Оборотень - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 50
- Предыдущая
- 50/109
- Следующая
В общем, черт его разберет…
Зазвонил телефон. Олег поднял трубку.
— Вас Грязнов из «Глории».
— Вишь, Сашок, до чего профессиональная этика доводит, — раздраженно говорил Грязнов, нервно постукивая пальцами по полированной поверхости стола. — Все заказчикам отдаем, копий себе не оставляем. По истечении определенного срока вообще все сведения о том, что был такой заказ, уничтожаем… Так что, видишь, как выходит… Кругом шестнадцать!
— Значит, говоришь, Голуб…
— Голуб Лев Борисович.
Мысли в голове Турецкого бешено скакали. Голуб из Кандалакши… Голуб из ЧИФа «Заполярье»… Левка, организовавший нападение на поезд… И вот он всплывает снова, на этот раз по делу об убийстве Ветлугиной!
— Так, — сказал он, — у меня с собой фоторобот некоего Голуба, который Олег привез из Кандалакши. Позови Сивыча, опознает он его или нет.
Василий Васильевич моментально признал в человеке, глядевшем на него с портрета, того, кто заказывал слежку за тележурналисткой.
— Мне и тогда показалось странным, — Сивыч пожал плечами. — Фамилия вроде еврейская, а на вид — русский Ваня.
— Не исключено, что паспорт поддельный.
— А что вы там нарыли, с Ветлугиной? — спросил Турецкий у Сивыча.
— Ну что? В Москве — так и вовсе ничего. Из дома — на работу, там до поздней ночи — и домой. Больше никуда. Работала, как ломовая лошадь. В Ульяновске два дня была она, — Сивыч тяжело вздохнул, он чувствовал себя ответственным за убийство Аленушки. — Ходила по разным учреждениям, в ФСБ. По-моему, пыталась в архивы попасть. Вечером в ресторане сидела с начальником ФСБ…
— И это вы снимали?
— Снимал… — подтвердил Сивыч. На нем не было лица. Он еще раз вздохнул и, повернувшись к Грязнову, сказал: — Вячеслав Иванович, ты меня прости, но я, наверно, уволюсь. Вот я и заявление уже написал.
Василий Васильевич положил на стол составленное по всем правилам заявление об увольнении по собственному желанию.
— Не смогу я больше работать… Уж ты пойми меня…
11 ИЮНЯ
— Александр Борисович, — зазвучал звенящий от волнения голос Золотарева, — задержали этого Шакутина. Он сейчас в ДПЗ, во внутренней тюрьме на Петровке, 38.
— Где его задержали? — спросил Турецкий.
— Ошивался вокруг дома Ветлугиной, — ответил Олег.
— Сейчас еду, — коротко сказал Турецкий и поспешил вниз, где у входа его ждала машина.
Кол Шакутин узнал о гибели Алены Ветлугиной одним из последних — ему уже давно было не до телевизора и не до острых общественно-политических передач. Накануне Кол, распрощавшись с Игорем, немного очухавшись, бегал по Москве, высунув язык, и искал покупателя на свою квартиру. Продавать приходилось в спешке, но не хотелось получить за нее совсем гроши. Вчера вечером, набегавшись вконец, Николай завалился с бутылкой к своему институтскому приятелю, тот отмечал день рождения, и телевизор не включали, а ночью поехали на дачу, благо впереди были выходные.
Только в воскресенье Кол, вновь мучимый уже многодневным похмельем, пополз к станции электрички за газетой. Прессы Кол тоже давно не читал, и выходивший в субботу и воскресенье «Московский комсомолец» его интересовал только потому, что там печатали объявления «куплю — продам». В данном случае его интересовали желающие купить квартиру.
Каково же было изумление Кола, когда, подойдя на станции к газетному лотку, он увидел лицо своей бывшей мачехи, которое смотрело на него из черной траурной рамочки. Кол вздрогнул и прочел: «Убита Алена Ветлугина».
Кол машинально расплатился за «Московский комсомолец» и раскрыл его на первой странице, как будто надеялся прочесть что-то другое, будто он мог неправильно понять смысл заголовка. Но нет. Он все понял правильно. Сначала вся редакция «МК» выражала соболезнования и оплакивала утрату, которую понесла вся Россия, затем в «подвале» помещалась, как всегда, острая статья Александра Зинкина.
