти за себя, подбрось хоть ниточку, чтобы я мог уцепиться.

Гуров говорил так зло и убедительно, что у Байкова начали дрожать руки. Он со страхом смотрел на Гурова, в записку, перечитывал, шевеля губами, словно малограмотный, снова смотрел в отчужденное лицо сыщика, наконец собрался с силами и прошептал:

– Выручите Дашу, я ничего не знаю.

– Что ты бормочешь? Дочку отдайте, а ты не в курсе дел. Прекрасно. Вот господа хорошие позвонят, ты сам с ними и договаривайся. Я был старшим опером-важняком, тогда меня такие дела касались. Сегодня я начальник службы безопасности фирмы «Стоик».

– У сотрудника фирмы похитили ребенка! – завизжал Байков.

– Станислав, у тебя валерьянка имеется?

– Валидол, – Крячко полез в карман.

– Дай ему, а то помрет, нам контрагенты не поверят и девчонку не отдадут. Она им и не нужна, не отдадут для перестраховки, начнут меня шантажировать. Мол, ты, волчара, фраера расколол и убрал за ненадобностью, теперь в нас вцепишься. Чтобы ты особо не дергался, мы невинное дитя у себя подержим. Как излагаю, понятно?

Крячко дал Байкову таблетку, взглянул на друга с неприязнью, осуждающе покачал головой.

– Прекрати, ты видишь, человек… – Крячко закашлялся. – Действительно добьешь, и карты лягут, как предсказываешь.

– Ты еще слюни распустил. – Голос Гурова слегка помягчел. – Пошли вы все… чистоплюи! Я лучше выпью. – Он начал звенеть посудой, но пить не стал, опустился в кресло, вытянул ноги, закрыл глаза. Лицо сыщика блестело от пота, под глазами залегла чернь.

Юрий Петрович Еланчук прослужил свыше двадцати лет в КГБ. Трудился и за рубежом, и на родных землях, во время реорганизаций его передвигали с места на место, пока не уволили на пенсию. Он был среднего роста, тонок в кости, имел изящные черты лица, карие, почти черные глаза, опушенные длинными ресницами. Разговаривал он всегда тихо, не курил, не пил, изъяснялся только на чистом русском языке, к тому же был незаурядно умен, всегда имел собственную точку зрения, которую никому не навязывал, но и не скрывал, и приходится лишь удивляться, каким образом такому человеку удалось продержаться на службе столь долго в структуре жесткой, где ценятся качества, диаметрально противоположные тем, коими обладал Юрий Петрович. Его можно было принять за артиста, художника, преподавателя изящных искусств в конце концов, только не за кэгэбэшника. Подчеркивая свои природные данные, Еланчук и одевался соответственно, хотя и со вкусом, но достаточно экстравагантно: замшевые, вельветовые, бархатные пиджаки, вместо галстука повязывал платки, носил узкие франтоватые усики, стригся у своего мастера, таким образом, был всегда элегантен, ухожен, благоухал дорогим одеколоном, ко всему прочему делал маникюр. Можно такого держать в учреждении, основанном «железным» Феликсом? Пусть умница, блестящий агентурист, на трех языках говорит в совершенстве, что с того? Не свой он, за версту видно. Терпели, сколько могли, чуткие кадровики раз пять выставляли его за штат, но всегда находился сумасброд-генерал, который начинал бубнить про талант, индивидуализм, честность и прочую ерунду.

• Предыдущая
• 14/61
• Следующая