Агония - Леонов Николай Иванович - Страница 2
- Предыдущая
- 2/47
- Следующая
— Я к тебе предложение имею. Сядь, — он ударил кружкой по столу и, когда мальчишка-половой подбежал, сказал: — Подотри и принеси, что там из отравы имеется.
Мальчишка фартуком вытер осклизлый стол, забрал пустые кружки и исчез. Хан взял крючок, опустил руки под стол, звякнул металлом и положил наручники Сынку на колени.
— Прибереги на память, деловой.
— Ты памятливый, — Сынок спрятал наручники в карман. — Не простой ты, мальчонка, совсем не простой, — он рассмеялся.
Хан тоже улыбнулся.
— Простых либо схоронили, либо посадили... — он замолчал, так как подошел хозяин заведения, который, поклонившись, спросил:
— Желаете покушать, господа хорошие? — он протер и без того чистый стол. — У нас не ресторация, но по-домашнему накормим отлично-с.
Закусочная опустела, лишь за столиком у двери пил пиво какой-то оборванец. Смокинг Сынка внушал хозяйчику уважение, и он смотрел на молодого человека подобострастно.
— Колбаса изготовлена по специальному рецепту, можно с лучком пожарить, грибочки, огурчики из подпола достанем-с...
— “Смирновская” имеется? — перебил Сынок и, поняв, что имеется, продолжал: — Корми, недорезанный, — он рассмеялся собственной остроте. — Да не обижайся, мы с тобой элемент чуждый, на свободе временно. Вот кучера собственного встретил, — Сынок указал на Хана. — Раньше-то он дальше кухни шагнуть не смел, теперь за одним столом сидим. Мы сейчас все у общего корыта, все равны.
Хозяин склонился еще ниже и доверительно зашептал:
— Этого, простите, никогда не будет. Можно у одного отнять, другому отдать. Так все равно-с, простите, один будет бедный, другой богатый.
Николай-Сынок взглянул на хозяйчика лукаво и спросил:
— А если поделить?
— На всех не хватит, — убежденно ответил хозяин. — Больно человек жаден, ему очень много надобно, — и развел руками, показывая, как много надо жадному человеку.
Хан, сидевший все это время неподвижно, глянул на хозяина недобро, покосился на Сынка:
— Так что, барин, есть будем или разговаривать?
— Ишь, — Сынок покачал головой, — пролетариат свой кусок требует. Неси, любезный, и... — он кивнул в сторону двери, у которой сидел оборванец, — не сочти за труд.
— Сей минут, в лучшем виде, — хозяйчик поклонился, подбежал к оборванцу, забрал пустую кружку, что-то зашептал сердито. Оборванец поддернул штаны, смачно сплюнул и, насвистывая, вышел на улицу. Остановился у стоявшего неподалеку от закусочной извозчика.
— Эй, ямщик, гони-ка к “Яру”! Извозчик взглянул на рваную тельняшку, чумазое лицо и нечесанные волосы и отвернулся.
— “Я ушел, и мои плечики скрылися в какой-то тьме”. Счастье свое не проспи, ямщик, — оборванец вновь поддернул штаны и направился в сторону Тверской, свернул в Гнездниковский, вошел в здание Московского уголовного розыска, который большая часть москвичей называла МУРом, а меньшая — “конторой”. Здесь оборванец зашел в один из кабинетов, где за огромным столом сидел солидный, уже пожилой мужчина в пенсне.
— Разрешите войти, товарищ субинспектор? — оборванец щелкнул каблуками.
— Вы уже вошли, Пигалев, — Мелентьев снял пенсне и начал протирать его белоснежным платком.
Агент третьего класса Семен Пигалев работал в уголовном розыске уже пятый месяц и мог быть самым счастливым человеком на свете, если бы не фамилия, к которой редкий человек мог остаться равнодушным.
Субинспектор Мелентьев никогда не позволял себе шуток по этому поводу, произносил фамилию Семена уважительно, без ухмылочек и многозначительного подмигивания. Семен взглянул на него с благодарностью и доложил:
— Объекты, — Пигалева хлебом не корми, дай ввернуть ученое слово, — ушли от конвоя, дождь переждали в закусочной на Трубной, заказали обед. Я оставил там Серегу Ткачева, велел глаз не спускать.
Мелентьев и бровью не повел, хотя знал, что кучером в пролетке сидел агент первого класса, работающий в угро шестой год и, не в пример Пигалеву, человек опытный.
— Благодарю вас, Пигалев. Приведите себя в порядок и доложитесь Воронцову.
