Упрямец Керабан - Верн Жюль Габриэль - Страница 50

Одновременно жених решил уведомить банкира Селима, отца Амазии, о том, что произошло после похищения его дочери. Прежде всего было важно, чтобы Селим узнал: Амазия спасена и Ахмет постарается оказаться в Скутари к должному сроку, то есть через две недели. Но письмо из Атины или Трапезунда будет идти слишком долго, поэтому племянник негоцианта решил, ничего не говоря дяде, которого корчило от слова «телеграмма», отправить депешу из Трапезунда, а заодно и сообщить Селиму, что опасность еще не миновала и чтобы тот не колеблясь выходил навстречу маленькому каравану.

На следующий день, оказавшись рядом с Амазией, Ахмет поведал ей о части своих планов, воздержавшись, правда, от того, чтобы слишком пугать ее. Девушка считала: самое важное сейчас — как можно быстрее успокоить отца, а для этого надо скорее добраться до Трапезунда и оттуда без ведома дяди Керабана послать телеграмму.

После нескольких часов сна все были на ногах: Керабан — нетерпеливый, чем когда-либо, ван Миттен — покорный всем капризам своего друга, Бруно — ощупывающий то, что осталось от его живота в слишком просторной одежде, и отвечающий хозяину только односложными словами.

Прежде всего Ахмет обыскал всю Атину — небольшой поселок, который, как указывает его название, был некогда Афинами Понта Эвксинского. Поэтому здесь до сих пор еще видны колонны дорического ордера[276], оставшиеся от древнего храма. Но если эти развалины интересовали ван Миттена, то Ахмета они оставляли совершенно равнодушным. Его задачей было найти какое-либо средство передвижения — менее грубое и примитивное, чем тележка, взятая на турецко-русской границе. Но пришлось вновь довольствоваться арбой, которая была предоставлена в распоряжение обеих девушек. Отсюда — необходимость достать других верховых животных: лошадей, ослов, мулов, чтобы хозяевам и слугам было на чем добираться до Трапезунда.

Ах, как жалел господин Керабан, думая о своей почтовой карете, разбитой на железной дороге Поти! Сколько упреков с бранью и угрозами посылал он по адресу этого высокомерного Саффара, которого он считал ответственным за все зло!

Что касается Амазии и Неджеб, то ничто не могло быть им так же приятно, как путешествовать на арбе. Да! В этом было нечто новое, непредвиденное. Они не поменяли бы эту тележку на самую прекрасную карету падишаха[277]. Как удобно они чувствовали себя под непромокаемым навесом на свежей подстилке, которую легко сменить на любой станции. Время от времени девушки предлагали место возле себя господину Керабану, Ахмету, ван Миттену. Кроме того, эти всадники, эскортировавшие их, как принцесс! Все было очаровательно.

Само собой разумеется, что эти рассуждения исходили от сумасбродной Неджеб, так склонной принимать события только с их хорошей стороны. Что же до Амазии, то как могла она жаловаться на пережитые испытания, если Ахмет теперь рядом, а поездка должна была завершиться при совершенно иных условиях и так скоро!

— Я уверена, — повторяла Неджеб, — что, встав на цыпочки, уже можно увидеть Скутари.

Во всем маленьком отряде было лишь два человека, которые могли жаловаться: господин Керабан, боявшийся опоздать из-за отсутствия более быстрого средства передвижения, и Бруно, которого отнюдь не приводил в восторг переход в тридцать пять лье на спине мула. Трапезунд казался ему недосягаемым! А ведь только там, как говорил ему Низиб, можно будет достать транспорт, более приспособленный к обширным анатолийским равнинам.

Итак, 15 сентября, к одиннадцати часам утра весь караван покинул поселок Атина. Вчерашняя буря казалась сейчас дурным сном. В атмосфере царило спокойствие. Разорванные ударами урагана облака, поднявшиеся в самые верхние слои воздуха, были почти недвижимы. Через просветы проникали лучи солнца, оживлявшие пейзаж. Лишь все еще не успокоившееся до конца море с грохотом билось о скалистое побережье.

