Лети, корабль мой, лети! - Вольф Сергей Евгеньевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/5
• Следующая

Мимо магазина «Синтетика» и мимо бани.

Мимо детсада № 66.

Мимо «Пышек». Очень вкусные пышки.

Потом постоял немного на углу Лётной улицы.

Потом возле булочной-кондитерской.

«Чик-чик-чик, — прошептал я, закрыв глаза. — Чик-чик-чик. Лети, мой корабль. А вот и мой дом. Чик-чик-чик».

Был, знаете ли, один такой случай.

В нашем городе, в Ленинграде.

Можно даже сказать… в моём районе.

В школе, где я учусь.

На третьем этаже.

Даже в моём классе, если уж вам так хочется знать.

Между прочим, со мной.

Хотя, по правде говоря, я здесь ни при чём, не виноват, вот какое дело. Это, я думаю, с самого начала ясно.

Всё произошло на уроке рисования.

Мы всегда на этом уроке тюленя рисовали, или белого медведя. Срисовывали с картинки. Мне это здорово надоело. Честно. Я так об этом и сказал нашей новой учительнице.

Она сразу согласилась что-нибудь другое рисовать. Молодая, а понимает.

— Не тюленя! Не медведя! — закричали все.

— А что? — спросила она. — Что именно?

— А именно вот что! — крикнул я. — Про что мечтаем, то и нарисуем.

И она опять согласилась. Я же вам говорю, что она совершенно исключительная учительница.

Сначала я нарисовал ракету и себя в ней. Но у неё куда-то хвост загнулся, и я решил вернуться на землю. В общем, слетал.

Потом я нарисовал себя с новой хоккейной клюшкой.

Потом килограмм винограду.

Потом ещё полкило.

Потом вспомнил про лето и нарисовал лошадь, себя и Тимку.

Потом я нарисовал, будто я говорю, и сказал Тимке:

— Отойди от моей лошади!

— Зачем же? — спросил Тимка.

— Ни за чем, — сказал я. — Сам не можешь сообразить, что ли? Ты будешь рыцарь пеший, а я рыцарь конный.

И я нарисовал себя на лошади, а Тимку без лошади, и ещё я нарисовал себе и ему щит и меч.

Потом я забыл нарисовать ему шлем и закричал на весь класс:

— Эй, рыцарь, где ты потерял свой шлем?!

Все зашумели, а учительница сказала:

— Что? Что случилось?

— Ничего! — закричал я. — Пока ничего! Эй, Тимка! Подыми забрало!

И я быстренько нарисовал ему шлем.

Потом Тимка стал капризничать, и мне пришлось нарисовать ему лошадь.

— Эй-го-го! — закричал я на весь класс Тимкиным голосом. — Алёшка! (Алёшка — это я). Иду на тебя по всем правилам!

— Берегись, ничтожество! — крикнул я и нарисовал, как я размахиваю мечом и мчусь на Тимку по всем правилам.

— Не по правилам! — закричал Тимка.

— По правилам! — закричал я.

— Умри, несчастный! — кричит Тимка.

— Ещё неизвестно, кто! — кричу я.

Наши кони бесстрашно мчатся навстречу друг другу.

— Бенц! — кричу я и рублю Тимку изо всех сил мечом по голове. — Бенц те-ре-ренц!

— Ур-ра! — кричит Тимка. — Его шлем крепок как сталь.

— Бенц! Та-та!

— Умри, подлый рыцарь!

— Ещё не хватало! Сам! Та-тах!

— Эй-го-го!

Наши кони храпят.

— Ты-тых!

Тимка падает! Ур-ра! Его конь ранен.

— Сдавайся! — кричу я. — Мелкий, подлый враг! Задняя нога лягушки! Трусливый заяц! Пустой горшок! Двоечник! Старое ведро! Клякса! Старая галоша! Единица с минусом! Ноль! Мышь солёная!

— АЛЁША ПЕТРОВ!

— Ржавая кошка!

— АЛЁША ПЕТРОВ!

— Дырявый холодильник!

— АЛЁША ПЕТРОВ!

— Я тебе не Алёша! Я рыцарь, мрак на твою голову, синяя мочалка!

