Мне на плечо сегодня села стрекоза - Вольф Сергей Евгеньевич - Страница 11
- Предыдущая
- 11/32
- Следующая
— Шаг, шаг! — крикнула Люля. — Оставь ты свои заморочки!
— Я рассуждаю! — крикнул папаня. — Никакие это не заморочки! Теперь представь себе, что я вроде бы туда ехать не собираюсь, и тебя туда не зову, и из твоего театра не сманиваю, карьеру твою не ломаю…
— То есть как это не зовешь?! Ты один, что ли, ехать хочешь, без меня?!
— Да погоди ты! Никуда я ехать не собираюсь, а просто сообщаю тебе о предложении, которое мне сделали в министерстве. Делюсь с тобой.
— Ну!
— Что «ну»?! Как бы я с тобой просто советуюсь. И что бы ты мне сказала без криков и воплей? Ты бы сказала, что тебе твой театр бросить трудно, не хочется — и в этом случае это ты бы ломала мою карьеру, думая прежде всего о себе, ты, а не я. Здесь, дорогая, важно, кто о себе первым заявит. Если так поглядеть — я тебе карьеру ломаю, а если эдак — то ты мне. Вот почему твоя постановка вопроса неграмотная.
— Иди ты к лешему со своей научной логикой. Чистые заморочки! А как дед без нас? А сын?
— Это уже другой вопрос. Да я и не настаиваю. Я советуюсь. А если о театре говорить о твоем, то никакой это не шаг назад, да и обратно они тебя возьмут с распростертыми объятиями: ты у них прима, лучшая, лучше тебя на свете нет. Ты же самая изумительная!
— Подлиза! — заорала Люля.
Наверное, об этой возможной поездке в Сибирь она и хотела со мной поговорить. И я не ошибся.
Уже после первого захода в магазин она подняла этот вопрос.
— Ты-то не против? — спросила она. — Отец-то все правильно рассчитал: ему это явно на пользу, в театр меня потом возьмут… Ты-то как?
— Не знаю. Скучать, наверное, буду, — сказал я. — Но вообще-то без вас будет попросторнее.
— В каком смысле?
— Да в любом. Посвободнее. А кто тогда будет следить за моей успеваемостью?
— Как кто? Дед.
— А кто ему еду будет готовить?
— Ты.
— Хорошенькое дело.
— А может, нам всем в Сибирь махнуть, а? И тебе, и деду, а? Квартиру-то нам дадут.
— Ну, не знаю, — сказал я. — Заманчиво, конечно, но это еще обдумать надо.
— В общем, ты не против нашего отъезда?
— Что значит «против»? Раз папане надо, — значит, надо. Смешно, если бы он из-за меня не поехал, если уж ты свой театр бросаешь.
— Я не бросаю. Я временно.
— Может, нам деда женить, а? — спросил я. — Будут у нас шикарные обеды.
— Чушь какая! Ты шутишь?
— Почему? Есть тут одна старушка — я приглядел.
— Да ну тебя.
— Да нет, она ничего. Симпатяга. Они с дедом очень даже дружат.
— Что еще за новости?.. Ой, гляди-ка, твой любимый фильм.
Действительно, висел плакат, что в кинотеатре таком-то (рядом с нами), такого-то числа, на таком-то киносеансе состоится перед фильмом встреча кинозрителей с киногруппой фильма «Сокровища Чертовой расщелины». Это и был Юлин фильм, Светланин. Вдруг Люля взяла меня за плечи и долго крутила перед собой, разглядывая со всех сторон.
— Слушай, — сказала она. — Глупая я. Да ты же у меня совсем еще маленький. Нет, решительно невозможно оставить вас с дедом вдвоем — двух балбесов. И отец твой хорош — ветер в голове! Нет-нет, это все нужно обдумать как следует.
Я почти не слушал маму — я думал о встрече киногруппы с кинозрителями. Зачем, для чего — не знаю, но я чувствовал, что на эту встречу я пойду, тянет — и все тут.
Прежде чем позвонить Игорю Николаевичу, я все-таки пошел в Юсупов сад, и, конечно же, это было глупо: встретить я его мог там только случайно, а специально — нет, такого не бывает. Только тогда я и позвонил ему. Он долго не подходил, но все-таки он был дома. Я не сразу узнал его, голос у него был какой-то хриплый, сипатый. Я спросил у него, чего это у него с голосом, и он сказал, что грипп, простуда, и поинтересовался сам, кто это говорит.
— Если помните, — сказал я, — это Алеша. Мы с вами в саду познакомились. Трижды виделись, помните? Вы еще посоветовали мне стать писателем.
— Отлично помню, — сказал он. — Как дела? Что-нибудь случилось?
