Слово наемника - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 1

Очнулся я от боли в спине – в позвоночник упиралось что-то острое. Гвоздь? Откуда? Поерзал, пытаясь сдвинуться, но тщетно. Руки и ноги не шевелились. Скованы, что ли? Так и есть – цепи. Поднял глаза и узрел небо – синее, с облачками и… отгороженное решеткой. Скосил глаза вправо, влево… Лес, камни и скалы… решетки. В общем, клетка. А еще, я куда-то двигался. Не иначе – тюрьма на колесах! От ужаса забыл о боли, но вспомнил ругательства, заученные за долгие годы.

Легче не стало. В нос шибанул запах камеры, где справляют естественные нужды там же, где спят и едят. Хотя вроде бы в клетке должно продувать, ан нет, воняет.

Как я сюда попал? Кажется, повторяется то, что было недавно… Тьфу, пакость. В ушах пробки, в глазах туман. Так худо мне было два раза в жизни: первый, когда без меры перепил шнапса с пивом и чуть не умер, а второй – когда подпустил к себе верхового с моргенштерном.

Стоп! Коль скоро помню про выпивку, про удар, не все потеряно. Что там говорил медикус, пользовавший меня в бараке?

Барак был вонючим, медикуса звали мэтр Скидан. Да, мэтр Скидан, лысый и толстый. Что там было-то? Кажется, когда я пришел в себя, мэтр спрашивал мое имя. Ну с этого и начнем.

Так, по порядку. Я граф Юджин-Эндрю-Базиль д’Арто? Или – наемник Артакс? Что я в прошлый раз вспоминал? Когда перепил, был еще графом. А когда получил по башке (шлем, хоть и помялся, но выдержал), был Артаксом. Значит, все-таки Артакс. Последнее, что запомнилось, – тюремная камера в подвале. Да, подвал под городской ратушей города Ульбурга. А что я там делал? В подвале – понятно, сидел, а в город-то меня зачем понесло? Что-то там защищал, оборонял? Вспомнил! Теперь все встало на свои места. Двадцать лет назад я был графом Юджином д’Арто, вечным студентом (ну бакалавром, какая разница?). Юджин – пьяница и дебошир, головная боль самой знатной семьи объединенного королевства Фризландии, Моравии и Полонии. Двадцать лет назад позор генеалогического древа был отправлен отцом на перевоспитание в лагерь наемников. Перевоспитание оказалось настолько успешным, что вместо юного графа появился Артакс, «пёс войны». Пять лет службы в полку тяжелой пехоты короля Рудольфа (кстати, родного брата моего отца!), а потом пятнадцать лет под разными знаменами. Я получал за службу раны и хорошие деньги, унижения и награды. Недавно я был комендантом города Ульбурга и спасал его от герцога Фалькенштайна. Организовывал оборону, отбил несколько штурмов (ну не сам, разумеется, но так принято говорить – мол, полководец разбил, разгромил и так далее…), а потом заманил войско герцога в подземелье и затопил его водой. Опять-таки не самолично, а с помощью старичков-горняков, старых каторжников, пробивших штрек, и больного чахоткой парня по имени Кястас, указавшего дорогу.

Спас. И отблагодарил меня город Ульбург по-королевски. Тюремной камерой. Первый бургомистр, герр Лабстерман, никак не ожидал, что неизвестный наемник (ему по крайней мере неизвестный) сумеет спасти город, нарушив его планы. А планы были грандиозные – сдать Ульбург герцогу, получив за это титул бургграфа для своего зятя. Подвал под магистратом, «душевный» разговор с первым бургомистром, а потом – провал. Видимо, в воду добавили какую-то дрянь. Герр Лабстерман не рискнул оставить меня в Ульбурге даже на положении арестанта.

В камеру я попал благодаря предательству. Ута Лайнс, хозяйка гостиницы, почтенная вдова, мечтавшая выйти за меня замуж, по наущению бургомистра подсыпала снотворное в квас – мой любимый напиток. Обижаться на фрау Уту, мечтать о мести? Глупо. Сколько раз уверял себя, что женщинам верить нельзя, но попался как последний дурак. Верить в этом мире можно только мечу и коню.

При мысли о коне меня словно обдало жаром. «Гневко… Где он теперь? Жив ли?» Вспомнив, что гнедой успел ускакать, слегка успокоился. Мой конь – малый не промах. Так просто ни убить, ни сожрать он себя не даст.