— АЛЁША ПЕТРОВ! ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ?!

— Что? Что случилось? — спросил я и поднял голову.

И я увидел вот что: весь класс забрался на парты вокруг меня и смотрел, как я расправляюсь с этим наглым рыцаришкой, а потом все стали айкать и ойкать и прыгать с парт вниз, и тогда я, наконец, увидел нашу учительницу, совсем красную, и других учителей, и завуча, и директора, и медсестру, и нянечку, и всех-всех…

А про то, как я был в кабинете у директора, и про всякое такое, мне неохота рассказывать.

Теперь все говорят, что я урок сорвал.

Говорят, что подвёл новую молодую учительницу. Такая славная, просто не верится, что я мог это сделать.

Просто я не нахожу объяснения таким словам.

Похоже, что это какая-то глупость и ошибка.

Совершенно уверен.

Вы, я думаю, тоже. А?

Я тихо открыл дверь в класс и пошёл по тёмному классу к своей парте. Потом я попробовал в темноте крышку у парты, как она, не скрипит? — И это была совсем не моя парта, я свою знаю. Я быстро нашёл её, поменял на чужую, скрипучую, сел один, а свет не зажжёг, и стал смотреть в окно, на фонари в темноте, и думать про то место, откуда я приехал к тётке.

Я люблю приходить первым в школу, самым первым, и сидеть в темноте и смотреть в окно, на фонари, а потом вдруг услышать далеко-далеко шаги и голоса и слушать, как они приближаются, а потом в класс вбегают ребята и девчонки, — я всегда так делал, там, где я жил раньше, и теперь так делаю, потому что люблю, и ещё потому, что думаю про то место. Только здесь светает раньше, и я прихожу в школу совсем рано, а когда наступит весна, я уж совсем не знаю, как быть.

Меня иногда спрашивают: «Ты откуда приехал?»

А я, может быть, не хочу об этом рассказывать, не хочу и всё, и я всегда говорю:

— Оттуда, издалека.

А кому этого мало, те говорят:

— Откуда «оттуда»?

А я говорю:

— От верблюда. Всё. Ясно? Понял?

Кому какое дело? Может, им ещё про это расскажи да про то, да? Никого это не касается.

Я сидел в темноте и смотрел в окно, на фонари, и думал, что там сейчас снег и двор возле школы весь белый.

Весь белый, думал я, весь белый, белый-белый… и вдруг услышал, как далеко-далеко, в самом конце коридора, идёт кто-то, и звенит ведро, и ключи брякают.

Он шёл долго, медленно, я совсем извёлся, а он всё-таки отворил дверь в наш класс, и я увидел, что это нянечка. Она громко ударила ведром об пол, и я вдруг жутко напугался, что она зажжёт свет, и ещё, что я её напугаю, и я громко сказал:

— Не надо свет!

— Ой! — сказала она. — Ой, здесь кто?!

— Я, — сказал я.

— Кто ты?

— Я. Ну… мальчик, ученик.

— Ох, — сказала она и села на парту вдалеке от меня, а свет не зажгла. — Я напугалась. Так нельзя.

— Что нельзя? — спросил я.

— Пугать так нельзя. Я вся обомлела.

— Извиняюсь, — сказал я. — Трусиха.

— Трусиха, — согласилась она. — Я трусиха. В два раза тебя старше, а такая трусиха.

— Тебе скоро двадцать четыре? — спросил я.

— Уже двадцать семь.

— Стыдно, — сказал я.

— И нисколечки, — ответила она и добавила: — Так и буду сидеть без света.

— Тебе не нужно? — сказал я.

— Не нужно. Я вчера всё убрала и чернила налила. А потом я написала на доске «Митя» и не стёрла, забыла. Пришла стереть.

— Ну зажги, — сказал я.

— Я могу и так, — сказала она, — и в темноте.

— Ты всё видишь? — спросил я.

— Всё. Я привыкла.

Из окна в тёмный класс падал свет фонарей, и я видел, как она сидит на парте, маленько согнувшись, и смотрит на тёмную доску и не спрашивает, почему я здесь сижу в темноте, и я сказал:

• Предыдущая
• 3/5
• Следующая