— Да нет, — сказал я. — Просто… просто я хотел вас повидать.
— Приезжай, — сказал он. — Гриппа не боишься?
— Нет.
— Ну, приезжай. Хочешь — сейчас. Можешь?
— Могу, — сказал я и записал адрес.
По какому-то странному нерву я вдруг порвал свой начатый второй рассказ и захватил с собой первый, тот, который читала Юля.
Вид у Игоря Николаевича, когда я приехал, был какой-то истерзанный, даже будто бы и не из-за гриппа. Он открыл мне дверь в халате и улыбнулся, как мне показалось, через силу. Пока он подогревал нам чай, я тихонечко, заложив руки за спину, побродил по его комнате. Комната была какая-то слегка походная: стул, диван-тахта, небольшой столик с пишущей машинкой — и все. Книг, правда, было много и полно фотографий на стенах: снега, собаки, горы, вертолеты, реки, лыжи — может быть, поэтому возникала мысль о походах? На столике особняком стояли две фотографии. Какой-то шкет лет трех-четырех и молодая женщина с веселым и будто бы полузнакомым лицом. Чем занимался дядя Игорь, кто он вообще такой — я не знал, о себе он в те наши встречи ничего не рассказывал. Он налил чаю и, извинившись, снова залез в кровать.
— Грипп крутит, — сказал он. — А так вроде ничего. И со статьей все в порядке. — Я кивнул, и он, понимая, видно, что кивнул я просто из вежливости, объяснил: — Я, брат, журналист. Когда-то я стал журналистом, окончил факультет с тайной мыслью стать писателем. Поездить, белый свет посмотреть, людей — и стать писателем. Но ничего, брат, не вышло.
— В каком смысле? — Я не понял.
— Да так — не вышло. Я писал, конечно, я кучу рассказов написал, и я их, конечно, печатал, даже книжечка у меня тоненькая есть, но… не вышло. Слава богу, я сам об этом догадался, никому не пришлось меня в это носом тыкать. Вот если ты журналист и пишешь про живых людей, а потом вдруг возьмешь и напишешь нечто вымышленное — это еще не значит, что ты писатель, понял?
— Нет, — сказал я.
— Верно. Это надо как-то ощутить. Ну, разницу эту. Из каждого моего рассказа, я сам почувствовал, так и лезло, что я журналист. Стиля своего не было, манеры, какого-то своего лица. Вечно получалось, что я литературно очень грамотно рассказываю какие-то истории. А может, писателю нужна как раз не эта грамотность, а даже какая-то неграмотность, но своя, ни на кого не похожая. Нужен свой мир, особый, даже опыт — особый, свой, такой опыт, который просто в поездках не наберешь. Понимаешь?
— Вроде бы да, — сказал я. — Но чувствую, что не до конца.
— Это верно, — сказал он. — Это, конечно, именно почувствовать надо, ощутить. Один человек напишет историю, может, целую судьбу чью-то — и ничего. А второй — про какую-то птичку плюгавенькую, но ясно: он — писатель.
Я, кажется, начинал понимать его, и мне было грустно оттого, что сам-то он о своей неудаче говорил очень грустно, с явным сожалением.
Одновременно я вдруг почти испугался — а что, если и мой рассказ никуда не годится?!
— А вы знаете, — сказал я, — я рассказ написал.
— Смотри-ка, — сказал он. — Занятно. Наверное, ведь не только потому, что я посоветовал, а? Самого-то тянуло, а?
— Я думаю — да, хотя, если бы вы не подсказали…
— С собой рассказ?
— Ага, я захватил, — сказал я, краснея. — Дать?
— Пока не надо. Прочту перед твоим уходом. А как жизнь протекает? Действительно ничего не случилось?
— Да вроде нет. Вроде бы ничего не происходит. Может, это-то и плохо.
— Понимаю. Так бывает. Ты из-за рассказа позвонил?
— И да, и нет, — сказал я, снова почему-то краснея. — Просто повидаться, поболтать…
— Я, в общем-то, недавно вернулся. С годик. Из Сибири. Точнее, я везде за семь лет побывал, всю Сибирь объездил. Дальний Восток, весь север. Я был ленинградским собкором в этих районах. Теперь вернулся — надоело болтаться. Книгу буду писать, очерков.
— Шикарно, — сказал я.
«Никого у него нет, — думал я. — Один. Квартира однокомнатная. Ни папы, ни мамы — никого. Только фотографии. И тайна. Ну, тайна не тайна, но что-то есть. И вроде бы он хочет об этом сказать мне, но одновременно не хочет. Как и раньше».
- Предыдущая
- 11/32
- Следующая
