Золотой треугольник - Леблан Морис - Страница 18

• Предыдущая
• 18/42
• Следующая

И после минутного молчания добавил:

— И среди них мог быть ваш неизвестный друг, который теперь умер… И Симон знает правду о нем…

И тут они увидели Симона, который брел по саду с озабоченным видом, бормоча что-то себе под нос. Шея его была закутана шарфом, и он по-прежнему не расставался с темными очками. Бельваль решил попытаться расспросить старика и окликнул его, но тот даже не узнал капитана.

Таким образом, загадок становилось все больше. Кто помолвил их с детских лет? Кто прошлой осенью, когда они еще не знали друг друга, написал цветами их имена? Кто составил из камешков на стене слова: «Патриций и Коралия»?

Эти вопросы мучили обоих. Теперь сад, казалось, был полон воспоминаний, и за каждым поворотом аллей они ждали новых открытий.

И действительно, через несколько дней Бельваль и Коралия обнаружили на коре старого дерева и на спинке полуразвалившейся скамейки свои вензеля. На стене, покрытой плющом, тоже оказались нацарапаны их имена с датами: 1904 и 1907 гг.

— Одиннадцать лет и восемь, и снова наши имена, — сказал Бельваль.

Их руки соединились в безмолвном пожатии. Тайна, окутывавшая их прошлое, волновала их все сильнее.

В одну из прогулок по саду, недели через две после убийства Эссареца, Бельваль и Коралия проходили мимо калитки, ведущей в переулок. Они решили выйти из нее и спуститься к Сене. Деревья были так густы, что никто не видел, как они вышли. Демальон был занят со своими людьми поисками тайника у старой оранжереи, там, где была печь, из которой посылались сигналы.

Оказавшись на улице, капитан остановился, удивленный тем, что в стене по другую сторону переулка имеется точно такая же калитка.

— Тут нет ничего удивительного, — сказала Коралия. — Этот сад напротив некогда составлял с нашим одно целое.

— Кто там живет? — спросил Патриций.

— Никто. В саду есть дом, но он всегда закрыт.

Бельваль прошептал:

— Одна и та же дверь… Может быть, и ключ тот же…

Он вложил в замок ржавый ключ, который постоянно носил с собой, и тот легко поддался.

— Войдем, — сказал капитан, — может быть, там мы найдем продолжение чудес. И вдруг мы здесь окажемся счастливее…

Сад разросся очень густо. Единственная дорожка сильно заросшая, вела к небольшому одноэтажному дому с балконом в виде фонаря. Ставни были закрыты.

Коралия и Бельваль обошли дом и остановились, пораженные. Справа от главного входа они увидели ухоженный садик с часовней посредине.

Внутри часовни находился надгробный памятник, а перед ним стоял старый церковный аналой. С одной стороны виднелось распятие из слоновой кости, с другой — висели четки из аметиста в филигранной оправе.

— Коралия, Коралия! — дрожащим от волнения голосом произнес Бельваль. — Кто здесь похоронен?

Они подошли ближе и, отведя рукой венки, закрывавшие памятник, прочитали надпись, почти исчезнувшую от времени и непогоды:

У Коралии дрогнули колени, она опустилась у аналоя, приникла к нему и начала горячо молиться. За кого? Об успокоении чьих душ она молила? Коралия не знала, но молитва успокоила ее и облегчила.

Патриций очень тихо спросил:

— Как звали вашу мать, Коралия?

— Луиза.

— А моего отца Арманом… Имена не совпадают и, значит, это касается не их… А между тем…

Капитан тоже был сильно взволнован. Наклонившись, он внимательно разглядывал венки, которых насчитал девятнадцать. Было видно, что их обновляли каждый год. Осмотрев еще раз надгробный камень, он продолжал:

— А вместе с тем странно, Коралия, мой отец умер в 1895 году.

— И моя мать, — ответила она, — хотя точной даты я не знаю.

— Мы это узнаем, Коралия. А теперь нам лучше уйти, и никто не должен знать, что мы были здесь.

Они спустились по дорожке и, пройдя через обе калитки, вновь очутились в саду. Их отсутствия никто не заметил. Патриций проводил Коралию к себе и, приказав Я-Бону и другим калекам удвоить охрану, вышел из дому.

Он вернулся лишь к вечеру и снова ушел утром. Только в три часа следующего дня капитан постучался в комнату Коралии.

— Теперь вы знаете? — встретила она его вопросом.