Господин Керабан и его спутники двигались по дорогам западного Лазистана так быстро, как только могли, имея в виду еще до вечера пересечь границу трапезундского пашалыка. Эти дороги были отнюдь не пустынны. По ним шли караваны, в которых верблюды исчислялись сотнями. Путников оглушал звон бубенчиков, колокольчиков и даже колоколов, прикрепленных к верблюжьим шеям. Но если уши при этом и страдали, то глаза радовались веселому многоцветью помпонов и тесьмы, украшенной ракушками. Все эти караваны направлялись в Персию или возвращались оттуда.

Побережье было не менее оживленным, чем дороги. Здесь встречались целые толпы рыбаков и охотников. С наступлением ночи рыбаки на своих освещаемых горящей смолой лодках ловят здесь в большом количестве местных анчоусов — хамсу[278], — эта рыба пользуется огромным спросом на всем анатолийском побережье вплоть до провинций центральной Армении. Что до охотников, то им не из-за чего завидовать рыбакам — им тоже дичи хватает. Морские птицы из отряда гагар, кукаринас[279], так и кишат на берегах этой части Малой Азии. Поэтому охотники поставляют их на рынок сотнями тысяч, с лихвой возмещая потраченные время, усилия и порох.

К трем часам после полудня маленький караван остановился в поселке Мапавра в устье реки с тем же названием. В ее прозрачные воды вливаются маслянистые нефтяные потоки из соседних источников. Обедать в этот час было слишком рано, но, поскольку к вечерней стоянке предполагалось прибыть не скоро, то было Решено все же поесть. По крайней мере, таково было мнение Бруно, и оно восторжествовало.

Разумеется, в меню гостиницы, приютившей господина Керабана и его спутников, на все лады повторялось слово «хамса». Излюбленное блюдо в этих малоазиатских пашалыках! Анчоусы подавались здесь солеными или свежими, по вкусу. Но имелись и более солидные блюда. Кроме того, среди сотрапезников царило веселое и радостное настроение, а это — лучшая из приправ.

— Ну, ван Миттен, — сказал Керабан, — вы все еще сожалеете об упрямстве — неотъемлемом качестве вашего друга и корреспондента? Сетуете, что оно вынудило вас принять участие в подобном путешествии?

— Нет, Керабан, нет! — ответил ван Миттен. — И я снова продолжу путь, когда вам будет угодно!

— Посмотрим, посмотрим, ван Миттен. А ты, моя маленькая Амазия, что думаешь о злом дяде, который похитил у тебя твоего Ахмета?

— Думаю, что он, как и всегда, — лучший из дядей, — засмеялась девушка.

— И самый покладистый! — прибавила Неджеб. — Мне даже кажется, что господин уже не такой упрямый, как раньше.

— Ну вот! Эта сумасбродка издевается надо мной, — воскликнул Керабан с добродушным смехом.

— Нет, господин, нет!

— Нет, да, малышка! Но ты все же права! Я больше не упрямлюсь. Даже мой друг ван Миттен не сможет теперь спровоцировать меня.

— О, хотел бы я на это посмотреть! — заметил голландец, недоверчиво качая головой.

— Все уже увидено, ван Миттен.

— А если речь зайдет на определенные темы?

— Вы ошибаетесь, клянусь…

— Не клянитесь.

— Нет, буду! — повысил голос Керабан, который уже начинал немного раздражаться. Почему бы мне не клясться?

— Потому что часто трудно сдержать обещанное.

— Во всяком случае, не так трудно, как сдерживать язык, ван Миттен, потому что сейчас, только чтобы противоречить мне, вы опять норовите затеять спор.

— Я, друг Керабан?

— Вы! И если я говорю, что решил более не упрямиться ни по какому поводу, то прошу не упорствовать, утверждая обратное!

— Ну, вы не правы, господин ван Миттен, — вмешался Ахмет, — очень не правы на этот раз.

— Совершенно не правы! — сказала улыбаясь Амазия.

— Целиком не правы, — прибавила Неджеб.

Видя, что большинство против него, достойный голландец счел за благо промолчать.

Действительно ли господин Керабан исправился в той мере, в какой изображал под влиянием всего происшедшего и уроков, полученных в этом путешествии, неосторожно начатом и могущем плохо кончиться? В дальнейшем это выяснится. Но основания для сомнений оставались. Между тем трапеза была закончена.