Кол стоял у перрона с раскрытой газетой в руках и мучительно соображал, что делал он позавчера, то есть в день убийства его бывшей мачехи, и почему он так и не собрался позвонить ей и извиниться за скандал. А ведь собирался… да все откладывал, пока не стало поздно.
Весь вчерашний день Кол мучился одновременно от головной боли, страха перед негреевскими боевиками, от безысходности своего положения, к которым примешивались угрызения совести из-за Алены. Ну не могла же она действительно украсть эти драгоценности. В глубине души Кол не сомневался, что отец подарил их молодой жене.
И теперь, когда он узнал, что Алену убили, на душе стало совсем гадко. Одно дело поссориться с живым человеком, зная, что потом можно извиниться, помириться, все исправить. Теперь было уже ничего не исправить. Алена так и ушла, обиженная им.
«Но кто же мог ее убить и за что», — думал Николай, когда первый шок прошел. И ни на минуту ему не пришло в голову, что он тоже может оказаться среди подозреваемых. Последние два дня он не появлялся дома и потому не знал, что его разыскивает вся милиция, и московская, и областная.
Он сложил газету и сунул ее в карман, вернулся на дачу и поехал в Москву. Там он спустился в метро, и ноги как-то сами собой понесли его на станцию «Ленинский проспект». Кол вышел и направился к дому, где еще вчера жила Алена. Трудно сказать, зачем он это делал, может быть, хотел запоздало извиниться если не перед самой Аленой, то перед ее духом.
Перед домом и под аркой собралась довольно порядочная толпа людей, пришедших почтить память всероссийской Аленушки. Многие плакали, некоторые принесли цветы.
Кол протолкался через толпу и увидел, что дальше дорогу перегородил омоновец в пятнистом камуфляже. Николай не стал рваться вперед, потому что хорошо помнил, что во двор можно попасть через территорию детского садика, куда в свою очередь можно попасть через известный ему пролом в ограде. Не прошло и пяти минут, как Шакутин спокойной неторопливой походкой проходил по двору к подъезду Ветлугиной. Никто не обратил на него внимания.
Кол открыл дверь подъезда и увидел, как белый меховой комок метнулся под лестницу и там замер.
— Мурашка! — воскликнул Кол. — Тебя выбросили! Иди сюда, хорошая моя кошечка.
Мурашка жалобно мяукнула, впервые за много часов услышав от человека ласковые интонации, и пошла к Колу. Он взял кошку на руки — ее густая шубка из белой уже успела стать грязно-серой, а два ее глаза, зеленый и синий, так поражавшие зрителей всего бывшего СССР, смотрели испуганно и одновременно скорбно.
— Не бойся, — сказал Кол, прижимая зверюшку к себе. — Пойдем домой, я тебя накормлю. Хотя и дома-то у меня никакого толком и нет.
В дверях он столкнулся с коротко стриженным мужчиной в форме офицера, который был значительно старше остальных омоновцев. Он взглянул на Кола, и тому показалось, что два его стальных глаза пробуравили его насквозь.
— Кто такой? — спросил мужчина отрывисто, как будто прошил Николая автоматной очередью.
— Да я… вот… тут… — он хотел было соврать, что он живет в этом подъезде, но сообразил это слишком поздно.
Офицер отвернулся от него и позвал кого-то из охраны.
— Задержать для установления личности, — отрывисто бросил он и, больше ни разу даже не оглянувшись на Николая, вышел из подъезда. Больше Кол его не видел, но понял, что ничего хорошего ждать не приходится.
Продолжая держать Мурашку на руках, он вышел из подъезда. К нему немедленно подошли два омоновца с самыми решительными намерениями.
— Пройдемте, — спокойно сказал один, указывая на стоявшую во дворе патрульную машину.
— А… — заикнулся Кол, показывая на кошку.
— Я сказал — пройдемте, — не повышая голоса, повторил парень в камуфляже.
— Девушка! — крикнул Кол, обращаясь к худенькой очень коротко стриженной девчушке в черных брючках и маечке. — Это Мурашка, кошка Алены.
Девушка двинулась было к Колу, но охранник не пустил ее.
- Предыдущая
- 50/109
- Следующая