— Знаю множество вещей, Коралия, которые, правда, не рассеивают тумана, окутывающего настоящее, но зато довольно ярко освещают прошлое…

— И которые объясняют то, что мы видели вчера? — живо воскликнула Коралия.

— Послушайте меня, Коралия, — сказал он, усаживаясь в кресло. — Я не буду рассказывать вам обо всем, скажу только, что посетил два места: мэрию и сербское консульство.

— Стало быть, вы все еще думаете, что это может касаться моей матери?

— Да… Я отыскал акт о ее смерти. Ваша мать умерла 14 апреля 1895 года.

— Та же дата, что и на могиле?

— Да.

— Но это не ее имя, Патриций. Мою мать звали Луизой! Так, по крайней мере, называл ее отец…

— Ее имя Луиза-Коралия, графиня Одолявич…

Она прошептала, поникнув головой:

— Моя мать… Значит, это она была убита, за нее я молилась в часовне…

— Да, за нее, Коралия, и за моего отца. Его звали Арман-Патриций Бельваль. Я нашел его имя в мэрии на улице Друо. Он умер 14 апреля 1895 года.

Бельваль был совершенно прав, говоря, что на прошлое пролился свет. Он установил, что надпись на могиле касается его отца и ее матери, убитых в один и тот же день. Но кем? Какие мотивы руководили убийцей?

— Я задался вопросом, кому принадлежит тот дом. В мэрии я узнал, что за него платит нотариус, который живет на авеню д'Опера. Я отправился туда, и оказалось…

На минуту он замолчал, а потом продолжал:

— Оказалось, что этот дом был куплен двадцать лет назад моим отцом. Два года спустя он умер. После его смерти все имущество было распродано, а дом куплен неким Симоном Диодокисом, греческим подданным…

— Это он! — воскликнула Коралия. — Диодокис фамилия Симона…

— Значит, — невозмутимо продолжал Бельваль, — Симон был другом моего отца. Именно он был назначен моим опекуном. Он платил за пансион в Лондоне и он же передал мне наследство по совершеннолетии. Наследство состояло из двухсот тысяч франков.

Некоторое время они молчали.

— Мой отец любил вашу мать, Коралия… — прошептал Бельваль. — Они любили друг друга… Оба они были свободны, так как у него умерла жена, у нее — муж. Вам было тогда два года, мне восемь. Для того, чтобы всего себя посвятить любимой женщине, отец отправил меня в Англию и купил дом, соседний с тем, где жила ваша мать. Для того, чтобы видеться с ней, он ходил через калитку в переулке. И, наверное, в этом саду они были убиты… Мы узнаем подробности, так как должны были остаться какие-нибудь следы, доказательства, которые были потом найдены Симоном, иначе он не сделал бы такой надписи на их могиле.

— А кто был убийцей? — тихо спросила Коралия.

— Вы так же, как и я, догадываетесь об этом, — ответил капитан. — Хотя прямых доказательств у нас нет…

— Эссарец… — прошептала Коралия.

— Очень возможно.

Она закрыла лицо руками.

— Нет! Нет? Этого не может быть… Невозможно, чтобы я была женой убийцы моей матери…

— Вы носили его имя, но женой его вы не были… Вы это сказали ему в моем присутствии накануне его смерти. Не будем ничего утверждать заранее, но вспомним, что он всегда был вашим злым гением. Вспомним и то, что Симон, друг моего отца и исполнитель его завещания, купивший его дом и поклявшийся на могиле отомстить за них, через несколько дней после смерти вашей матери предложил себя Эссарецу в качестве охранителя его собственности, секретаря и таким образом понемногу вошел в его жизнь. Для чего? Очевидно, чтобы осуществить свой план мести…

— Но мести не было.

— Что мы знаем? Разве мы знаем, как умер Эссарец? Конечно, не Симон его убил, потому что Симон в это время был с вами в лазарете. Но, может быть, его убили по его приказу? И потом ведь месть выражается разными способами… Во всяком случае, Симон точно исполнил приказание моего отца и желал исполнить то, что завещал он по воле вашей матери — соединить нас. И это было целью его жизни, если так можно выразиться… Это он, конечно, положил половинку аметиста между моими детскими игрушками, он собирал наши фотографии, он, наконец, был нашим таинственным другом, тем самым, который послал мне ключ и письмо, которое я, увы, не получил…

• Предыдущая
• 18/42
• Следующая