Как я путешествовал по Алтаю - Архангельский Владимир Васильевич - Страница 13

• Предыдущая
• 13/29
• Следующая

В роду у Апсилея никогда не было учеников. Сам он в молодые годы и не мечтал о грамоте, дочка научилась читать поздно, когда вышла замуж за грамотного лесника. Маленькая Санук была первой школьницей во всём роду, и Апсилей не мог нарадоваться на неё.

Он привёл внучку в класс и все три урока просидел на школьном крыльце со своей неразлучной трубочкой. А по дороге домой всё расспрашивал Санук, что же она делала там так долго.

— Я пять трубок выкурил, а ты всё не идёшь и не идёшь! Десять лет вот так сидеть будешь — ух, какая учёная станешь!

Апсилей водил в школу свою маленькую Санук всю долгую зиму. Потом пришло короткое и жаркое алтайское лето. Девочка подросла, окрепла и стала с осени ходить одна. И хоть была она очень маленькая, но по привычной таёжной тропинке ходила без страха.

Как-то утром отправилась она в школу. Снега в долине ещё не было, но с южных гор, с далёких мои гольских белков, уже дули студёные ветры, а на вершине самой высокой горы — Золотой — уже бушевала злая метель.

Санук шла и слушала, как хрустят под ногами ломкие льдинки, а в густых ветвях кедров цокают проворные дымчатые белочки.

И вдруг на тропе перед девочкой появился большой бурый медведь.

Может быть, он уже спал в берлоге, но его стронули, спугнули, и он пошёл шататься по тайге. А может быть, медведь просто не нашёл ещё себе места для зимней спячки. Кто знает! Только повстречался он с девочкой, встал на задние лапы, навёл на Санук маленькие чёрные глазки и стал принюхиваться.

Санук не испугалась: медведь в тайге — дело обычное. Дедушка часто стреливал старых, больших медведей, а медвежата каждое лето жили у него в сарае, и Санук играла с ними. Дедушка отправлял их в зоологический сад или откармливал, как поросят. Санук не раз ела зимой холодец из медвежьих лапок. Да и сегодня дедушка дал ей на завтрак вкусный кусочек медвежьего окорока.

Санук видела и таких вот больших зверей, когда ходила с дедушкой по малину, но они всегда уступали дорогу человеку и прятались в кустах. А этот стоит на тропе — и ни с места!

Маленькая Санук храбро шагнула ему навстречу и замахнулась портфелем:

— А ну, уйди с дороги, косолапый! Мне в школу нужно!

Медведь словно удивился и склонил голову набок.

Санук была в короткой тёплой медвежьей шубке, и зверь, видимо, принял её за медвежонка. Но почему этот медвежонок разговаривает?

Он постоял немного, покрутил головой и подошёл к девочке вплотную. Она стукнула его портфелем в рыжую грудь. Зверь вырвал портфель, обнюхал, бросил в кусты. Потом зарычал и легонько стукнул Санук в левое плечо: он играл.

Девочка рассердилась и толкнула медведя ногой. Он заворчал и сорвал у неё с головы лисью шапочку с лёгким серебряным обручем. Зазвенели на шапочке монисты, которые висели на обруче. И медведь стал с любопытством прислушиваться, поводя ушами. Затем бросил в кусты и шапочку.

Так они и стояли: огромный зверь, хозяин тайги, у которого из ноздрей валил пар, и маленькая алтайская девочка, храбрая Санук, глядевшая на медведя исподлобья.

Чем бы всё это кончилось, неизвестно, только девочке стало вдруг страшно: она поняла, что не уйдёт с тропинки этот косматый зверь. А как заставить его уйти, она не знала. Сжалась она в комок от испуга, отвела глаза от зверя и — оглянулась.

Медведь словно ждал этого!

Он раскинул лапы, схватил Санук, горячо дохнул ей в лицо. Девочка закричала… И словно чёрной пеленой закрылись у неё глаза…

Апсилей вздохнул и умолк.

Трубочка его погасла. Дрожащей рукой он достал спички, закурил и повёл рассказ дальше…

Санук пришла в себя и увидела, что она завалена хворостом: медведи всегда делают так, когда готовят себе пищу впрок. Выбравшись из-под кучи ветвей, она бросилась домой без шапочки и без портфеля.

Дома ей сделалось плохо: она лежала в постели, ничего не ела, только пила воду. От неё нельзя было добиться ни слова: она смотрела на дедушку какими-то странными глазами, в которых таился испуг.

