Искусница - Хаецкая Елена Владимировна - Страница 63

Он почему-то был почти уверен в том, что зеленоволосый разгадает его маневр, но случилось нечто совершенно неожиданное.

Нож нашел свою цель.

Джурич Моран вытер джем с раскрасневшихся губ. Пирог был съеден до последней крошки. Моран плакал.

— Может быть, ты назовешь меня пьянчугой, потому что веду я себя в точности как пьянчуга, но ведь я же нынче вечером вообще не пил, Юдифь! Ты-то видела меня. Ты имела счастливую возможность наблюдать за мной целый вечер. Уж ты-то знаешь, что ни капли спиртного я не проглотил, да? Молчишь… глупая женщина. Ты знаешь, Юдифь, о том, что ты — глупая женщина? Оно и немудрено. Если читать одни только газеты, ума не наберешься. Там статейки-то все коротенькие, — он скривился и показал пальцами — какие маленькие в газетах статьи. — Вот такие фитюльки. В такой-то статье ничего о людях не скажешь. Только начнешь говорить, и все, уже кончен текст. Нет, ты Достоевского почитай… Там все в подробностях. Вот это тролль был! Из Мастеров, из высших. Он людей жалел. А я, как ты думаешь, их не жалею?

Джурич Моран закрыл лицо руками и заплакал.

— Я всех их жалею, всех!.. Я не хотел бы, чтобы они погибали, — он раздвинул пальцы, глянул на Юдифь совершенно сухим глазом. Ни следа слез. — Я не виноват, что они все время дерутся. Я пытался их спасти, а они меня выгнали. Я любил их. Я бы жизнь за них отдал, да только толку от этого никакого.

— Да, — прошептала Юдифь, выбираясь из кресла и бочком продвигаясь в прихожую, — никакого толку нет от твоей жизни, Джурич Моран. Никакого.

— Ну и убирайся! — заорал он, швыряя пустой чайник в дверь. — Дура!

Зеленоволосый опустился на колени, медленно коснулся ладонью ножа. Потом он улыбнулся. Тоже медленно и очень осторожно. А затем повалился набок и задышал ртом.

Евтихий наклонился над ним. Было в поведении зеленоволосого нечто поразительно знакомое. Например, во время поединка — теперь Евтихий ясно это понимал — зеленоволосый поступал предсказуемо. И не потому, что был плохим бойцом. Он был предсказуем для Евтихия — и, возможно, только для него одного. Как если бы они когда-то тренировались вместе.

Евтихий закрыл глаза. Он слышал теперь, как ему представлялось, каждый отдельный звук кипевшего вокруг боя, каждый голос, звон каждого меча. И все это не имело к нему ни малейшего отношения. Убийца и убитый как будто находились в каком-то отдельном мире, куда не было доступа больше никому.

Звонкий, почти детский, дрожащий от обиды голос прозвучал в голове у Евтихия: «Я всех их жалею, всех!.. Я не виноват, что они все время дерутся. Я пытался их спасти. Я любил их. Я бы жизнь за них отдал, да только толку от этого никакого…»

Казалось, говорящий находится совсем близко. Евтихий открыл глаза, но никого поблизости не увидел. Только человек, умирающий на ступенях, у его ног. И человек этот перестал быть для Евтихия незнакомцем.

Волосы у него оставались зелеными, и доспех был прежний, но лицо изменилось. Черты неуловимо изменились, как будто некий художник подправил здесь, подрисовал там — и в конце концов вернул картине ее изначальный облик.

Броэрек. Вот кто это был.

А он так и умер, не узнав своего убийцу. Евтихий провел ладонью по лицу и теперь безошибочно ощутил прикосновение больших, выступающих клыков. Это и видел Броэрек. Евтихий должен был, наверное, испытать облегчение, но он сейчас не чувствовал ничего, кроме печали и жгучей обиды.

Деянира застыла, гордо выпрямившись, посреди тесной комнатки в здании городских гильдий. Когда она еще была Дианочкой Ковалевой, девочкой-хорошисткой, ее никогда не вызывали к директору. Или к завучу. К ней вообще не возникало претензий.

