Сан Феличе Иллюстрации Е. Ганешиной - Дюма Александр - Страница 21

• Предыдущая
• 21/502
• Следующая

Младенец этот был я. Дальнейшее вам известно; вы знаете, как пятнадцать лет спустя сын покойницы отомстил за свою мать.

А теперь, — заключил молодой человек, — после того как я рассказал вам свою историю и вы узнали, кто я такой, займемся тем, ради чего я сюда приехал. Мне надо отомстить и за свою вторую мать — за родину!

Чтобы лучше вникнуть в события, о которых мы рассказываем, а главное — для понимания их внутренней взаимосвязи нашим читателям придется оставить на время в стороне политическую часть этого сочинения — к нашему большому сожалению, мы не могли ее сократить — и вместе с нами отправиться в более живописные области, все же связанные с политикой до такой степени, что мы не могли их разъединить. А потому, если читателю угодно будет следовать за нами, снова пройдем по той доске, которую, спеша принести канат, так пригодившийся для спасения героя нашей истории — ибо мы не намереваемся долее скрывать, что мы отводим ему эту роль, — Николино Караччоло впопыхах забыл убрать. Мы пойдем по ней, поднимемся по склону, выйдем через ту же калитку, в которую вошли, спустимся по склону Позиллипо, а пройдя могилу Саннадзаро и особняк короля Фердинанда, остановимся посреди Мерджеллины, между королевским особняком и Львиным фонтаном, перед зданием, обычно именуемым в Неаполе Домом-под-пальмой, ибо во дворе его над сводом усыпанных золотистыми плодами апельсиновых деревьев поднимается стройная пальма, на две трети выше их.

Это дом, вполне достойный внимания наших читателей. Из боязни напугать тех, кто собирается воспользоваться дверью в стене, как раз против того места, где мы остановились, уйдем с улицы, направимся вдоль садовой ограды к холму, где нам, быть может, удастся, став на цыпочки, подсмотреть кое-какие тайны, скрытые за каменной стеной.

А тайны нам откроются прелестные, и читатели отнесутся к ним весьма благосклонно: достаточно им будет только взглянуть на ту, которая нам эти тайны откроет.

И в самом деле, невзирая на раскаты грома, на вспышки молний, на неистовый, пронзительный ветер, сотрясающий апельсиновые деревья, срывающий с них плоды, которые падают золотистым дождем, и гнущий пальмовые ветви с длинными листьями, что развеваются, как распущенные косы, — невзирая на все это, время от времени на каменном крыльце появляется женщина лет двадцати двух-двадцати трех, в батистовом пеньюаре, с кружевной накидкой на голове; крыльцо это ведет во второй этаж, где, как видно, находятся жилые комнаты: об этом можно судить по тому, что всякий раз, когда отворяется дверь, изнутри вырывается полоска света.

Женщина появляется ненадолго, ибо чуть только блеснет молния или прогремит гром, она вскрикивает, крестится и спешит удалиться, прижав руку к груди, словно для того, чтобы унять трепещущее сердце.

Всякий, кто увидел бы, как она, робко преодолевая страх, каждые пять минут снова отворяет дверь и закрывает ее с ужасом, готов был бы держать пари, что это нетерпение и беспокойство выдают в ней встревоженную или ревнивую влюбленную, ожидающую предмет своей страсти.

И человек такой ошибся бы; страсть еще никогда не волновала это сердце — истинное зерцало целомудрия; в душе этой, где все жгучие, чувственные побуждения еще дремлют, живо одно лишь детское любопытство, и именно любопытство, заимствуя силу у еще неведомой ей страсти, так смущает и волнует ее.

Ее молочный брат, сын ее кормилицы, лаццароне с Маринеллы, по ее настоянию обещал привести к ней старуху-албанку, чьи предсказания слывут непогрешимыми; впрочем, старуха не первая в своем роду преисполнилась духа сивилл: он осенил еще ее предков под могучими дубами Додоны, и с тех пор как ее семья после смерти Скандербега Великого, то есть в 1467 году, покинула берега реки Аос и поселилась в горах Калабрии, ни одно поколение не угасало без того, чтобы ветер, дующий над ледяными вершинами Томора, не донес до какой-нибудь новой пифии дыхание божества, наследие ее семьи.

