Здравствуйте, я ваша «крыша» или Новый Аладдин - Латынина Юлия Леонидовна - Страница 13
- Предыдущая
- 13/28
- Следующая
Меня обыскали, отобрали пушку и отвели в собровский «уазик».
— Эй, парни, за что? — поинтересовался я.
Но собровцы такие ребята: спросишь словами, а получишь ответ сапогом по почкам. Я затих и особенно больше не протестовал. Мне было самому интересно.
К тому же тут я должен сказать одну штуку: колдовство — это вовсе не такое простое занятие. Сколько сил оно отнимает — это просто ужас. Иной раз кажется, что легче пройти сто километров пешком, чем перенестись на сто километров силою воли. Превратив Астафьева в кота-альбиноса, я совершенно посадил свои батарейки. Мне нужно было малость подпитаться.
И вот, надо сказать, что есть магические переулки, которые сильно сокращают любое колдовство. Заколдовать случайного прохожего, который идет себе и думает, скажем, о четвертой симфонии Баха, довольно трудно. А вот заколдовать человека, который думает о том, чтобы отбить тебе почки, проще пареной репы. Кстати, белые маги — это вот такие трусы, которые не трогают никого, кто их не ненавидит. И вовсе не потому, что они хорошие, а, наоборот, потому, что они трусы. Лежебоки. Живут только за счет чужой энергии. Самим им лень пальцем шевельнуть.
Через двадцать минут закатились мы во двор управления. Меня изъяли из джипа и поволокли измызганным коридором в кабинет.
Собровцев за мной набилось штук пять. Развлечься. На ребрах у меня поплясать. Чувствую, есть у них такое начальственное указание. А тот матерый мужик, который впереди шел, разворачивается и говорит:
— Ну, здравствуй, Шариф. Я майор Головиченко. Слыхал?
И руку протягивает.
Я ему, естественно, руку пожать не могу. Они так на мне браслеты затянули, что у меня давно все там онемело.
— Ты чего это, гад, руки не подаешь, когда с тобой здороваются, — говорит майор, — и от души лупит меня по морде.
Удар был такой сильный, что моя душа даже не успела остаться в теле. Так что душа моя осталась стоять перед майором, а тело — гляжу я — лежит в углу и ножкой дрыгает. Тут два собровца подняли мое тело, и душа моя опять стала глядеть на мир изнутри головы, а не снаружи.
— Где Астафьев? — говорит майор.
— Какой Астафьев?
— Вы его в тачку волокли! Мы за вами всю дорогу следили! Куда ты его подевал?
— Вы меня, гражданин начальник, с кем-то путаете!
— Ни с кем я тебя, Ходжа, не путаю. И все твои художества знаю. Ты это подписал, а?
И тут майор вынимает из-за пазухи бумагу, в которой я узнаю мой предварительный договор о намерениях, который я заключил с Асмодеем, и тычет мне в нос.
— Ты как же это, гнида? Хуже, чем иностранной разведке! Кому родину продаешь!
И в следующую секунду собровцы мои взвыли отчаянно.
— Нету! — заорал майор и хвать себя за штаны.
— Нету! — взвизгнули остальные мужики. Право, вот поверите или нет — даже голоса у них стали сразу такие тоненькие-тоненькие…
Майор лихорадочно расстегнул ширинку и убедился, что кое-какой существенной детали в его организме и вправду не хватает. Детали, необходимой для мужика, как вода для супа.
— Убью падлу! — взвизгнул майор и кинулся ко мне.
— Ты, потише! — хмыкнул я, — пальцем до меня дотронешься, весь век без этой штуки ходить будешь. Ясно?
Приутихли мои собровцы. Сидят смирно, чинно — не собровцы, а первоклассники на уроке чистописания. Только вот у одного автомат за спиной висит. Ладно, будем считать, что не на уроке чистописания, а на уроке гражданской обороны.
— Ключ от браслетов, — говорю я. У майора лицо дергается, как машина на морозе. Но ключи он берет и кидает. Я снимаю браслеты и потягиваюсь, как молодой котенок после съеденной мышки.
— Так чего у меня там в деле значится? — спрашиваю я.
Майор прячет глаза.
— У тебя в деле много чего значится, — говорит майор. — Вон, от гражданина Астафьева есть заявление о вымогательстве. Торговля крадеными автомобилями. Рапорт об угоне танка.
Я вразвалочку подхожу к столу, сгребаю ключи от тачки и дачки и говорю:
— Счастливо оставаться. Я пошел.
— А мой… — орет майор.
