Штурман дальнего плавания - Клименченко Юрий Дмитриевич - Страница 21
- Предыдущая
- 21/122
- Следующая
На следующий день на всех домах повесили траурные плакаты с портретом Владимира Ильича и горячими, полными скорби словами Центрального Комитета партии.
Я выпросил один такой плакат и повесил его в комнате. Такие слова были написаны там, что без слез нельзя было их читать. Я читал и плакал.
Вечером была траурная демонстрация. Стоял сильный мороз. На улицах горели костры. Тысячи людей направлялись к Марсову полю. Потрескивали факелы, и красные пляшущие отблески пламени освещали лица людей. У музыкантов примерзали губы к медным инструментам, но звуки траурного марша не смолкали. Люди шли… В молчании, медленно, несмотря на мороз, двигались колонны… Ленина не стало…
В эти тяжелые дни мы, ребята, слышали о Ленинском призыве в партию, и нам тоже хотелось быть вместе со всеми, чем-то помочь, что-то сделать.
Как раз в это время у нас в школе организовалась комсомольская ячейка, и мы подали заявление о приеме. В заявлении я написал:
«Прошу принять меня в комсомол. Хочу вместе со всеми бороться за дело Ленина».
— Только вот что, ребята, — сказал секретарь комсомольской ячейки, серьезный высокий девятиклассник, — нужны две партийные рекомендации. Без этого нельзя.
Я решил попросить рекомендацию у Льва Васильевича.
Вечером поехал к нему в пригород, где он жил. Бакурина еще не было дома, и я остался его ждать. Меня провели в небольшую, уютную и хорошо натопленную комнату. Все стены были увешаны фотографиями яхт в море. В простенке между окнами висел большой портрет. На нем была изображена молодая женщина с густыми золотистыми волосами и с такими же, как у Бакурина, глазами. Я почему-то подумал: «Мать».
Под стеклом на письменном столе лежала фотография Льва Васильевича. Он был в бушлате, с пулеметной лентой вокруг пояса и в бескозырке. Большой книжный шкаф со стеклянными дверцами доверху наполняли книги. В углу на тумбочке стоял портрет Ленина.
— А, Игорь! Как это ты решился меня навестить? Не думал увидеть тебя здесь! Сейчас будем чай пить, — шумно приветствовал меня Лев Васильевич, входя в комнату. Видно было, что он искренне рад моему приходу. Я смутился:
— Лев Васильевич, я по делу к вам пришел.
— Вот как? Ну, все равно. Поставлю чай. Он делу твоему не повредит. Ну, так что?.. — спросил Бакурин, когда вернулся с кухни.
— Лев Васильевич, у меня к вам просьба. Вы мне дадите рекомендацию в комсомол?
— Тебе? — Бакурин быстро взглянул на меня. — Дам, Игорь. Ты вступаешь в комсомол? Это хорошо. Это серьезный шаг. Комсомольцам много дела — ведь они первые помощники партии. Помни это. Ты теперь не один будешь. Рядом — друзья, и все вы в большую жизнь выходите, в большое плавание.
Искренние слова Льва Васильевича тронули меня. Мне было хорошо у него. Разговаривая, я не чувствовал в нем превосходства взрослого над маленьким.
Лев Васильевич сел за письменный стол, взял бумагу и начал писать. Закончив, он протянул мне лист, на котором разборчивым твердым почерком в заголовке было крупно выведено: «Рекомендация».
— Вот, Игорь, получай. Надеюсь, что оправдаешь мое доверие. Помни, что теперь за твои поступки несу ответственность и я. Они должны быть такими, чтобы мне не пришлось краснеть.
— Нет, не придется, Лев Васильевич. Спасибо большое.
Мы поговорили еще об «Орионе». Бакурин обещал в будущую навигацию поучить нас с Ромкой управлять яхтой и делать маневры. Я еще раз поблагодарил Льва Васильевича и поехал домой.
Вторую рекомендацию мне дала Аполлинаша. Она обрадовалась, когда увидела меня, входившего в ее квартиру. Как всегда, расспросила обо всем, а на прощанье сказала:
— Гоша, я старый член партии, и мне бы хотелось, чтобы тот человек, которого я рекомендую, оправдал мое доверие, доверие его учителя. Перед тобой лежит широкая дорога жизни. По этой дороге надо пройти с высоко поднятой головой. Ты не должен опускать ее перед трудностями, а они у тебя будут. Не должен отступать. Надо все время совершенствоваться, всегда идти вперед. Все свои знания, уменье, ум отдать этой прекрасной, светлой жизни, которую мы начали строить для всех людей. Ты счастливый, Гоша! Ты увидишь такой расцвет нашей Родины, о котором мы не смели и мечтать раньше. Я хотела бы дожить до этого времени.
