Валя - Андреев Леонид Николаевич - Страница 1

• 1/4
• Следующая

Валя сидел и читал. Книга была очень большая, только наполовину меньше самого Вали, с очень черными и круп­ными строками и картинками во всю страницу. Чтобы ви­деть верхнюю строку, Валя должен был протягивать свою голову чуть ли не через весь стол, подниматься на стуле на колени и пухлым коротеньким пальцем придерживать буквы, которые очень легко терялись среди других похо­жих букв, и найти их потом стоило большого труда. Бла­годаря этим побочным обстоятельствам, не предусмотрен­ным издателями, чтение подвигалось с солидною медлен­ностью, несмотря на захватывающий интерес книги. В ней рассказывалось, как один очень сильный мальчик, кото­рого звали Бовою[1], схватывал других мальчиков за ноги и за руки, и они от этого отрывались. Это было и страшно и смешно, и потому в пыхтении Вали, которым сопровож­далось его путешествие по книге, слышалась нотка при­ятного страха и ожидания, что дальше будет еще инте­реснее. Но Вале неожиданно помешали читать: вошла ма­ма с какою-то другою женщиной.

– Вот он! – сказала мама, глаза у которой краснели от слез, видимо недавних, так как в руках она мяла бе­лый кружевной платок.

– Валечка, милый! – вскрикнула женщина и, обняв его голову, стала целовать лицо и глаза, крепко прижи­мая к ним свои худые, твердые губы. Она не так ласка­ла, как мама: у той поцелуи были мягкие, тающие, а эта точно присасывалась. Валя, хмурясь, молча принимал колючие ласки. Он был недоволен, что прервали его ин­тересное чтение, и ему совсем не нравилась эта незнако­мая женщина, высокая, с костлявыми пальцами, на кото­рых не было ни одного кольца. И пахло от нее очень дур­но: какою-то сыростью и гнилью, тогда как от мамы всег­да шел свежий запах духов. Наконец женщина оставила Валю в покое и, пока он вытирал губы, осмотрела его тем быстрым взглядом, который словно фотографирует чело­века. Его коротенький нос, но уже с признаками будущей горбинки, густые, не детские брови над черными глазами и общий вид строгой серьезности[2] что-то напомнили ей, и она заплакала. И плакала она не так, как мама: лицо ос­тавалось неподвижным, и только слезы быстро-быстро ка­пали одна за другою – не успевала скатиться одна, как уже догоняла другая. Так же внезапно перестав плакать, как и начала, она спросила:

– Валечка, ты не знаешь меня?

– Нет.

– Я приходила к тебе. Два раза приходила. Пом­нишь?

Может быть, она и приходила, может быть, и два раза приходила, – но откуда Валя будет знать это? Да и не все ли равно, приходила эта незнакомая женщина или нет? Она только мешает читать со своими вопросами.

– Я твоя мама. Валя! – сказала женщина.

Валя с удивлением оглянулся на свою маму, но ее в комнате уже не было.

– Разве две мамы бывают? – спросил он. – Какие ты глупости говоришь!

Женщина засмеялась, но этот смех не понравился Ва­ле: видно было, что женщина совсем не хочет смеяться и делает это так, нарочно, чтобы обмануть. Некоторое вре­мя оба молчали.

– Ты уже умеешь читать? Вот умница!

Валя молчал.

– А какую ты книгу читаешь?

– Про Бову-королевича, – сообщил Валя с серьезным достоинством и с очевидным чувством уважения к боль­шой книге.

– Ах, это должно быть очень интересно! Расскажи мне, пожалуйста, – заискивающе улыбнулась женщина.

И снова что-то неестественное, фальшивое прозвучало в этом голосе, который старался быть мягким и круглым, как голос мамы, но оставался колючим и острым. Та же фальшь сквозила и в движениях женщины: она передви­нулась на стуле и даже протянула вперед шею, точно при­готовилась к долгому и внимательному слушанию: а когда Валя неохотно приступил к рассказу, она тотчас же ушла в себя и потемнела, как потайной фонарь, в котором вне­запно задвинули крышку. Валя чувствовал обиду за себя и за Бову, но, желая быть вежливым, наскоро проговорил конец сказки и добавил:

– Все.

– Ну, прощай, мой голубчик, мой дорогой! – сказала странная женщина и снова стала прижимать губы к Вали­ному лицу. – Скоро я опять приду. Ты будешь рад?