Что же касается молодой женщины, то ожидая гостью, она одновременно и жаждет, и страшится узнать свое будущее. Она трепещет от каких-то странных предчувствий; ее молочный брат обещал, что приведет к ней колдунью в полночь, в час кабалистический (благо муж его сестры до двух часов ночи будет на придворном балу), и старуха откроет ей все тайны будущего, — тайны, которые омрачают ее наяву, но дают надежду в сновидениях.

Итак, она просто-напросто ждет лаццароне Микеле-дурачка и колдунью Нанно.

Впрочем, мы сейчас убедимся в этом.

В тот самый миг, когда из желтовато-бурых туч стали падать крупные капли дождя, у садовой калитки раздались три равномерных удара. В ответ на этот стук вдоль перил крыльца проносится нечто подобное легкому облачку, калитка отворяется, пропускает двух новых персонажей и вновь захлопывается. Один из них — мужчина, другой — женщина. На мужчине полотняные штаны, красный шерстяной колпак и балахон, какой носят рыбаки с Маринеллы; женщина закутана в черный плащ, на плечах которого, будь чуточку посветлее, можно было бы разглядеть несколько золотых нитей — остаток былой вышивки; впрочем, одежды ее совсем не видно, и только два глаза блестят в тени капюшона, накинутого на голову.

По дороге от калитки до ступенек крыльца молодая женщина успела спросить у лаццароне:

— Хоть ты, Микеле, и дурачок или считаешься таким, все же надеюсь, ты не сказал ей, кто я такая?

— Нет, клянусь Мадонной, сестрица, она даже не знает первой буквы твоего имени.

Поднявшись на крыльцо, хозяйка первая вошла в дом, лаццароне и колдунья последовали за нею.

Когда они проходили через первую комнату, можно было увидеть головку молодой служанки, приподнявшей портьеру и с любопытством взиравшей на хозяйку и двух странных гостей, которых та вела к себе.

Они вошли в следующую комнату, и портьера опустилась.

Войдем туда и мы. Сцена, которой предстоит там разыграться, окажет столь значительное влияние на будущие события, что мы опишем ее со всеми подробностями.

Полоска света, которая, как уже говорили, была заметна из сада, шла из маленького будуара, обставленного в античном стиле, вошедшем в моду после раскопок Помпей, то есть с диванами и розовыми шелковыми занавесками, усеянными голубыми цветами; лампа под белым абажуром, освещавшая комнату, бросала на все предметы перламутровые блики; она стояла на белом мраморном столике, единственная ножка которого представляла собою грифона с распростертыми крыльями. Кресло безупречных очертаний, в греческом стиле, могло бы занять место в будуаре Аспазии и свидетельствовало о том, что малейшие детали обстановки выбраны здесь любителем, обладающим непогрешимым вкусом.

Дверь, расположенная против той, через которую вошли трое наших героев, открывалась на анфиладу комнат, тянущуюся вдоль всего фасада; последняя из них не только доходила до соседнего дома, но и сообщалась с ним.

В глазах молодой женщины это обстоятельство имело, по-видимому, определенное значение, ибо она обратила на него внимание Микеле, сказав:

— Если муж вдруг возвратится, Нина доложит нам об этом, и вы уйдете через особняк герцогини Фуско.

— Хорошо, сударыня, — ответил Микеле, почтительно поклонившись.

Услышав этот ответ, колдунья, снимавшая с себя плащ, повернулась и не без горечи заметила:

— С каких это пор молочные брат и сестра перестали обращаться друг к другу на «ты?» Разве вскормленные одною и той же грудью не такие же близкие родные, как выношенные одной и той же утробой? Говорите друг другу «ты», дети мои, — продолжала она ласково, — Господь порадуется, видя, как его создания любят друг друга, невзирая на расстояние, разделяющее их.

Микеле и молодая женщина удивленно переглянулись.

— Говорил же я тебе, сестрица, что она настоящая колдунья, — воскликнул юноша, — и это приводит меня в ужас!

— А почему это приводит тебя в ужас, Микеле? — спросила молодая женщина.

— Знаешь, что она мне предсказала сегодня вечером, перед тем как сюда идти?

• Предыдущая
• 21/502
• Следующая