Агония - Леонов Николай Иванович - Страница 30
- Предыдущая
- 30/47
- Следующая
За своим плечом Корней услышал:
— Костя? — Даша стояла, приподнявшись на носки, вытянувшись.
— Паненка, — нарочито медленно сказал Корней, — или не видела?
— Не видела, — Даша шагнула в сторону. Корней схватил ее за руку. — Не видела, не слышала, ничего не знаю.
Корней заглянул девушке в лицо, спросил:
— Какой Костя? Товарищ себя Николаем называл.
— Не время. Корней, — Хан вышел из номера. Корней отпустил Дашу, согласно кивнул.
— Заднюю дверь отворю, дворами унесешь. Хан шагал легко, словно не тело нес, а так, незначительное. Миновав два узких двора, он вышел в переулок и тут же услышал цокот копыт, мягкий стук пролетки на дутиках. Лихач подкатил, будто ждал, и, осаживая рысака, зарокотал традиционное:
— По-жа... По-жа...
Хан сел в пролетку, усадил рядом тело, завалил его в угол, стукнул по спине кучера и сказал:
— Слушай, дядя, приятель мой перебрал малость, отвези-ка его сам, — он протянул червонец, кучер взглянул на ассигнацию и спросил:
— Куда прикажете?
— Гнездниковский. Растолкаешь, он дом сам укажет, — Хан выскочил из пролетки, и она, подрагивая, покатилась.
Корней ждал в подворотне. Хан чиркнул спичкой, прикурил, осветил лицо Корней и стоящую позади Дашу, сказал:
— Я свое сделал, Корень, теперь дело за тобой. Обветшалый штакетник пьяно опирался на метрового роста лебеду, калитка лежала на земле: умерла от старости. За лебедой и чахлыми выродившимися яблонями, опустившись в землю по самые окна, скособочился домишко. Когда Корней, Даша и Хан вошли через незапертые двери, дом заскрипел, хлопнул недовольно ставней, кашлянул пылью.
— Париж, Ницца, — Даша прикрыла пухлые губы платочком, чихнула. — Апартаменты для уличных байстрюков.
— Паненка, — Корней тоже прикрыл рот платком, кашлянул.
— Не знаю такой. Меня Дарьей зовут, запомни, Корней, твердо: Дарья Латышева.
Хан, поставив в углу тяжелые чемоданы, смотрел на запустение и грязь равнодушно, а разговора, казалось, вовсе не слышал.
— Гражданка Латышева, убедительно прошу пыль вытереть, пол помыть, — тихо сказал Корней. — Нам тут жить несколько дней. В дружбе и согласии. Человека, Даша, не в праздник проверяют, — он улыбнулся, зубы у него были белые и ровные. — Будни, девушка, — проверочка надежная. Потерпи, родная, потерпи.
Корней и Даша рядом смотрелись. Он — матерый, крепкий и поджарый, одетый дорого и неброско, она — молодая, сегодня непривычно нервная, с гордой осанкой, одетая под барышню из бывших. Вот обстановка тут была для них неподходящая — ни в цвет, ни в лист. А Хан, прислонившийся к косяку, будто родился и вырос тут, костюм без фасона, цвета неопределенного, сапоги с обрезанными голенищами.
— Хан, печку растопи, воды для Даши согрей, — Корней кивнул на дверь. — Идем покажу, где что.
Они вышли в палисадник, обогнули домишко. Корней указал на колодец и ведра.
— Инструмент на чердаке, да у тебя и свой имеется, — сказал Корней. — Петли, запоры проверь, смажь, сделай как следует. Девку из дома не выпускай, шальная она.
— Вязать? Иначе не удержишь, как ни кличь ее, а Паненка... — ответил Хан.
Корней взглянул испытующе, ну, мол, говори дальше.
— Она не заложит, а решила сбежать — сбежит. Баба с возу...
— Разумно, — согласился Корней, а про себя добавил: “Кабы я ее не любил”, — кивнул, направился на улицу. — К вечеру вернусь.
За штакетником раздался дробный кашель, у поваленной калитки остановился Савелий Кириллович, перекрестился и сказал птичьим голосом:
— Здравствуйте, люди добрые.
Корней шагнул широко, схватил старичка за грудки, от бешенства слова выговорить не мог. Берег эту хату, как последний патрон, никто не знал о ней, ни одна душа. Вот он, мухомор-трупоед, след в след пришел. Корней силенку не рассчитал, и Савелий Кириллович, слюну по подбородку пустив, уронил голову на грудь. Корней его встряхнул, дал пощечину, старик завалился в лебеду. Хан одной рукой поднял незваного гостя, держал за воротник, будто полюбоваться им предлагал.
