Проклятое дитя - де Бальзак Оноре - Страница 21

• Предыдущая
• 21/24
• Следующая

— Я выросла без матери, — сказала однажды Габриелла, — но отец у меня очень добрый, добрый, как бог.

— А я рос без отца, — отозвался проклятый сын, — но мать была для меня добрее, чем ангелы небесные.

Этьен рассказывал о своей юности, о своей матери, о своей любви к цветам. Когда он заговорил о цветах, девушка глубоко вздохнула. Этьен спросил, что с ней. Она покраснела и сначала не хотела отвечать; но когда бледное лицо Этьена, которого как будто смерть коснулась своим крылом, омрачила грусть и затуманился взор, отражавший малейшие волнения его души, она промолвила:

— Да ведь и я тоже ужасно любила цветы.

Не было ли это косвенным признанием в любви? Целомудренным девушкам всегда кажется, что они и в прошлом были связаны с любимым одинаковыми вкусами и склонностями. Любовь всегда хочет казаться старше — это кокетство юности.

На следующий день Этьен принес ей редких цветов, которые привезли по его приказу, как привозили некогда для него самого редкостные растения, за которыми посылала его мать. Кто знает, какие глубокие корни пустило чувство в душе юноши, который, помня о ласковых заботах матери, когда-то вносивших радость в его жизнь, расточал их теперь любимой девушке! Как много значения имели эти мелочи, — в них смешивались две его привязанности. Цветы и музыка стали для Этьена и Габриеллы языком их любви. В ответ на цветы, которые посылал ей Этьен, девушка тоже дарила ему букеты, — а ведь недавно по одному из ее букетов старик Бовулуар угадал, что его невежественная дочь знает сердцем слишком много.

Неведение материальной жизни, отличавшее обоих влюбленных, было как бы черным фоном, на котором так четко выделялись малейшие штрихи в этой картине духовного сближения, исполненного тонкой и чистой прелести, как сцены античной жизни, написанные красной краской на этрусских вазах. В их беседах каждое слово влекло за собой множество мыслей, ибо оно было плодом долгого раздумья. Обоим несмелым влюбленным начало любви казалось и последним ее пределом. Никто не стеснял их свободы, но оба они были в плену своей наивности, и каждый из них пришел бы в отчаяние, если б разгадал тайный смысл своих смутных желаний. Оба они были поэтами и живой поэзией.

Музыка, искусство, которое больше всего чувствуют влюбленные, стало истолкователем их мыслей, и они с наслаждением повторяли друг за другом какую-нибудь музыкальную фразу, без помехи изливая в волнах прекрасных звуков страстную любовь, переполнявшую их сердца.

Зачастую любовь растет, проходя через свою противоположность, — тут и размолвки и примирение, в будничной форме идет борение духа с материей. Но лишь только взмахнет белыми своими крылами истинная любовь, она сразу возносится над этими битвами, и тогда уж не отличишь двух сторон человеческого существа, — все в нем одухотворяется, любовь подобна тогда творению великого художника, где нашел наибольшее свое выражение его гений: все в его шедевре залито светом, самым ярким, чистым светом, который нет надобности подчеркивать тенью, чтобы добиться рельефности. Габриелла по врожденной женской интуиции и Этьен как человек, много перестрадавший и много размышлявший, быстро прошли тот путь, по которому идет обыденная влюбленность, и вскоре уже были за ее пределами. Как все слабые натуры, они быстрее прониклись верой друг в друга, которую сравнить можно с зарей, окрашивающей пурпуром небеса; и эта вера стала их силой, поднимала их душу. Для них всегда сияло солнце. Вскоре их взаимное доверие достигло уже той высоты, где невозможны ни ревность, ни мучительство; каждый всегда был готов к самопожертвованию, всегда полон обожания. В их любви не было страданий. Оба были одинаково слабые существа, но обоих делал сильными их союз; если юный герцог д'Эрувиль превосходил дочь лекаря ученостью и высоким положением, все его условные преимущества затмевала красота Габриеллы, ее возвышенные чувства, ее тонкое очарование. Как две белокрылые чайки, вознеслись они рядом в ясное небо, Этьен горячо любит и горячо любим, настоящее безмятежно, будущее безоблачно: замок отцом отдан сыну, он тут полновластный хозяин, море принадлежит обоим влюбленным; ни малейшая тревога не нарушает гармонии песни любви, которую они поют так согласно; девственная чистота сердца и ума расширяет их кругозор, мысли текут свободно, рождаясь одна из другой без всякого усилия; чувственное желание, с удовлетворением которого увядает очень многое, вожделение, этот грех земной любви, еще не коснулось их. Как два Зефира, присевших вместе на ветку ивы, они довольствуются счастьем любоваться отражением друга в зеркале прозрачных вод; их очаровывает беспредельность, они с восторгом созерцают морскую ширь, даже и не помышляя скользить по ней в ладье, которую ведет надежда, поставив белые паруса и обвив снасти гирляндами.

