Искатель утраченного тысячелетия(изд.1974) - Брагин Владимир Григорьевич - Страница 11

– Исхожу вот из чего. Вы врач, и я врач. Видим – человек болен. А что такое болезнь? Это значит – упала, ослабела энергия сопротивления организма какому-то внешнему или внутреннему воздействию. Но вот человек умирает. Значит, он износился, источник энергии прекратился. Энергия иссякла. А я нашел то необходимое, чтоб восстановить эти живые единицы, этот источник энергии.

– Так-то так, – говорю я, – но все это теория, а на практике как? Чем думаете вы отменить закон бытия?

– В то утро, 15 июля 1855 года, на моих глазах произошло событие. И событие это подсказало мне мою догадку.

– Как отодвинуть смерть на тысячелетие?

– Да. Так. Только вся беда в том, что…

Тут вошел унтер и доложил, что арестанта вызывает следователь.

На этом беседа оборвалась».

«Дорогой Степан Иванович!

Душевно признателен тебе за дружескую готовность помочь мне в моем ответственном казусе.

Следуя просьбе твоей, спешу выслать тебе в самой точной форме описание обстановки жизни больного политического преступника Веригина. Фамилия, имя, отчество. Веригин Дмитрий Дмитриевич. Родители (вопрос наследственности). Воспитание Д. Д. Веригина. Какие способности преобладали у Веригина в раннем детстве? Кого из деятелей наука Веригин считал для себя образцовыми? Какой писатель или поэт был у него самым любимым? Почему? Где Веригин учился? Отец – врач. Мать – дочь инженера-путейца. Никаких отклонений от душевной нормы ни по отцовской линии, ни по материнской не наблюдалось. Родители Веригина, воспитывая в ребенке натуралиста, развивали в нем жажду познания природы и дар удивления перед ее тайнами. «Удивиться – открыть – победить» – вот таков был завет родителей сыну. Естественные и математические. Отца ботаники Теофраста и великого хирурга Николая Ивановича Пирогова. Пушкин. Овидий. Считает, что Пушкин многообразен, как природа в ее вечной изменчивости. Овидия признал своим за его «Метаморфозы», за поэтические образцы бесконечных видоизменений. Сначала дома. Отец преподавал ему математику и занимался с ним Энтомологией по Реомюру. Мать учила его языкам и музыке. Даже была уверена, что из него выйдет композитор. Он сдал экстерном за курс гимназии. А после занимался на медицинском и слушал лекции. Окончил ли университет? Что делал после университета? А после Севастополя? Почему задержан и отдан под суд. На физико-математическом факультете университета в Москве. После сдачи всех экзаменов, получив диплом врача-хирурга, покинул университет. Севастопольская кампания. Там под руководством Пирогова приступил к операциям. Врачевал в одном из уездов Российской империи. После войны бывал за границей. В Лондоне встречался с Герценом и Огаревым. Огарев был ему ближе, чем Герцен. К тому же с Огаревым он был знаком, был дружен еще в университете. Однако от Герцена получал прокламации и воззвания. Прибыв в Россию, стал распространять эту литературу в казармах среди офицеров. Но кто-то выдал его полиции.

Конечно же, дорогой Степан Иванович, я врач, а но следователь – и не напрямик задавал вопросы подсудимому. Этот «материал», извлеченный из моих бесед с Веригиным, я представил в виде вопросов и ответов только для твоего удобства и в целях лучшего понимания сути дела, чтоб тебе виднее была больная точка его души.

Продолжаю запись моей беседы с Веригиным.

– Так вот, Дмитрий Дмитриевич, расскажите мне о вашей догадке, – начал я. – Как она выглядит?

– Она связана с ростом цветка под мелодию моей флейты.

«Похоже, он заговаривается. Плохо дело!» – подумал яу но переспросил:

– Как вы сказали? Цветок рос под мелодию?

Веригин как-то замялся. Смутился. Лицо его стяло задумчивым.