«Так вот как оно бывает, — думала Деянира, поглядывая на маленького человечка, облаченного в черный бархат. Голова человечка подергивалась, царапины и шрамы на лысине болезненно краснели. — Что ж, говорят, что человеку полезно переживание любого опыта. Абсолютно любого, даже сугубо отрицательного, например — война, потеря близких. Цель жизненных испытаний — не осчастливить, а разработать душу… Вспомнить еще, кто из бородатых прекраснодушных русских безумцев это изрек».

Слабенькое утешение. Деянира обладала достаточно трезвым взглядом на вещи, чтобы отдавать себе в этом отчет. Сейчас ее вздуют, вот что. Разругают на все корки, объяснят, кто она такая и с чем ее едят.

Тьфу ты, пропасть.

Скорей бы уж началось. Началось и закончилось.

Она надеялась, что ей удается сохранять непроницаемое выражение лица.

Тиокан, знаток законов, хранитель устава гильдий, крохотный божок могущественного мира ремесленников Гоэбихона, уткнулся в книгу. Деянира продолжала стоять неподвижно, в мыслях благословляя корсет со шнуровкой. Будь она без этой сбруи, давно бы уже заныла спина, девушка начала бы извиваться, переминаться с ноги на ногу. И Тиокан, небось, сказал бы, неприязненно щурясь: «В чем дело, дорогая? Тебе потребовалась подпорка?»

Итак, Деянира. Чепец. Под подбородком — белая полоса, очень тугая. Барбетта, кажется, такая штука называется. Лицо как бы в обрамлении. Бледная кожа. Брови почти не заметны. Ресницы — только по тени, которую отбрасывают. Под глазами едва различимые нежно-голубые обводы. От усталости. Деянира очень много работает. Об этом всем известно, даже последнему пьянчужке-подмастерью.

Узкие плечи. Плоская грудь. Шнуровка. Длинная юбка. Длинная и широкая, с большими трубчатыми складками. Ноги под такой не угадываются. У королев нет ног. У Деяниры, очевидно, тоже. При помощи чего она ходит — главная тайна Гоэбихона.

Выражение лица кислое. Глаза бесцветные. Губы сжаты в ниточку. Старая дева, хоть по возрасту еще и молода.

Кажется, все просто идеально…

Тиокан наконец оторвался от книги, очевидно, решил, что достаточно промариновал клиента.

— Итак, — заскрипел он, — участие в драке посреди городской площади, нарушение спокойствия, покровительство чужаку без рекомендаций и, наконец, поножовщина. Что я пропустил?

— Ничего, — сказала Деянира, не моргнув глазом. — Все так и было.

— А теперь я желаю узнать подробности, — Тиокан откинулся на спинку стула и воззрился на Деяниру снизу вверх. — Твой мастер, разумеется, очень недоволен. Он даже имел глупость прийти сюда и поделиться своим недовольством со мной. К сожалению, я ничем не мог ему помочь. Я даже не сумел вспомнить о том, что это именно я «навязал» — его выражение! — ему подмастерье-девчонку. Он настаивал на таком определении. Вообрази, душа моя, каков нахал! — Тиокан неожиданно хихикнул и снова поспешил нацепить на свое маленькое кротовье личико хмуро-озабоченное выражение. — Никто, даже блюститель порядков в Гоэбихоне, даже хранитель законов гильдий, не смеет ничего навязывать свободному мастеру! Если он решился принять в своем доме «подмастерье-девчонку», значит, на то была его абсолютно свободная и полностью добрая воля. Тебе интересно?

— Чрезвычайно, господин Тиокан, — подтвердила Деянира и слегка присела в намеке на реверанс.

За месяцы, проведенные в Гоэбихоне, она наловчилась демонстрировать с помощью этих поклонов, реверансов, книксенов и приседаний самые различные оттенки и нюансы своего отношения.

Например, Тиокану она намекала сейчас на то, что их связывают некие отношения. Нечто чуть большее, нежели простая почтительность подмастерья к хранителю законов гильдий.

— Ага, — сказал Тиокан. — Полагаю, Броэрек в тебе не ошибся.

— Господин Броэрек, насколько я успела его узнать, не склонен совершать ошибки, — подтвердила Деянира.

Тиокан облокотился на раскрытые книги, подался вперед, вперил в Деяниру взгляд.

— Господин Броэрек верит в меня, — объявил он. — Господин Броэрек знает, что на меня можно положиться. Тебе понятно, что это означает?

— Я бы хотела услышать уточнение: что это означает в данном конкретном случае, — сказала Деянира.