Три горы над Славутичем - Хотимский Борис Исаакович - Страница 4
- Предыдущая
- 4/32
- Следующая
И все же то здесь, то там в толпе проглядывали в иных лицах черты будто и не Полянского, не антского облика. Впрочем, что же тут удивительного? Уж такое место на Горах… Старики, к примеру, еще помнили рассказы своих пращуров о том, как шли от самой Балтики вниз по озерам и рекам светлоглазые готы в рогатых железных шеломах на рыжеватых кудрях, шли, увлекая за собой и многих белых угров, а после всех их смыли, как в половодье, и погнали на закат несметные тьмы беспощадных гуннов — широколицых, узкогубых и узкоглазых, с раздутыми, как у коней, ноздрями. По сей день бродят по полуденным степям остатки тех гуннов, только нет уже у них ни прежнего числа, ни прежней силы. А белые угры почти все в лесах зацепились и остались — от них, сказывают, и появились на Днепре первые волхвы… Проходили, тем же путем — из дремучих полуночных лесов, племя за племенем, дружина за дружиной, и ближайшие сородичи — анты, одни селились рядом, другие шли далее — к Истру, куда уже стеклось немало славинов. А мало ли чернооких ромейских и степных полонянок приводили поляне из походов? И все разнообразные черты многих и различных народов и племен из века в век вливались в полянскую кровь, проявляя себя в широте скул и толщине губ, в цвете глаз и волос. Но так и не вытеснили коренной антской внешности, унаследованной еще от скифов-пахарей, прозванных сколотами, и от многих иных обитавших здесь с незапамятных времен людей, от племен и народов, имена которых по сей день никому не удается вспомнить…
Сходка длилась долго, ни к чему не пришла и как-то сама собой превратилась в пир допоздна. Встречали воротившихся живых, поминали павших. Пили горьковатую брагу, многолетние меды. Распевали застольные и походные песни, слушали гусляров, пускались в безудержный пляс, а кое-где, кто помоложе, передрались было, как петухи, да были укрощены: одни — легким уколом копья, другие — мудрым укором стариков.
Несколько старейшин, самых древних и уважаемых, лишь омочили в меду свои белые усы и оставались трезвыми. Посовещавшись меж собой негромко, они добыли откуда-то полоски загодя заготовленной бересты и, когда солнце скрылось за игластыми верхушками дальних сосен, велели заново ударить в била, чтобы созвать на продолжение сходки изрядно захмелевших мужей Полянских. При свете костров кое-как принялись за все те же нерешенные дела. Шуму и крику теперь было пуще прежнего, а более всего — из-за юного Кия.
— Отца не уберег! — кричали те, кто постарше. — Великая вина!
— Отдать его богам!
— Нет его вины! — возражали те, кто помоложе. — Полон кто пригнал? Добычу кто сберег? Не всякий сумеет так, семнадцати лет отроду, в первом же походе…
— Эге ж! — отмахивались другие. — Полон и добычу Идар пригнал. А Кий у него в хвосте скакал.
— В хвосте пускай и скачет! — подхватывали многие голоса. — Рано ему в челе скакать, молоко на губах не обсохло!
— Еще неведомо, кто в хвосте скакал, а кто в челе! — горячились отроки, воротившиеся вместе с Кием из первого своего похода, поначалу стоявшие поодаль, а теперь не утерпевшие.
Но старшие дружинники, к тому же распаленные выпитым, только цыкнули на них:
— Откуда здесь взялись, не было вас? Отрокам на сходке не место!
Кий был тут же, стоял около дуба, на виду у всех, рядом с упившимся до невозможности дядей Идаром. Сам он тоже не раз приложился к круговому рогу — за отца и других павших, за Горы и Днепр… Но не хмелел. Глядел сумрачно в озаренные огнями лица, слушал хриплую перебранку.
Стиснув крепкие молодые зубы, молчал. «Эх, — думал, — собрать бы сотен пять — семь верных отроков, въехать верхоконно на Майдан… Враз крикуны протрезвели бы да поугомонились. И старики бы заговорили почтительно. Сила, сила нужна! Не слепая, не шальная. Поглядеть на сходку — чем не сила? Да проку от нее… Нет, сила нужна своя, в один кулак собранная — его кулак, одному ему послушный, его разуму, его воле. Пальцы — по одному — долго ли переломать? А совладай-ка с ними, когда в кулак сожмутся! Своя дружина нужна, верная, единая, княжья!»