— Ребятишки тебя просят. Корней, послезавтра к батюшке на вечерню, — Савелий Кириллович говорил твердо, хотя глаз и не открывал. Ясно стало, что его хрипы и обмороки — одно надувательство.
— Кто послал?
— Люди, — старик открыл глаза и перекрестился.
— Кто адрес дал?
— Люди, Корнеюшка. Умен народ незаурядно, — старик засеменил на улицу, не попрощался.
Корней повернулся к Хану, хотел спросить, что это творится на земле, но сказал другое:
— Скоро, Хан, только блохи прыгают, — взял его за плечи, оглядел, примерился плечом к плечу, наступил на сапог, поставил свой ботинок рядом. — Жди, — и ушел.
Даша ни перчаток, ни шляпки не сняла, ходила по корявым половицам, минуя середину комнаты, девушке виделся Сынок с ножом в спине, из-под бледной щеки лужица темная расползается.
Хан поставил ведра с водой на пол, опустился на колени, заглянул в печь и мгновенно бросился на пол, перевернулся, встал на ноги. Кочерга со свистом врезалась в печную дверцу, расколола ее. Даша смотрела на Хана без страха, с открытой ненавистью, держала кочергу крепко, явно намереваясь напасть вторично.
— Есть в тебе силенка, — Хан улыбнулся, вроде не придавая значения попытке убить его. — Мастера дерьмо, — он поднял осколок дверцы, — мою работу ты бы не перебила, — он провел пальцем по излому, скривился презрительно. — Брось железку, перчаточки испачкаешь.
Даша, поняв, что ей с Ханом не справиться, швырнула кочергу в угол, светлая перчатка была в саже и ржавчине.
— Руки испачкаешь — век не отмоешь, — Хан поднял кочергу, поставил ее к печке.
Даша сорвала перчатки, тоже швырнула в угол, повернулась уходить. Хан молниеносным броском преградил дорогу.
— Далеко?
Даша замахнулась, ударить не успела, в глаза брызнуло черным и ярким, в голове затрещало, казалось, за спиной рвали полотно. Она покачнулась, но Хан взял ее за плечи. Лицо его, будто отраженное в воде, размывалось и кривилось.
— Еще раз вздумаешь, руку оторву, — Хан двумя пальцами сжал ее локоть. — Вот здесь.
Она увидела черные пустые глаза, первый раз в жизни испугалась и неожиданно заплакала. Лицо от пощечины горело, в затылке бухало, в локоть, который сжимал уголовник, словно воткнули толстую иглу. Хан подвинул стул, широкой ладонью вытер пыль, усадил девушку, поднес ей ковш с водой, холодной до ломоты в зубах.
— Ты далеко собралась?
— В центр надо, по делу, — сломленно ответила Даша, заставила себя поднять голову. — Тебя все одно зарежу.
— Раз вернешься, иди, — Хан пожал плечами и отошел. — Вертайся быстрей, до Корнея. Он, полагаю, до вечера обернется. Пожрать, выпить принеси. Деньги есть?
Даша с первого дня не понимала этого красивого замкнутого парня. Не поняла и сейчас как же он, имея за спиной покойника, да еще милицейского, отпускает ее? А если она наведет?
— Ты, Дарья, жизнь любишь, — сказал Хан, снимая топором с полена лучину для растопки. — Ты послезавтра вечером Корнея одного не отпускай, с ним увяжись обязательно.
— Куда? — не удержалась от вопроса Даша.
— Люди просили его к батюшке на вечернюю службу. Тебе там непременно быть надо, людям на глаза показаться — Хан выложил из лучины колодец, запалил печку, подбросил тонких полешек, прислушался и удовлетворенно сказал: — Тянет, старушка-печушка.
Даша не ответила и вышла.
После приступа Костя Воронцов оправился. Мелентьев, хоть со службы и не уходил, чисто выбритый, подтянутый, разгуливая по кабинету, говорил ясно и четко, выделял ровные паузы после каждой фразы:
— По различным каналам поступают данные, что клиентура наша готовится к воровской сходке. Ожидается вся элита, то есть ворье в законе. Необходимо все уточнить, время и место, окружить, взять всех до единого. Дело это сложнее сложного, но ребятишки собираются. И пароль у них будет, и запасные отходы, и люди для перекрытия. Оцепление, грузовики с солдатиками — все это не годится. Костя, я для тебя все выверю, просчитаю до ювелирной тонкости.
- Предыдущая
- 30/47
- Следующая