— Слушаюсь, — Пигалев распахнул дверь и чуть не столкнулся с входящим в кабинет сотрудником, который в форме рядового милиционера час назад конвоировал Сынка и Хана.
— Как здоровье, Василий? — с издевкой шепнул Пигалев. — Головушка бобо?
Василий Черняк, среднего роста, с выправкой кадрового военного, перетянутый ремнями, с влажными после мытья волосами, взглянул на Пигалева недоуменно и развел руками, как бы говоря: совсем обнаглел, братец. Семен понял товарища и поспешил убраться, а Черняк вошел в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь, сказал возмущенно:
— Мы так не договаривались, Иван Иванович! Я боевой командир Красной Армии, орденоносец!
Мелентьев надел сверкающее пенсне, оттянул пальцем крахмальный воротничок и вздохнул.
— У меня сын недавно родился, — Черняк осторожно дотронулся ладонями до головы. Казалось, он сейчас ее снимет и поставит перед субинспектором как вещественное доказательство творящихся безобразий. — Сын, Иван Иванович! Он маленький, ему отец нужен, даже необходим.
— И чем же это вас? — поинтересовался Мелентьев, пенсне надежно скрывало его смеющиеся глаза, а тон был участлив безукоризненно.
— Чем, чем, — смутился Черняк, — кулаком! Меня в девятнадцатом один беляк рукояткой нагана шарахнул — я качнулся, и только. А тут...
— Возраст, батенька, — Мелентьев указал на стул. — Как я понимаю, вас ударили. Кто именно?
— Чернявый — как молотком...
— Так-с, — Мелентьев смотрел испытующе. — Значит, Хан сбил вас с ног и преступники скрылись?
— Вы сказали: в случае побега стрелять только в воздух, что бить будут — разговора не было, — Черняк хотел покачать головой, но не решился: в виске тихонечко покалывало.
— Упустили, значит, — Мелентьев покачал головой. — Случается. На первый раз оставим без последствий. Надеюсь, в дальнейшем, Василий Петрович...
Черняк медленно поднялся, дважды открыл и закрыл рот, наконец, поборов возмущение, сказал:
— Что же это? Как же такое получается? Нет, — он прижал руки к груди, — вы не говорили, что побег будет точно, но я так понял.
— И совершенно напрасно, уважаемый Василий Петрович, — Мелентьев встал и вышел из-за стола, давая понять, что разговор окончен. — Мы не для того задерживаем преступников, чтобы вы их отпускали.
— Бросьте, — Черняк махнул рукой и сел на стуле удобнее. — А чего это меня в конвойные определили? И Сенька Пигалев, что вышел от вас, вчера мне калякал... который из беглецов наш-то?
— Товарищ Черняк... — прервал его Мелентьев, выглянул в коридор и громко сказал: — Пигалева к Старику! Срочно! — он отлично знал, что его за глаза называют в розыске Стариком.
Мелентьев прошелся по кабинету, остановился около Черняка и молча на него смотрел до тех пор, пока молодой сотрудник не догадался встать. “Который из беглецов наш-то?” — вспомнил Мелентьев, и ворот крахмальной рубашки стал ему тесен. Раньше, в сыскном, не то что такой вопрос задать, даже намекнуть начальству, мол, догадываюсь кое о чем, никто не посмел бы. Мелентьев взглянул на молча стоявшего Черняка безразлично, позвонил заместителю начальника отдела по борьбе с бандитизмом МУРа.
Начальник Мелентьева Воронцов был из матросов, работал в уголовном розыске с двадцатого года, Мелентьев же занимался сыском уже четверть века, и Воронцов этого не забывал. Он учился у опытного сыщика азбуке розыскного дела, порой был ему лучшим другом, а когда происходил очередной конфликт, бывший матрос старался с Мелентьевым не встречаться и не разговаривал с ним неделями. Затем все возвращалось на круги своя, и Воронцов прятался от подчиненных и начальников в этом кабинете, слушал, как субинспектор ведет допросы или просто беседует по душам с каким-нибудь старым уголовником. Мелентьев относился к Воронцову ровно, в периоды дружбы чуть иронически, во время ссор подчеркнуто официально.
Вчера, когда уточнялись детали предстоящей операции, Воронцов с Мелентьевым во мнениях не сошлись, бывший матрос кричал, а бывший царский сыщик, как обычно, молча смотрел в окно. Из Петрограда в МУР поступили данные, что в Москве в ближайшие дни готовится ограбление банка и проходит по сообщениям рецидивист-медвежатник по кличке Корень.
- Предыдущая
- 2/47
- Следующая
