Мщение справедливо - Леонов Николай Иванович - Страница 37
- Предыдущая
- 37/55
- Следующая
Вероника естественно и уверенно расположилась в кресле перед камерой, глянула в объектив. Посмотрев на нее, любой дебил понял бы, что не услышит и слова правды. Оператор не выдержал, показал ей большой палец, а женщина ему язык, и оператор почувствовал, что джинсы ему сильно жмут.
Татьяна брала интервью мастерски, представила гостью, жену помощника Президента, и чуть отпустила вожжи. Вероника заполнила экран полностью. Ведущая регулярно спрашивала о муже. Вопрос тонул, не успев вынырнуть на поверхность. Татьяна сказала «стоп», улыбнулась Веронике, подумав: жаль, что Вероника жена помощника, а не Президента.
Главный оператор подошел к Татьяне, безразлично спросил:
– Какую передачу ты делаешь? Запамятовал.
– «Семь минут интервью. Жены наших политиков».
– Ее не выпустят в эфир.
– Почему? – Татьяна взглянула так, что оператор вмиг понял, что режиссер у него тоже женщина.
Вероника укатила на личном «Вольво». Татьяна села в «Жигули» Гурова, зябко передернула плечами, спросила:
– Я тебе помогла?
– Ты сделала, что могла. Это главное.
– Скажи, Гуров, я ведь не ошибаюсь: ты мою дочь никогда не видел, а уже боишься, да?
– У моей жены была младшая сестра, мы с ней в шашки играли. Я ее боялся. Теперь они живут в Америке. А я ведь был уверен, что знаю любовь.
– Извини.
– Нормально. Чем человек старше, тем сентиментальнее. Жена ушла от меня, когда ей было примерно столько лет, сколько тебе.
– Неправда.
– Возможно, и неправда. Я начал забывать, кому сколько лет.
Татьяна взглянула на жесткий профиль Гурова, поняла, что его сегодняшняя комбинация провалилась, и, стремясь отвлечь его мысли от прошлого, сказала:
– Я сделала прекрасное интервью. Твоя протеже оказалась на удивление интересной и содержательной женщиной. Правда, ее содержание глубоко запрятано в ней самой. Обычно люди перед камерой теряются, зажимаются, даже немеют. Госпожа Ждан настолько увлечена собственной персоной, что не замечает окружающий мир, потому ей ничто не мешает. Редкое качество. Каков у нее муж?
– Обыкновенный. Доктор. Профессор. Худший вид интеллигента. Убийцу Стаса Травкина разыскали?
– Ты у меня спрашиваешь?
– И не разыщут. Пока полицейский России и гражданин России не будет относиться к Родине и друг к другу одинаково, работа полицейского – лишь мартышкин труд.
– Но виновата в этом в первую очередь милиция. Если бы ты знал…
– Я знаю, менты творят беззаконие. Им велели, их так приучили, показывают соответствующий пример.
– А ты?
– А что я? Стал профессиональнее, опытнее, злее, циничнее. Взяток в открытой форме не беру. А квартира, машина? Можно сказать, что заработал. Так сказать и оправдать все можно, милочка.
– Я тебе не «милочка»! И почему ты едешь к себе, когда ты сначала должен отвезти даму?
Гуров остановил машину, уперся лбом в боковое стекло и молчал.
Поезд Москва—Петербург неожиданно дернулся, заскрежетал длинным железным телом и остановился. Галей от толчка проснулся, сел, глянул в темное окно, зажег свет и выругался:
– Какой сон сорвали, подлюги! А пилить еще четыре часа.
Галею снилось, что он стоит босиком на животе депутата Еркина и подпрыгивает. У депутата вывалился язык, пена изо рта течет, а пена-то означает доллары. А Галей вроде как говорит: мол, давай еще, немного осталось. А Еркин глаза выпучил, отходить совсем стал и шепчет: «Христом клянусь, нету больше». А Галей ему: «Ты с самого начала клялся, что нету, – почти миллион наблевал, еще выблюешь».
Блевал во сне Еркин, а погано было во рту у Галея. Он надел тапки, сходил к проводнику, взял стакан холодного чая, прополоскал рот, вернулся в купе и достал бутылку коньяку. Галей берегся от самопала, покупал спиртное в фирменных магазинах. Выпив полстакана, он закурил, начал вспоминать давешний разговор с настоящим Еркиным. А разговор такой имел место, потому врут люди, что сны берутся как бы сами по себе – ниоткуда.