– Это длинная история, доктор, но я вижу, что вы не торопитесь. Пожалуй, я все-таки попробую. Когда в детстве я с отцом ходил по полям и лесам, отец много говорил мне о растениях. О том, что они наши друзья и помощники. «Не было бы растений – не было бы кислорода, – говорил он. – А лекарства? Большинство их приготовляется из трав, плодов, листьев». Мой отец был убежден, что в растительном мире есть средство от всех болезней – туберкулеза, рака, проказы, чумы…

Мать поддерживала отца, но шла еще дальше. Она уверяла, что растения чувствуют ласку и отвечают на нее – их листья делаются крупнее, цветы ярче. «Они мне улыбаются», – говорила мама. Отец смеялся.

Мне было лет одиннадцать, когда мы с отцом пошли на охоту. Присели отдохнуть на краю болота. Отец показал мне растение, которое поедает насекомых, – росянку. Впервые узнал я о хищных растениях. Меня это поразило. Я поверил во всеобъемлемость растений, в их могущество, в их родство со всей природой, а значит, и с нами. Моя мать умерла, когда я еще не закончил курс наук в университете. Я очень любил свою мать, и ее преждевременная смерть меня потрясла. Вероятно, в это время у меня и появилась мечта о продлении жизни человека.

Веригин замолчал, прикрыв глаза рукой.

Я тихо вышел из камеры».

«Назавтра я опять посетил Веригина.

– Вы, кажется, еще что-то хотели поведать мне, Дмитрий Дмитриевич?

На лицо Веригина набежала тень:

– Вы правы, доктор. Я еще не все рассказал вам. Только вот не знаю, стоит ли говорить. Я и сам в это и верю, и не верю. Часто после бессонной ночи в хирургическом бараке я под утро приходил на берег моря. Туда, где на самом обрыве росли сосна и три куста иван-чая,

Веригин умолк. Словно забыл обо мне.

– Что же дальше? – тихо спросил я.

– Так вот, – встрепенулся он, – я часто приходил к этому обрыву. И знаете, доктор, со мной всегда была вот эта маленькая флейта. И я, чтобы передохнуть, играл одну любимую мелодию. Я сам ее сочинил. Я играл, и казалось мне, что я не один, что кусты иван-чая прислушиваются к моей мелодии. И больше того – однажды мне показалось, что (поверьте, доктор!) какому кусту чаще играешь, тот лучше растет. Поднимается выше других. Да, да… словно слушает и под мелодию растет. Поверьте мне: не один и не два раза я приходил к этим трем кустам иванчая.

– Кипрей? Обыкновенный кипрей?

– Да. Кипрей. Или иван-чай.

– И растет под мелодию?

– Именно. И чуть мне это показалось, я решил проверить. Стал приносить линейку. Вбил палочки около каждого куста, стал на них делать пометки. Зарубки. Выбрал один куст. Поиграю – измерю. И на палочке отмечаю. Опять поиграю. И вижу – растет. Чуть ли не на глазах. Опережает остальных. Понимаете?

Я развел руками.

– Я и сам не верил, – тихо продолжал Веригин. – Но вот… убедился. А понять ничего не мог.

– Это и есть ваше открытие?

– В то памятное утро, 15 июля 1855 года, в тот самый час я (в который раз!) увидел: не только растет куст иванчая, которому я играл, но на глазах моих начинают развертываться лепестки его лилово-красных цветков. И сразу же мне пришла в голову…

– Эта догадка, которая должна отодвинуть смерть на тысячелетие?

– Да! Вы угадали, доктор! – воскликнул Веригин.

– Так в чем же состоит эта догадка?

Веригин горестно всплеснул руками:

– Тут удар пушки… контузия… я очутился в госпитале.

– Так что же? – добивался я.

– Не знаю, доктор, что и сказать.

– Забыли?

Веригин молчал, стиснув руки.

– А когда вы выздоровели… вы приходили к кусту? Играли?

– Приходить-то приходил, но мелодию я забыл. Контузия отняла.

– Так что же? Чуть вспомните мелодию – вспомните и свое открытие, как укротить смерть?

– Хочу верить, что так и будет. Только бы вспомнить!

– Флейта при вас. Так вот. Сейчас принесут цветок. В горшке. А вы заиграете. Посмотрим: будет цветок расти?

– Нет, нет! Не надо, доктор. Смешное дело! Я ведь уже говорил вам – я пробовал. Много раз. До контузии. И после. Разные мелодии – это не то. Цветы их не любят. А вот ту, единственную, которую эти цветы понимали, ее-то я и забыл.