Еще подумал. Решился. Подошел к трезвым старейшинам, царапавшим на бересте непонятные знаки. Поклонился. Попросил смиренно. Старики кивнули благосклонно. Затем обратились к сходке — запросили, каков будет ответ на просьбу Кия. Но толпа с перепою ревела невразумительно. То здесь, то там взвывали, гадая и предрекая, неистовые волхвы, еще больше будоража и без того нетрезвые головы доверчивых полян. Однако старые хитрецы под дубом будто все разбирали и понимали, что отвечала сходка, и царапали, царапали бересту острыми ножичками. После чего тихо сгинули с глаз, унеся свои берестяные полоски.
Тем, казалось, сходка и завершилась — неясно чем. А пир ночной никак не останавливался, пока последний полянин не споткнулся о вытянутые ноги другого, блаженно храпевшего под звездами, сам не вытянулся ничком — а вставать было ох неохота! — и не увидел в тотчас наступившем сне то, что видел изо дня в день, из лета в лето: жирно-черную землю… теплую… готовую уродить — только кинь в нее зерна… вспоротую наральником и выползающую под ноги — пласт за пластом, пласт за пластом… Другой полянин, едва закрыв глаза, видел рыжие хвосты векшей и такие же рыжие стволы сосен… Третий — серые спины сбившихся в кучу бестолковых овец…
Хорошо на Горах над Днепром, под ясным небом. Как нигде в другом краю, хорошо здесь…
Светило, так и не сгоревшее на закате за сосновым бором, отдохнуло за ночь и выбралось из-за левобережного окоема, расталкивая предзоревой туман. Ясное, круглое, как натертый песком медный щит. Выбралось и заторопилось, разгораясь все ярче, вдогонку бледневшему месяцу, уж который день пошедшему на убыль.
Поляне пробуждались кто где. Вода в ручье под Лысой горой — чище слезы девичьей — освежила похмельные головы, воротила ясность мысли и верность движений. Подкрепились кто чем припасся и опять — на Майдан, откуда уже подали зазывной голос звонкие била. Собирались без вчерашнего шума, без суеты, занимали каждый свое место.
Без шуму и протяжки решили все дела, много не спорили. И тогда старики, глядя в давешние берестяные полоски, напомнили сходке, что те же дела обсуждались и решались еще вчера, но во хмелю.
Вчера с вечера решили отдать Кия в жертву богам, поскольку сим ушел, а отца оставил на погибель. Нынче же поутру предложили избрать того же Кия князем вместо отца его Рекса, ибо не по своей воле ушел с Истра, а не посмел старшего ослушаться. Не совпали решения — вечернее и утреннее, хмельное и трезвое. Стало быть, ни тому, ни другому на сей раз не давать ходу. Таков древний обычай, сбереженный еще со времен сколотов. И еще напомнили старики, что вчера с вечера решила сходка позволить Кию одно любое желание. И нынешним утром то же позволили. Совпало. Значит, так тому и быть.
Дали слово Кию, побледневшему, осунувшемуся. Из похода воротясь, не отдохнул толком и эту ночь не спал. Он вышел к дубу, поклонился старейшинам, поклонился сходке полянской на все стороны. И все услыхали в утреннем безветрии, какой крепкий, зычный у него голос. Еще громче, чем был у отца его Рекса.
— Поляне! Дозвольте сказать одно мое желание! А после делайте со мной что сами пожелаете…
— Сказывай!!! — дружно рявкнула сходка и притихла в ожидании.
— Сказывай, — разрешили старейшины, благосклонно кивнув.
— Поляне! Среди нынешнего полона была взята рабыня. Взята с дозволения моего отца. В дороге она родила, а сама не выжила. Другие полонянки сберегли младенца. Мое желание одно, поляне! Подарите того младенца моей матери, вдове Рекса.
Сходка помолчала. Небывалое желание! Молчали, задумавшись, и старейшины. Наконец присудили: рожденного рабыней младенца отдать вдове Рекса, матери Кия и Щека.
Назвали его Хоривом.
Теперь мать кормила двоих — Щека и Хорива. И когда они оба, насытившись, начинали утомленно задремывать, осторожно клала их в рядом висящие люльки и, покачивая обе разом, тихо напевала ту же колыбельную, под которую засыпал когда-то Кий, под которую засыпали и те братья его, что теперь вместе с отцом их Рексом спят беспробудно…
- Предыдущая
- 4/32
- Следующая
