Опасные приключения Мигеля Литтина в Чили - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 21

• Предыдущая
• 21/25
• Следующая

В Пуэрто-Монте меня ждала голландская группа. Выбрать именно этот район нас побудили не только неописуемой красоты пейзажи, но и та роль, которую он сыграл в новейшей истории страны. Пуэрто-Монт был ареной непрекращающейся борьбы. После кровавых репрессий, устроенных здесь при Эдуардо Фрее Монтальве, последние прогрессисты вышли из состава правительства. Левые демократы осознали, что будущее не только их, но и всей страны — за единством. Так начался стремительный и неудержимый процесс, увенчавшийся победой Сальвадора Альенде на выборах.

Закончив съемки в Пуэрто-Монте, а с ними и всю запланированную для южных районов программу, голландская группа выехала через Барилоче в Буэнос-Айрес, везя богатый материал, который предполагалось передать Эли в Мадриде. Я в одиночестве отправился в Тальку на поезде, в котором провел чудесную ночь, ничем не примечательную, если не считать жареного цыпленка, вернувшегося целым и невредимым обратно в вагон-ресторан, поскольку разрезать его бронированный панцирь я так и не смог. В Тальке я взял напрокат машину и поехал в Сан-Фернандо, сердце долины Кольчагуа.

На Пласа-де-Армас каждый уголок, каждое дерево, каждый камень напоминает мне о детстве. Сильнее всего, разумеется, старинное здание лицея, где я учился читать и писать. Я присел на скамейку, чтобы сделать фотографии, которые впоследствии пригодятся мне для фильма. Площадь постепенно заполнялась галдящими детьми, направлявшимися в школу. Некоторые останавливались попозировать перед фотоаппаратом, другие выставляли ладонь в объектив, а одна девочка выдала такое профессиональное балетное па, что я попросил ее повторить на более подходящем фоне. То один, то другой, присаживаясь рядом, предлагали:

— Сфотографируйтесь с будущим страны!

Формулировка меня удивила, поскольку что-то в этом роде я записал себе на одной из пресловутых пачек «Житана»: «В Чили практически невозможно отыскать человека, не задумывающегося о будущем». Особенно дети, представители поколения, не заставшего прежнюю страну, — у них, разумеется, имелось собственное видение своей судьбы.

С чилийской группой мы договорились встретиться в половине двенадцатого на мосту Де-лос-Макис. Я прибыл ровно в назначенное время и, подъезжая справа, увидел уже установленные на противоположном берегу камеры. Стояло ясное, чистое утро, напоенное запахом чабреца, и на этой земле я наконец почувствовал себя почти своим, особенно скинув пиджак с галстуком и превратившись в себя прежнего — курточно-джинсового. Двухдневная щетина на подбородке, появившаяся за время переезда из Буэнос-Айреса, когда я успешно отказывал себе в удовольствии побриться, тоже стала данью прежнему облику.

Убедившись, что оператор уже поймал меня в видоискатель, я вышел из машины и не торопясь пошел по мосту, чтобы успели отснять, а потом поздоровался со всеми по очереди. Меня вдохновляли их рвение и невероятная для такого юного возраста (пятнадцать, семнадцать, девятнадцать лет) зрелость. Самого старшего из них, руководителя группы, Рикардо, которому уже исполнился двадцать один, они называли «Старик». Ничто меня так не воодушевляло в эти дни, как их энтузиазм и помощь.

Прямо там же, на перилах моста, мы набросали съемочный план и принялись не откладывая воплощать его в жизнь. Сказать по правде, мои намерения начали несколько расходиться с первоначальными, соотносясь куда больше с воспоминаниями моего детства. Поэтому мы начали с видов этого моста, откуда в двенадцать лет шайка двоюродных сестер спихивала меня в воду, обучая таким варварским способом плавать.

Однако мало-помалу основной замысел фильма отвоевывал сданные позиции. В долине Сан-Фернандо находятся обширные пахотные земли, где крестьяне, низведенные ранее до почти рабского положения, во времена «Народного единства» впервые почувствовали себя под защитой закона. Прежде здесь было что-то вроде оплота феодальной олигархии, которая манипулировала результатами выборов с помощью своих «крепостных». При христианских демократах Эдуарде Фрея здесь состоялась первая масштабная крестьянская забастовка, в которой участвовал лично Сальвадор Альенде. Именно он, уже придя к власти, отобрал у зарвавшихся землевладельцев все привилегии и объединил крестьян в крепкие сплоченные коллективы. Сейчас в Центральной долине немым символом регресса торчит летняя резиденция Пиночета.