В любви бывает краткое время, когда она сама себе довлеет, когда влюбленные счастливы уж тем, что она существует. Это весенняя пора любви, пора еще не распустившихся почек, и случается, что тогда влюбленный прячется от своей любимой, желая усилить удовольствие от любовной игры и, притаясь, лучше рассмотреть свою избранницу. Но Этьен и Габриелла по-детски бесхитростно наслаждались своим счастьем: то они, словно две сестры, обменивались невинными признаниями, то по смелости пытливой мысли могли назваться братьями. Обычно в любви один бывает рабом, а другой кумиром, но наши влюбленные воплощали мечту Платона[17]: они стали единым богоподобным существом. То он, то она защищали его от самих себя. Постепенно, медленно, одна за другой пришли и ласки, но такие чистые и шаловливые, веселые и задорные, как игры двух зверьков, едва вступивших в жизнь. Чувство, заставлявшее их вкладывать всю душу в звуки страстных песен, вело их к любви через множество превращений, но они были неизменно счастливы. Радости любви не лишали их сна, не повергали в безумие. То было лишь начало все возраставшего наслаждения, для них еще не расцвели алые цветы страсти, венчающие ее стебель. Они всецело отдавались своему чувству, не подозревая об опасности. Каждый простодушно осыпал похвалами красоту друга и, воспевая ее в этих тайных идиллиях, расточал целые сокровища поэтических эпитетов, угадывал те нежные преувеличения, те страстные ласкательные слова, которые нашла античная муза Тибулла[18] и пересказали нам итальянские поэты. Слова, слетавшие с их уст, рождавшиеся в их сердцах, были подобны пенным волнам, омывавшим мелкий песок на берегу моря, таким одинаковым и таким непохожим друг на друга. Радостная и вечная верность.

Если считать по дням, то прошло всего пять месяцев, но если в счет включить бесчисленные впечатления, мысли, мечты, глубокие взгляды, расцветшие цветы, воплотившиеся надежды, бесконечные радости, распущенные и так изящно разбросанные по плечам локоны, тотчас же подобранные заколками и украшенные цветами; задумчивые разговоры, прерванные, вновь завязавшиеся и вновь оставленные, веселый смех, промокшие на прогулках ноги, детскую охоту за ракушками, прилепившимися к скалам, поцелуи, восторги, объятия, — то, можно сказать, прошла целая жизнь, и смерть подтвердит, что это сущая правда. Бывают существования неизменно мрачные, протекающие под хмурым, серым небом, но представьте себе ясный день, яркое солнце, пылающее в голубом небе, — такова была весенняя пора этой нежной любви, веселый месяц май, когда Этьен, черпая утешение в сердце Габриеллы, позабыл все прошлые горести, а Габриелла в сердце своего властителя черпала надежду на бесконечные радости в будущем. Единственным глубоким горем для Этьена была смерть матери; единственным счастьем для него могла быть лишь любовь Габриеллы.

Тихий ручеек этой сладостной жизни превратился в бурный поток из-за грубого вторжения в нее некоего честолюбца. У герцога д'Эрувиля, старого вояки и жестокого, но хитрого дипломата, заговорило в душе недоверие, после того как он дал своему лекарю обещание, которое тот потребовал. Подручным и доверенным лицом наместника Нормандии во всех его политических интригах состоял барон д'Артаньон, лейтенант его личного отряда. Барон как раз был таким человеком, какие нравились герцогу: рослый силач, похожий на мясника, с широким мужественным лицом, язвительный и холодный — наемный убийца, охранитель трона, грубый рубака, непреклонный в исполнении приказа и готовый на все что угодно; прибавим еще, что он происходил из знатного, но захудалого рода, был честолюбив, известен солдатской честностью и хитростью. Руки его были под стать лицу — большие и волосатые руки кондотьера. В обращении с людьми барон был резок и славился краткостью и точностью речи. И вот наместник приказал ему последить, как Бовулуар ведет себя с новым хозяином замка, признанным наследником герцога. Пребывание Габриеллы в Эрувиле держали в тайне, но лейтенанта личного отряда герцога было трудно обмануть; он слышал, как мужской и женский голоса пели дуэтом, по вечерам видел свет в домике, стоявшем у моря, догадался, что все заботы Этьена, который требовал для кого-то цветов и отдавал различные распоряжения, относятся к женщине; потом он несколько раз встречал на дорогах кормилицу Габриеллы, то ехавшую в Форкалье за каким-нибудь убором Габриеллы, то увозившую туда белье для стирки, то доставлявшую девушке пяльцы или еще какие-нибудь вещи. Барону д'Артаньону захотелось посмотреть на обитательницу домика, он увидел дочь костоправа и влюбился в нее. Бовулуар был богат. Герцога, несомненно, привела бы в ярое негодование дерзость лекаря. Барон д'Артаньон мог воздвигнуть на двух этих основах свое благополучие. Узнав, что сын его влюблен, герцог, конечно, подыщет ему в жены высокородную и богатую наследницу, владеющую многими поместьями, и, решив отвратить Этьена от возлюбленной, сделает так, чтобы Габриелла нарушила верность ему, вышла замуж за какого-нибудь промотавшегося дворянина, который заложил свои земли у ростовщика. У барона не было земель. Словом, все могло сложиться превосходно, если б д'Артаньон имел дело с такими характерами, какие обычно встречаются в свете, но, столкнувшись с Этьеном и Габриеллой, он должен был потерпеть неудачу. Впрочем, уже не раз барона выручал случай.

• Предыдущая
• 21/24
• Следующая