На всю жизнь запомнились мне ее слова.
Ромка тоже получил рекомендации, и нас приняли в комсомол. Вскоре мы поехали в райком получать билеты. Это был торжественный день. Мама ждала меня. Гордый и счастливый, я вернулся домой с комсомольским билетом в кармане. По этому случаю мама устроила праздничный обед. Когда мы сели за стол, она сказала:
— Поздравляю тебя, дорогой мой! Теперь ты комсомолец. Это не просто — носить комсомольский билет. Надо суметь носить его с честью, не запятнать. Будь всегда мужественным, правдивым. Тебе выпадает большое счастье — бороться вместе со своими товарищами за прекрасное будущее человечества.
— Спасибо, мамочка, я постараюсь быть таким.
Мы долго сидели за столом. Уже давно стемнело, а мы все говорили. Говорили о будущем. И в самых радужных красках представлялось оно мне.
Зима проходила в напряженной работе. Мы с Ромкой много и неплохо учились. Комсомольская ячейка дала мне поручение. Я был назначен заместителем редактора школьной газеты «За учебу».
Три раза в неделю, по вечерам, мы ездили в яхт-клуб учиться на яхтенных капитанов. Там преподавал Николай Юльевич и несколько других известных яхтсменов. Учили нас простейшей навигации, лоции, плаванию по карте Финского залива до Кронштадта, морской практике и такелажным работам.
В конце апреля начались теоретические экзамены в яхт-клубе. Сдали мы их удовлетворительно. Не провалили ни одного предмета. Теперь для получения диплома нужно было пройти практику, которая была назначена на середину июля. Мы решили поплавать половину лета на «Орионе» с Львом Васильевичем, а потом, если практику сдадим благополучно, должны получить яхты под свое командование. Мы знали, что члены экипажа «Ориона» почти каждый вечер после работы приезжают в клуб и готовят яхту к летней навигации — шкрабят, чистят, красят. Но мы, к большому нашему сожалению, принять участие в этих работах не могли, потому что подошли дни школьных экзаменов. А ведь нужно было иметь хорошие отметки, так как Николай Юльевич часто справлялся о наших успехах в школе и вообще был в курсе всех наших дел.
Мы усиленно готовились к переходу в шестой класс. Как раз в этот период у меня было много дел с газетой. Она выходила часто. Почти в каждом номере появлялись карикатуры на лентяев и прогульщиков. Рисовать их поручали мне. Тут проходил я школу комсомольской работы.
Был в нашем классе паренек Грушев. В школе его звали Грушка. Он прекрасно делал все упражнения на уроках гимнастики, вертелся на турнике, умел стоять на руках. И очень этим гордился. Если разговор заходил о спорте, Грушка презрительно говорил: «Да что вы можете? Слабаки!» А вот с письменным русским он не ладил, и мы опасались, что его оставят на второй год.
Решили покритиковать Грушку в газете. Я нарисовал на него карикатуру: изобразил Грушку стоящим на руках на учебнике грамматики. Подпись была такая: «Стаю на руках. Кто ище можит?»
Через час после того, как вывесили газету, Грушка подошел ко мне и со злостью сказал:
— Ты, художник, это прекрати. А то я тебе «карточку» попорчу так, что сам по-русски писать забудешь!
— А ты не знаешь, что не должно быть ни одного второгодника?
— Не твоя забота. Так запомни… — И он показал мне увесистый, в чернильных пятнах кулак.
Я обозлился:
— Ты меня не пугай, а лучше занимайся как следует.
В следующем номере газеты мы опять поместили карикатуру. Грушка был показан спящим на уроке русского языка.
После уроков, когда я и Ромка выходили из школы, Грушка схватил меня за пальто, но я вырвался и сказал:
— Вот что, Грушев, этим ты ничего не добьешься, а если еще будешь приставать, то мы вдвоем с Сергеевым тебе покажем, где раки зимуют. Понял?
- Предыдущая
- 21/122
- Следующая