— Мат, — говорю я, — товарищ майор, портит высокоморальный облик сотрудника российской милиции. Ведь у вас высокоморальный облик, а, майор? Что же до вашего причиндала — то как только вы закроете мое дело за невероятностью происшедшего, то он у вас опять вырастет. И — к двери.
— А мы? — согласованно вопят собровцы.
— А вы будете группой давления на майора, — разъясняю я, — как только у него отрастет, так и у вас появится. Козлы вы, козлы! От вас хоть бляди городские отдохнут. Не надоело вам им каждый день субботник устраивать?
И вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Впрочем, проходя мимо спящего дежурного, я на всякий случай стал невидимым.
Когда я подъехал домой, Васька мне доложил:
— Шеф, тут какая-то кошечка к ребятам прибилась.
Я пошел посмотреть на котика. Котик сидел на снегу в самой жалостной позе. Он был какой-то необыкновенно грязный и уже успел расцарапать нос.
— Стучать не надо, — сказал я, — ментовку звать на помощь не надо. Ясно?
Из глаз котика покатились слезы. Я никогда в жизни не видел, чтобы кошки плакали. Это было так неожиданно, что я вдруг растрогался. Я-то намеревался его подержать в этой шкурке, как в подвале, с недельку, но теперь передумал. Банкиры — народ нежный, непуганый, ну где им в лесу за мышами гоняться.
«Отпущу-ка я тебя вечерком», — подумал я. Но с Астафьевым я, конечно, этими планами не поделился, а криво улыбнулся и сказал:
— Ну что, киса? Принесешь пеню — расколдую. Котик заплакал. Ему было ясно, что в таком виде сорок пять миллиардов рублей ему не одолжат даже в собственном банке.
Я усмехнулся и прошел в дом, где в широкой, отделанной дорогим деревом гостиной уже накрывали на стол. Через два часа за окном гостиной послышалось мяуканье. Я выглянул со второго этажа. Так и есть: котик сидел на земле под окном и жалобно попискивал. Проголодался. Я выудил из подливки кусок мяса и подошел к окну.
— Что, киса, есть хочешь? — спросил я, наклоняясь вниз. — Ну, достань!
Котик медлил. Он сидел на земле, и из голубеньких его глаз катились слезы. К хвосту прилип прошлогодний листок.
— Ну, достань! — повторил я. — Достанешь — расколдую!
Котик вспрыгнул на водосточный желоб и полез наверх. Все мои ребята собрались у окон, гогоча и обсуждая, заберется Астафьев на второй этаж или нет. По правде говоря, для обыкновенного кота взлететь наверх было бы парой пустяков, но ведь котик был не обыкновенный кот, а ученый банкир, и привык ездить на второй этаж на лифте, а не взбираться туда по водосточному желобу.
— Давай! Давай! — орали ребята. Котик взобрался до половины этажа, упал и жалобно замяукал. Все захохотали.
— Не сдавайся, Астафьев, — весело закричал я, — залезешь — прощу! Или ты только в чужой карман горазд залезать?
Котик попробовал снова. На этот раз он почти долез до перил. Сережка просунул руку, чтобы ему помочь, и котик доверчиво за эту руку уцепился, но тут Сережка расхохотался и сбросил кота на землю.
— Ах ты сволочь! — заорал он. — Я ему помогаю, а он царапается!
Ребята прямо-таки надрывали животики. Мне все это было не очень-то по душе, и я решил расколдовать этого плачущего дурака, прежде чем он сломает себе лапку. Обрезок ногтя Астафьева лежал у меня в сейфе, и я пошел на третий этаж его достать.
На лестнице мне попался Асмодей. Он был, как всегда теперь, в облике девки.
— Шариф, а как насчет договора?
— Какого договора?
— Ну, мы полгода назад подписывали договор о намерениях?
— Я тебе говорил: отхлынь! На хрен мне твой договор? Чего такого не умею я, что бы умел ты?
Асмодей закусил губку — и в этот момент на террасе раздался общий крик.
Я бросился назад.
Две недели назад я купил двух псов — выдрессированных пограничниками овчарок. Зверушки сидели на цепи, и никто, кроме Сережки и меня, не мог с ними общаться.
Кошка, вот уже два часа мяукавшая на участке, достала пса, он сорвался с цепи и крутился прямо под балконом. Астафьев-котик висел на резном столбе в метре под верандой и отчаянно пищал. «Да его же сожрут с потрохами», — мелькнуло у меня в голове.
- Предыдущая
- 13/28
- Следующая