Дедушка, догадываясь о чём-то, сходил в тайгу и нашёл возле тропинки помятый портфель и разорванную шапочку Санук. На замёрзшей земле он увидел следы медвежьих когтей.

Когда же внучка встала и всё ему рассказала, Апсилей даже позеленел от злости. Он выкурил подряд три трубочки, собрался, взял ружьё и ушёл.

Старика не было дома два дня.

Вернулся он довольный, раскрыл окровавленную суму, вынул из неё шкуру медведя и два больших тёмно-красных окорока.

— Однако, рассчитался я с твоим недругом, Санук, — сказал дедушка. — Он тут один и шатался по тайге и пришёл к тому месту, где тебя хворостом завалил. Как ты себя чувствуешь? Пойдём в школу?

— Пойдём, дедушка!

И Санук снова всю зиму ходила с Апсилеем.

И пока не подрастёт Санук и не научится с ружьём обращаться, будет её провожать Апсилей каждую зиму до тех морозных и снежных дней, пока не улягутся в берлоги все телецкие медведи…

Тётя Даша работала на кухне — выдавала официанткам блюда через маленькое окошечко.

Занятая у плиты с утра до вечера, она не появлялась в столовой. В первые дни я видел лишь, как мелькали в окошечке её проворные руки, открытые до локтей, да изредка слышал низкий, грудной голос:

— Суп — два раза! Котлеты и голубцы — по одной порции.

Всякий бродячий, туристский народ так и валил на базу, и за столом иногда усаживался какой-нибудь капризный, разборчивый в еде путешественник. Где-то он шатался по козьим тропам в тайге, ночевал у костра, оброс щетиной и загрубел. Ел он консервы в томате, грыз сухари, пил родниковую воду. А тут важничал: с недовольным видом громко болтал ложкой в супе, тыкал вилкой в мясо и требовал заменить блюдо.

Тётя Даша готовила вкусно и обижалась на таких «пещерных людей». Но посылала замену и выглядывала, с аппетитом ли уплетает этот привередник её суп, кашу или жаркое. И тогда я видел в окошечке её лицо: крупное, раскрасневшееся от жары, закрытое до глаз белым поварским колпаком.

«Пещерный человек» жадно принимался за еду, тётя Даша скрывалась, гремела кастрюлями и громче обычного говорила:

— Котлеты, солянка, кисель!

Однажды я вышел поздним вечером посидеть перед сном на террасе. В плетёной качалке сидела тётя Даша, закрыв плечи большим шерстяным платком, и отдыхала от долгой кухонной суеты и жаркой плиты.

Далеко внизу лежало притихшее Телецкое озеро. По нему шла чья-то лодка, раздвигая носом яркие звёзды, густо рассыпанные на чёрном бархате.

Я сел рядом с поварихой и спросил:

— Как живёте, тётя Даша?

— Да как живём? День за днём.

Так оно и было: жила она скучно. Что-то надломилось в её жизни и ещё не устроилось. Ехала она в Сибирь на целину, а попала на базу к туристам. И ей казалась не настоящей эта сезонная жизнь до осени, когда база должна закрыться.

— И выходит: пошла моя жизнь не по той дороге, — грустно сказала она.

Сын остался в большом городе на Волге — учился в ремесленном. Письма от него приходили редко, и она тосковала.

— Сижу как прикованная. Только и радости — поглядеть на озеро. Даже в тайге не бывала: туристов не бросишь, а другой поварихи нет.

Вставала она чуть свет. День тянулся от завтрака — к обеду, от обеда — до ужина. Туристы затевали всякие весёлые вечера самодеятельности или смотрели кино, а она никогда не попадала к началу: всё кухня да кухня!

Её сотрудницы, женщины семейные, разбегались после работы по домам: готовить ужин, доить коров, укладывать в постели ребятишек. И редко кто разделял с ней компанию на террасе в этот поздний вечерний час.

Мне стало как-то грустно от разговора с тётей Дашей: я ещё не знал, что бывает и у неё один светлый день в неделю. Он так и назывался: «тёти Дашин день».

В этот день она наряжалась. В жёлтом платье с лиловыми цветами, с русой косой, которая венцом лежала на голове, она становилась красивой. И туристы вдруг замечали, что у неё розовые круглые щёки с ямочками и добрые серые глаза. И вся-то она была такая статная, степенная, настоящая русская красавица.

• Предыдущая
• 13/29
• Следующая