Утешило, что лежу одетым. В подвале на мне были только подштанники и нижняя рубаха – как захватили, так и притащили. А тут и штаны, и куртка. О, даже башмаки! Спасибо, герр Лабстерман, век твоей доброты не забуду, сволочь старая…

– Очухался, ублюдок? – раздался голос. Вроде бы – знакомый.

Я слегка повернул голову, чтобы рассмотреть говорившего. А, так это старшина гильдии кузнецов. Как там его – Эдгард? Нет, Эрхард. От холеного красавца с черной, как ласточкино крыло, бородой мало что осталось – всклоченный и наполовину седой оборванец. Но, в отличие от меня, он не был закован, а просто сидел на корточках, держась за перекладину.

В клетке, кроме нас с кузнецом, сидело и лежало еще человек семь. Но они были свободными. В смысле – свободными от цепей.

– Куда нас везут? – спросил я.

– На кудыкину гору, – злобно оскалился кузнец.

– Тебя-то за что? – поинтересовался я, пытаясь выразить сочувствие.

У старшины кузнецов не было причины любить меня. Напротив. Судя по всему, ему хотелось отплатить мне за унижение, пережитое по моей милости… Сам виноват. Зачем было называть меня «грязным наемником», да еще на заседании городского Совета?

Желательно бы наладить со старшиной хорошие отношения, потому что со скованными руками и ногами особо не подерешься. Вот только Эрхард, скотина, становиться мне другом не хотел.

– А ты, вонючка, еще спрашиваешь? Помнишь, как я за тебя вступился, а? Сказал, что наемник своих денег стоит? Сказал! А ты что сотворил? Меня же при всех избил и бургомистру сказал, что я на его место целюсь. Меня, тварь, из-за тебя сюда сунули!

– Ты что, спятил? – удивился я. Бить я его – точно не бил. Всего лишь придушил на его же гильдейской цепи и потребовал извинений.

– Кто спятил? Я?!! – вызверился Эрхард. – Ах ты…

Старшина гильдии (теперь, надо полагать, бывший) резво подпрыгнул, подскочил ближе и принялся с наслаждением избивать меня ногами, норовя попасть в лицо. В своем положении я не мог не то что сопротивляться, но даже закрыться от ударов.

Уже потом, задним числом, я вспоминал, что мне хотелось умереть. Нет, не от боли, а от унижения. Но не умер, а потерял сознание.

Я очнулся. Из-за крови, залившей глаза и уже засохшей, видеть ничего не мог, но услышал, как кто-то громко сказал:

– Это еще что такое? Кто его так?

– А ты куда смотрел? – вмешался начальственный баритон. – Если не довезем, сам в клеть полезешь.

Мои «одноклеточники» молчали. Впрочем, они молчали и раньше. Никто не пытался ни защитить, ни даже просто сказать, что лежачего и связанного бить нельзя.

– Н-ну, каторжные крысы, кто его бил? Не скажете? Ладно… Сам узнаю. А как узнаю, кто товар портит, раком поставлю и поимею, как портовую шлюху! – с угрозой в голосе пообещал баритон.

Я почувствовал, как оковы отцепляют, а меня вытаскивают из клетки, волокут, как мешок с тряпьем, бросают на землю и льют воду.

Холодная вода принесла толику облегчения, смыла соленый привкус крови с губ.

С трудом разлепил один глаз, прищурился и разглядел несколько людей в одинаковых кожаных куртках, добротных суконных штанах и высоких сапогах. Так могли одеваться егеря, лесничие, приказчики и охотники – те, кто вынужден подолгу находиться в дороге или на свежем воздухе. Вооружены тоже однообразно – длинные ножи, напоминающие короткие тесаки и дубинки. Опять же, такое оружие могли иметь и купцы, и тюремщики.

– Ишь, шевелится, – обрадовался один из охранников.

– Помрет? Или довезем? – деловито поинтересовался другой.

– А хрен его знает, – философски ответил первый. – Либо – помрет, либо – довезем!

– Надо довезти, – отрезал тот, с начальственным баритоном. – За него сто талеров плачено. Не довезем, управитель с нас же их вычтет. У тебя лишние деньги есть? То-то… Хоть труп, хоть живого, а довезти надо. Лучше пусть в руднике подохнет.