Он, как и другие интересующие его квартиры, фатеру гребаного депутата в Митине установил на прослушивание, что при современной электронике просто, как самолетик в детстве из бумаги смастерить.
Галей подъехал к дому, послушал депутатское шарканье, бренчанье посуды и прочую муру, понял, гости к Еркину заходят редко, и позвонил ему из машины. Галей представился дружбаном одного большого человека, который, мол, интересуется: что, великий депутат за охрану своей персоны собирается платить или будет жизнью в этой Москве рисковать?
Ответ Еркина получился путаный, непонятный ответ. Начал он с того, что просил передать большому человеку низкий поклон за проявленную заботу об его ничтожной жизни. Затем депутат просил пардону, объясняя, что срочно в сортир надобно.
Галей отсоединил клемму, объехал квартал. Еркин то ли бегал на кухню хватить стакашек, то ли просил соседей позвонить в ментовку, узнать, кто у него, депутата, на проводе.
– Ну, чего ты, мужик, очистил животик? – ласково спросил Галей, позвонив вторично.
И тут Еркин запел иную песню, что благодарность остается, но у больших людей большие заботы, потому возможны ошибки. Такая ошибка и с ним, Еркиным, произошла, потому как он в депутаты попал в первый раз, исключительно по казусу, сам он из Еркиных, которые всю жизнь по земле словно навозные жуки ползают. Понятно, что Еркины на своем веку окромя рублей никаких денег не имеют.
– Что долго так? – недовольно спросил Галей. – Нету у тебя баксов, так и скажи. У меня, к примеру, тоже нету, а было бы… Кто чего от меня получит. И ты молоток, что не отдаешь! А то ишь, кровопийцы, придумали добровольное страхование жизни.
– Да нету у меня! – закричал Еркин.
– Нету, и не ори, – спокойно сказал Галей. – Я на твоей стороне, обрисую в лучшем виде. А ты живи – не тужи, никого не бойся.
– Ну спасибо, ну благодарствуй! У меня и срок этот чертов кончается. Домой, в деревню, поросят кормить.
Галей, усмехаясь, положил трубку, зная точно, что никогда Олег Еркин в деревне не жил, а со школьной скамьи тропил себе комсомольскую тропу, а вот родители у него действительно в деревне живут, и денег он, Еркин, из комсомольской кассы наворовал достаточно.
А весь цирк Галей разыгрывал с одной целью, чтобы не сбежал хитрец с наворованным раньше времени.
Поезд снова дернулся. Галей налил себе на самое донышко, запечатал бутылку, взглянул на часы. По его расчетам, жить Егору Яшину оставалось менее двенадцати часов.
И вице-премьер Анатолий Трофимович Барчук в эту дрянную ночь тоже не спал, как не спала и его на людях грозная, а в семейном быту тихая Анна Петровна. Они сидели за столом в гостиной городской квартиры, играли в карты. Муж поддавался, как мог. Анна играла лучше, только шельмовала. Проигрывая раз за разом, она вздыхала, бормотала о незаконченном высшем образовании, порой говорила:
– Умен ты у меня, Толик, незауряден, а следователя прокуратуры в дом пускать не следовало.
– Все ты знаешь, Аннушка, кого пустить, кого за порогом оставить. Только не можно это, я должен быть вне подозрений.
– Не следовало несуразную компанию собирать. Тут я одна виновата. – Анна бросила карты: – Сдаюсь.
– Как же это? – возмутился муж. – У тебя и король, и дама козырная!
Анна смешала карты.
– Глупости все, на каждой сдаче козыри новые. Помню, студентом ты мне рубашоночку розовую с кружевами подарил.
– Сорок пять рублей… Было такое…
– Ох и счастлива я была! Теперь в жизни радости никакой – одна головная боль.
– Брось, Анка, образуется!
– Кто Игоря убил? Кому он мешал, зам зачуханного министра?
– Забудь. Что с письмом и звонком делать? – Барчук подпер голову ладонями. – У тебя снотворное есть?
– Ты не зря первым в парк бросился, якобы убийцу искать! Ты прости грешную, не смелого ты десятка, Игорек. Жена мужа хорошо знает, глубоко. Если следователь за меня возьмется, я тебя поневоле выдам.
- Предыдущая
- 37/55
- Следующая