– Да, приходите, пожалуйста, – вежливо попросил Валя и, чтобы она скорее ушла, прибавил: – Я буду очень рад.

Посетительница ушла, но только что Валя успел разы­скать в книге слово, на котором он остановился, как поя­вилась мама, посмотрела на него и тоже стала плакать. О чем плакала женщина, было еще понятно: она, вероят­но, жалела, что она такая неприятная и скучная, – но че­го ради плакать маме?

– Послушай, – задумчиво сказал Валя, – как надоела мне эта женщина! Она говорит, что она моя мама. Разве бывают две мамы у одного мальчика?

– Нет, деточка, не бывает. Но она говорит правду: она твоя мама.

– А кто же ты?

– Я твоя тетя.

Это явилось неожиданным открытием, но Валя отнесся к нему с непоколебимым равнодушием: тетя так тетя – не все ли равно? Для него слово не имело такого значения, как для взрослых. Но бывшая мама не понимала этого и начала объяснять, почему так вышло, что она была ма­мой, а стала тетей. Давно, давно, когда Валя был совсем маленький…

– Какой маленький? Такой? – Валя поднял руку на четверть аршина от стола.

– Нет, меньше.

– Как киска? – радостно изумился Валя. Рот его по­луоткрылся, брови поднялись кверху. Он намекал на бе­ленького котенка, которого ему недавно подарили и кото­рый был так мал, что всеми четырьмя лапами помещался на блюдце.

– Да.

Валя счастливо рассмеялся, но тотчас же принял свой обычный суровый вид и со снисходительностью взрослого человека, вспоминающего ошибки молодости, заметил:

– Какой я был смешной!

Так вот, когда он был маленький и смешной, как кис­ка, его принесла эта женщина и отдала, как киску, на­всегда. А теперь, когда он стал такой большой и умный, она хочет взять его к себе.

– Ты хочешь к ней? – спросила бывшая мама и по­краснела от радости, когда Валя решительно и строго про­изнес:

– Нет, она мне не нравится! – и снова принялся за книгу.

Валя считал инцидент исчерпанным, но ошибся. Эта странная женщина с лицом, таким безжизненным, словно из него выпили всю кровь, неизвестно откуда появившая­ся и так же бесследно пропавшая, всколыхнула тихий дом и наполнила его глухой тревогою. Тетя-мама часто плака­ла и все спрашивала Валю, хочет ли он уйти от нее; дя­дя-папа ворчал, гладил свою лысину, отчего белые волос­ки на ней поднимались торчком, и, когда мамы не было в комнате, также расспрашивал Валю, не хочет ли он к той женщине. Однажды вечером, когда Валя уже лежал в кроватке, но еще не спал, дядя и тетя говорили о нем и о женщине. Дядя говорил сердитым басом, от которого не­заметно дрожали хрустальные подвески в люстре и свер­кали то синими, то красными огоньками.

– Ты, Настасья Филипповна, говоришь глупости. Мы не имеем права отдавать ребенка, для него самого не име­ем права. Неизвестно еще, на какие средства живет эта особа с тех пор, как ее бросил этот… ну, да, черт его возь­ми, ты понимаешь, о ком я говорю? Даю голову на отсе­чение, что ребенок погибнет у нее.

– Она любит его, Гриша.

– А мы его не любим? Странно ты рассуждаешь, На­стасья Филипповна, – похоже, что сама ты хочешь отде­латься от ребенка…

– Как тебе не грешно!

– Ну, ну, уже обиделась. Ты обсуди этот вопрос хладнокровно, не горячась. Какая-нибудь кукушка, верти­хвостка, наплодит ребят и с легким сердцем подбрасывает к вам. А потом пожалуйте: давайте мне моего ребенка, так как меня любовник бросил, и я скучаю. На концерты да на театры у меня денег нету, так мне игрушку давай­те! Нет-с, сударыня, мы еще поспорим!

– Ты не справедлив к ней, Гриша. Ведь ты знаешь, какая она больная, одинокая…

– Ты, Настасья Филипповна, и святого из терпения выведешь, ей-богу! Ребенка-то ты забываешь? Тебе все равно, сделают ли из него честного человека или прохво­ста? А я голову свою даю на отсечение, что из него сде­лают прохвоста, ракалью, вора и… прохвоста!

• 1/4
• Следующая