Дом чтецов (СИ) - Тарашкевич Дарья Николаевна - Страница 2

  1 глава.

  Наши дни.

  В кромешной тьме лестничной площадки было ни зги не видно, и Катя на ощупь попыталась открыть дверь ржавым ключом. Руки тряслись, и ключ никак не хотел попадать в замочную скважину. Девушка сделала глубокий вдох, пытаясь отвлечься от режущей боли в желудке, а затем пошарила в сумке в поиске телефона. Хоть немного света было весьма кстати, и она не сдержала ругательства, когда мобильник оказался окончательно разряженным.

  Ещё раз глубоко вдохнув и безуспешно пытаясь унять сердцебиение, девушка в упор посмотрела на дверь. Она мысленно представила обшарпанную обивку и глубокую вмятину прямо посередине.

  Катя никогда не могла точно объяснить логику своих действий, но ещё с раннего детства, когда её запирали в подвале детского дома в кромешной тьме, она часами сидела и смотрела на дверь. И постепенно тьма рассеивалась, предметы приобретали очертания, сначала плавные и нечеткие, а затем всё более яркие. Словно очень медленно разгоралась свеча. Иногда девочка даже могла листать книжку и разглядывать картинки, а в более взрослом возрасте - читать. Наверное, только в классе втором она осознала, что не все дети могут проделывать что-то подобное. А если быть точным, то никто из её знакомых не был способен на такое.

  Вспоминая детские годы, девушка расслабилась, руки перестали дрожать, а дверь стала видна в мельчайших подробностях. Она провернула ключ в замке один раз и тихонько открыла дверь.

  В нос тотчас ударил запах перегара. Стараясь не шуметь, Катя прокралась в зал. Дверь с разноцветными стеклянными вставками была открыта, свет не горел и тишину не нарушал размеренный храп опекунов.

  Девушка с облегчением вздохнула и бросила на пол рюкзак.

  Слава Богу, их нет дома.

  Катя включила свет в коридоре, поставила телефон на зарядку и устало опёрлась о стену. Желудок нестерпимо болел, от голода кружилась голова.

  Девушка на пару секунд закрыла глаза, а затем медленно прошла на кухню. Свет из коридора осветил стол, на котором валялись пустые бутылки и огрызки недавней небогатой трапезы. Воняло из мусорки. К горлу подкатила тошнота. Этот факт последнее время приводил девушку в ещё большее уныние. Как на абсолютно пустой желудок может ещё и тошнить?

  Катя развернулась и отправилась в ванную комнату. Включив горячую воду, она посмотрела на себя в зеркало. Спутанные тёмные волосы делали кожу ещё бледнее, а под глазами залегли чёрные круги.

  Девушка медленно убрала волосы с шеи. Возле ключицы был виден синяк, ставший уже почти жёлтым. Она выдохнула и опёрлась руками о раковину.

  К сотруднику из социальной опеки идти уже завтра. Конечно, синяки не успеют сойти. Или ей только казалось, что регенерирующие способности организма раньше были посильнее, или же на самом деле из-за вечного недоедания синяки никак не хотели сходить. Но факт оставался фактом, и работника социальной службы вряд ли обманешь слоем тонального крема. Они видели и не такое. Конечно, её нынешние опекуны были далеко не самыми примерными родителями, но в детском доме было в разы хуже. Это Катя поняла уже очень давно. Какими бы невменяемыми алкоголиками не были бы эти люди, их непобедимым преимуществом было то, что Катя была вынуждена терпеть общение с ними лишь пару раз в месяц. А жизнь в приюте...она постоянна. И какие бы красноречивые не давались обещания побыстрее найти новых опекунов , порядочных и ответственных, девушка прекрасно знала, что такие, если и существуют, то предпочитают брать маленьких детей. Которых можно воспитать по собственному желанию, любить и баловать.

  Девушка ещё раз глянула на себя в зеркало. Она уже не была уверена, что с ней ещё можно было проделывать что-то подобное. К тому же она почти привыкла к этой квартирке и этим людям. Школа была далеко, что было несравненным плюсом, а опекуны в основном либо были пьяные в стельку и храпели на кровати, либо надирались в каком-нибудь местном притоне алкоголиков. Благо, здесь они собутыльников никогда не собирали.