Разумеется, я не мог уехать из этих мест без фотографии памятника дону Николасу Паласьосу, который в своем беспрецедентном труде «Чилийская раса» утверждает, что коренные чилийцы, населявшие страну до прихода иммигрантов — басков, итальянцев, арабов, французов и немцев, — происходят непосредственно от древних эллинов и поэтому им уготовано судьбой господство над всей Южной Америкой, дабы указать всему миру путь к истине и спасению. Я родился неподалеку оттуда, поэтому все свое детство по нескольку раз в день проходил мимо памятника по дороге в школу, однако никто никогда не рассказывал мне, кому он поставлен. Пиночет, оказавшийся, напротив, большим поклонником идей Паласьоса, вытащил его из небытия, воздвигнув еще один памятник в самом центре Сантьяго.

Мы закончили съемки уже в сумерках, времени на то, чтобы преодолеть сто сорок километров до Сантьяго и не угодить в комендантский час, оставалось в обрез. Вся группа, кроме Рикардо, промаршировала прочь, а Рикардо сел за руль моей машины, и мы сделали большой крюк к морю, намечая точки для завтрашней съемки, при этом так увлеклись работой, что проскочили четыре полицейских кордона даже глазом не моргнув. Однако после первого я все же на всякий случай переоделся, перевоплотившись из режиссера Мигеля Литтина в чопорного уругвайца.

Полночь подкралась незаметно. Опомнившись — когда комендантский час уже тридцать минут как наступил, — мы оба занервничали. Тогда я направил Рикардо по главному шоссе, потом мы съехали на грунтовую дорогу (ничуть не изменилась, будто только вчера по ней ездил), повернули налево, через мост, потом направо по незаметной деревенской улочке, где из темноты доносились голоса разбуженной скотины, затем, выключив фары, мы затряслись по ухабам и в конце концов доехали до спящей деревушки, где собаки подняли своим лаем на ноги весь скот во дворах, и затормозили на дальнем ее краю перед домом моей матери.

Рикардо не поверил (и до сих пор не верит), что я ничего не подстраивал заранее. Я же клянусь, что нет. Осознав, что мы влипли в комендантский час, я ничего другого не смог придумать, кроме как затаиться до рассвета, но от Сантьяго нас отделяли еще четыре полицейских кордона. И только оказавшись на шоссе, я узнал проселочную дорогу моего детства, потом собачий лай за мостом, запах золы в погашенных печках — и не смог побороть безотчетный порыв наведаться в гости к матери.

Пальмилья — деревушка с четырьмя сотнями жителей — совершенно не изменилась со времен моего детства. Мой дед со стороны отца (палестинец, рожденный в Бейт-Сахуре) и дед по материнской линии (грек Кристос Кукумидес) прибыли сюда в числе первых представителей иммигрантской волны, селившихся с начала века в окрестностях железнодорожной станции. Пальмилья тогда была конечной на ветке, которая теперь соединяет Сантьяго с побережьем. Поскольку там делали пересадку пассажиры, следующие к морю, с грузами, которые везли либо туда, либо оттуда, у станции развернулась оживленная торговля, способствовавшая быстрому обогащению местных. Позже, когда ветку продлили к побережью, здесь осталась обязательная остановка для заправки паровозов водой, которая часто из положенных десяти минут разрасталась на целый день, а за окном дома моей бабки Матильды гудели прибывающие поезда. И все это время деревня оставалась прежней — длинная улица с разбросанными вдоль нее домами и дорога, где дома стояли еще реже.

Чуть пониже прячется деревушка под названием Ла-Калера, знаменитая тем, что каждая семья делает отменное вино, которое дает пробовать всем проезжим, собирая отзывы, какое лучше. Со временем Ла-Калера превратилась в настоящий рай для пьяниц со всей страны.

• Предыдущая
• 21/25
• Следующая