  Значит, надо было что-то придумать. Катя вспомнила свой последний разговор с представителем органов социальной защиты. Тогда рассматривалась кандидатура ей нынешних опекунов. Кандидатура была настолько никудышной, что это понимал каждый. Да, это была бездетная пара с собственной жилплощадью и желанием взять ребёнка на воспитание. Но первого взгляда на них хватало, чтобы понять, что хотят они этого ребёнка не для того, чтобы его воспитывать, а для того, чтобы получать вполне приличное пособие на этого самого ребёнка, которое можно было благополучно пропить.

  Это понимала Катя, это понимал сотрудник, рассматривающий это дело. Катя помнила своё состояние, чувство обречённости и безысходности. Она сидела в маленьком обшарпанном кабинете детского дома и смотрела на мужчину в непонятном пиджаке, который качал головой и был готов с искусственной улыбкой сказать, что ей придётся остаться на попечении государства до совершеннолетия. Девушка тоже прекрасно понимала, что её ждёт с этими опекунами, не хуже самого этого дяденьки в пиджаке. А ещё она понимала, что не выживет больше в детском доме. Она прожила там уже почти два месяца с тех пор, как предыдущие опекуны от неё отказались. И понимала, что это уже лимит. Она задыхалась там, от этой бедности, от жестокости взрослых и ещё большей жестокости сверстников, а главное от замкнутых пространств. От невозможности выйти на улицу по собственному желанию, от постоянного конвоя.

  И в том кабинете она смотрела на мужчину, от которого зависело, как она будет жить следующие несколько лет и уже читала в его глазах ответ. И ответ этот был неоспорим и не в её пользу. Она вглядывалась в усталые глаза работника, в морщинку на его лбу, в абсолютное безразличие и безучастность. Катя чувствовала его эмоции. Никакого участия или жалости. Только усталость и некоторая неприязнь, направленная в её сторону: ему не терпелось быстрее покончить с ней и уйти домой, где его ждали свои жена и дети, свой Дом. Он никак не мог понять, что ей бы тоже не помешал свой дом и свобода.

  В голове у неё крутилась одна мысль:'Только не обратно в детский дом. Пожалуйста, только не туда. Они не такие уж и плохие, эти опекуны. Они не могут быть хуже, чем пребывание в детском доме'. Она смотрела прямо на сотрудника социальной опеки и всеми фибрами души хотела донести до него эту истину, хотела, чтобы он понял и поверил.

  А мужчина всё смотрел на свои бумажки равнодушным взглядом. И вдруг, в ту секунду, когда она уже мысленно кричала, у него словно расфокусировался взгляд. Он пару раз моргнул, затем посмотрел на сжавшуюся в кресле худенькую девочку.

  -Ну, они не такие уж и плохие, не так ли?- всё так же равнодушно произнёс он.- К тому же, у них вряд ли будет хуже, чем в детском доме.

  Девушка подавила крик. Мужчина почти в точности повторил её мысли. Сначала ей показалось, что он её пожалел. Что до него наконец дошло, что такое жить в детском доме, задыхаться там каждый божий день. Хотя девочка прекрасно знала, что это нельзя понять, можно только пережить.

  Но нет, ему было всё так же всё равно. Он просто словно попугай повторял примерно те же самые слова, что мысленно проговаривала про себя девушка на протяжении последних нескольких минут.

  И она вдруг поняла, что это не его решение, не его эмоции, не его мысли. Не его...а её. Каким-то образом его мнение заменилось её собственным. Он просто говорил и думал то, что она хотела, чтобы он подумал и сказал.

  Ей вдруг стало не по себе. Это неправильно! И как это вообще может быть? Наверняка, это просто игра её воображения.

  Мужчина запнулся и с подозрением и неуверенностью посмотрел на девочку.

  -Что-то не так? - недовольно переспросил он.

  -Всё так,- сразу же кивнула она. Катя была в смятении, и оно тотчас передалось через стол мужчине, от которого сейчас зависело очень много.